— И что же?

— В один прекрасный день, — продолжала Консуэло, — дервиш неожиданно исчез, а вместе с ним — еще несколько человек, которые выступали против эмира, хулили его и призывали горожан к сопротивлению. Остается лишь догадываться, как это произошло. В общем, несколько дней назад Абу-Абдалла, — она использовала правильное, арабское имя Боабдила, — опять тайно встречался с командованием христиан в ставке дона Фернандо и заверил его, что город готов к капитуляции и что беспорядков больше не будет. Дата сдачи города назначена на шестое января.

6 января. Через неделю. Пора собираться в путь!

— Как поступят победители с населением? — спросил Алонсо. — Опять будут всех обращать в рабство, как делали в других городах?

— Нет, как ни странно, в этот раз король и королева настроены на удивление великодушно. Дон Гутьерре утверждает, что маврам Гранады обещана неприкосновенность и гарантирована возможность оставаться жить в городе и даже исповедовать ислам. Удивительно! Ты в это веришь?

— Хочется надеяться, что так и будет. Что еще рассказывает дон Гутьерре?

— Он невероятно горд тем, что скоро войдет в историю. Как-никак — окончание восьмисотлетней Реконкисты, к тому же королева желает, чтобы он, будучи ее казначеем, первым вступил на территорию Альгамбры. По ее замыслу это будет означать формальный акт перехода Альгамбры в собственность кастильской короны.

Алонсо подумал о том, как удивительно складываются обстоятельства. Наложница знатного кастильского гранда, который через неделю от имени королевы войдет в цитадель его родного города, обучает его любовной науке!

— У меня есть для тебя подарок! — сообщил он, решив, что торжественный миг наступил.

— Алонсо, ты же знаешь мой принцип, — торопливо заговорила Консуэло. — Я от подарков не отказываюсь. Я, можно сказать, живу на подарки мужчин. Но я уже неоднократно говорила, что от тебя их не жду. Меня содержат другие. Ты для меня в первую очередь друг, все остальное — потом.

— Это не шаль и не платье. Таких подарков тебе еще никто не дарил.

Алонсо вынул из сумки шкатулку, из которой осторожно извлек «Свет в оазисе», после чего рассказал все, что знал об этом тексте. О древнем воине-ибере, об учении неизвестного индийского мудреца, о сходстве реальности со сном («Удивительно, как ты сама об этом догадалась, сьелито!»), о невероятных способностях орбинавтов, о трудностях расшифровки текста, о содержании уже расшифрованных его частей.

Консуэло была потрясена. Счастлива и потрясена.

— Можно посмотреть?! — спросила она благоговейным шепотом.

Алонсо протянул ей свиток. Она осторожно развернула его, разгладила на столе, поводила пальцами по краям, почти не касаясь их. Разглядывала какое-то время.

— Боже мой, какое сокровище ты мне сейчас показываешь, вестгот! — шептала она, едва дыша. — Жаль, что я не знаю еврейской грамоты.

— Но текст написан на латыни, которую ты прекрасно знаешь, — напомнил Алонсо. — Выучи еврейские буквы до моего возвращения в Саламанку через несколько месяцев. Это совсем нетрудно. Букв там меньше, чем в арабском, а правила чтения очень похожи. Запомни эти буквы, и мы будем вместе читать и разбирать рукопись. Будем находить ответы на вопросы. Будем выполнять предлагаемые в тексте упражнения и помогать друг другу совершенствовать новые навыки. Теперь ты ведь посвящена в тайну, значит, ты тоже хранитель.

— «Хранитель»… — повторила она, словно пробуя это слово на вкус. И вдруг спросила: — Почему ты решился доверить мне такую тайну?

Алонсо знал, что она спросит об этом.

— Помнишь, сьелито, как ты сказала, что наши страдания происходят из-за привязанности?

— Да. — Она вдруг покраснела. — Только я ведь могу и ошибаться.

