— Алонсо, друг мой, я делаю из тебя великого любовника. А великий любовник — это тот, кто умеет дарить наслаждение, умеет сам наслаждаться, но никогда не впадает в зависимость от предмета своей страсти. Между тем, — продолжала Консуэло, — на сегодняшний день ты очень зависишь от близости со мной. Тебе следует научиться преодолеть эту зависимость. Иначе ты не преуспеешь в ученичестве. Помнишь, в первый вечер ты сам сказал, что я дергаю тебя за нитки, как марионетку? Так вот, мой патриций, тебе необходимо перестать быть марионеткой! Наша общая задача — сделать тебя свободным и счастливым.

Алонсо молчал. Ему было грустно, но он не знал, чем можно возразить. Кто же откажется от свободы и счастья? Вот только выглядят они почему-то как одиночество и тоска.

— Есть и вторая причина для того, чтобы ты перестал зависеть от меня. — Консуэло осторожно положила лютню на соседний стул. — Если ты не будешь свободен, мы не сможем стать друзьями. Друг — это тот, кто радуется за меня, когда мне хорошо. Обрадуешься ли ты за меня, если мне будет хорошо с другим мужчиной? Этого может и не произойти или может произойти через много лет, но мне важно знать, что я остаюсь с тобой по обоюдному желанию, а не по принуждению или долгу.

Алонсо вздохнул, постепенно примиряясь с неизбежным. Он уже давно понял, что предлагаемый ею дар дружбы вполне может оказаться ценнее любых взрывов страсти, и теперь, в общем-то, соглашался с ее правотой.

— Я расскажу тебе, — сказала Консуэло, — как упражняться, и ты будешь делать это целых три дня.

— Мы три дня не будем видеться? — Голос Алонсо не смог скрыть, какое лишение почувствовал он при ее словах. Нет, она определенно была права: ему необходимо срочно пройти вторую часть обучения, иначе он так и останется унылым паладином прекрасной дамы.

— Нет, мой милый Алонсо, не будем. Ко мне приезжает дон Гутьерре.

— Ну что ж, в таком случае давай приступим. — Алонсо решительно встал со стула. Теперь он ходил по комнате, держа в руке кубок с вином. — Все, чему ты научила меня до сих пор, ценно и удивительно и наполняет меня огромной благодарностью. Не скрою, ты права: на сегодняшний день мне хотелось бы не расставаться с тобой ни на миг. Учи же меня, как можно быть таким же счастливым, когда тебя не будет рядом!

Консуэло приблизилась к нему и молча обняла его.

— Девочкой в Альхаме, — произнесла она тихо, — я была привязана к родителям, к братьям и сестре, к родному городу, к своему дому. Алонсо, я все это разом потеряла! Не знаю, права я или нет, но с тех пор я очень боюсь к чему-то или к кому-то по-настоящему привязаться.

Алонсо никогда прежде не слышал в ее голосе столько грусти, как в эту минуту.

— Но как же тогда ты можешь говорить о дружбе?! — воскликнул он, недоумевая. — Разве она не предполагает привязанности?

— Можно любить, можно дорожить кем-то и все же оставаться непривязанным.

— То, что ты говоришь, совершенно невероятно! — удрученно признался Алонсо.

— Просто надо постоянно воображать, — стала объяснять Консуэло, — что все, что с нами происходило, происходит и будет происходить, — это чудесный, яркий сон.

Алонсо ошеломленно посмотрел на нее.

— И, как всякий сон, — продолжала хозяйка особняка, — он текуч, изменчив и непредсказуем. Любая попытка остановить эту изменчивость принесет только страдание. Наслаждайся всегда тем, что есть. Представь себе, что ты младенец, которого принесли в роскошный храм. Все вокруг восхищает его, но ему и в голову не придет считать, что он обладает этим, так как он еще ничего не знает об обладании.

Алонсо не мог прийти в себя от потрясения. Консуэло не в первый раз удивляла его, и все же в этот раз она поразила его сильнее, чем когда-либо прежде. Она самостоятельно постигла то, о чем он, Алонсо, как и дед, и мать, знал из тщательно оберегаемой веками рукописи! Ему пришло в голову, что она, пожалуй, достойна быть посвященной в тайну манускрипта.

— Откуда ты это знаешь? — спросил он.

Консуэло непонимающе взглянула на него.

— Откуда ты знаешь, что жизнь подобна сну? — уточнил Алонсо.