— Можешь и ошибаться, — согласился Алонсо. — Главное для меня не то, права ты или нет, а то, как свободно и независимо ты мыслишь. В мире, где нам с детства внушают — и христиане, и мусульмане, — что мы страдаем в наказание за наши грехи, что человек, даже если он только что родился и еще не успел нарушить ни одного из бесчисленного количества запретов, уже должен расплачиваться за первородный грех, ты осмеливаешься самостоятельно размышлять на эту тему и находить совсем иную причину! Ты утверждаешь, что источником страдания являются не наши проступки, а наши привязанности. К тому же, вторя автору рукописи, еще даже не зная о ее существовании, ты предлагаешь видеть в жизни разновидность сна, поскольку это притупляет привязанность, а значит, и уменьшает страдание.

— Да, мне это действительно помогает. — Консуэло улыбнулась и с благодарностью подняла на него глаза.

— Я знаю, что для восприятия идей, изложенных в этом манускрипте, — продолжал Алонсо, — необходимо именно такое свободное и непредвзятое мышление. И я думаю, что не зря поделился с тобой своей тайной. Достаточно посмотреть на то, с каким восторгом ты на это откликнулась!

Ничуть не меньшее впечатление, чем сообщение об орбинавтах и их способности менять реальность силой мысли, произвел на Консуэло рассказ Алонсо о его собственных ночных опытах, о «сказочных снах», в которых сновидец, зная, что все вокруг есть лишь его сон, меняет его содержание по собственному усмотрению.

— Ты понимаешь, чего ты добился, Алонсо?! — Она схватила его за воротник и дернула. Он еще ни разу не видел Консуэло в таком возбуждении. — Мне кажется, ты не отдаешь себе в этом отчета! Даже если ты никогда не станешь орбинавтом, ты уже умеешь делать нечто такое, о чем бесчисленные поколения людей даже не подозревали. Ты управляешь заветным миром своих сновидений! Да одного этого вполне достаточно, чтобы навсегда стать счастливым! Какой же бесценный дар получила я от тебя, мой милый торговец коврами!

Она крепко обняла его и покрыла его лицо поцелуями, в которых на этот раз не было ничего приглашающего в постель.

Алонсо обещал к следующему приезду в Саламанку изготовить для нее отдельную копию рукописи, а Консуэло заявила, что непременно прослушает в университете курс древнееврейского языка.

— Так ты привлечешь к себе лишнее внимание, — возразил Алонсо. — Слишком уж ты яркая личность, чтобы остаться незаметной в большой аудитории. У людей может возникнуть вопрос, почему из всех дисциплин, преподаваемых в этом саду знаний, тебя заинтересовал именно еврейский язык. И это в те времена, когда людей жгут на кострах по одному лишь подозрению в интересе к иудаизму. Лучше попроси нашего друга Рохаса или дона Антонио раздобыть тебе грамматику и разберись с буквами сама. С твоим умом ты сделаешь это без труда.

Консуэло согласилась с ним и обещала соблюдать осторожность.

Через несколько дней был четверг, и Алонсо вспомнил, что в этот день недели Антонио де Небриха регулярно посещает типографию. Он отправился туда и попросил, чтобы дону Антонию доложили о его приходе. Небриха тут же вышел из своего кабинета, обнял гостя и провел его внутрь на виду у всех работников.

Разговор был приятным. Они уже не раз встречались в литературном кружке Консуэло, и это сделало их своего рода единомышленниками. Алонсо рассказывал своему именитому собеседнику о деде Ибрагиме, о книгах на разных языках, которые проходили через его и деда книжную лавку, о долгих разговорах Ибрагима с образованным визирем Абдель-Маликом, об успешном торговом доме Хосе Гарделя в Кордове, о своей мечте торговать книгами здесь, в университетском городе Саламанке, и о намерении дяди помочь ему деньгами в этом предприятии.

Небриха слушал его доброжелательно и с интересом и даже сказал, что кто-то однажды упоминал при нем гранадского книготорговца Ибрагима Алькади. Расспрашивал о конкретных трудах и авторах и, похоже, был очень доволен ответами собеседника.

Сам же он поделился с Алонсо своими взглядами на языки. По его мнению, образцом логичности, строгости и красоты являлась латынь, но это не означало, что современные народы должны отказаться от своих наречий. Напротив, дон Антонио был страстным сторонником узаконивания кастильской речи в качестве языка «всей Гиспании», как он выразился.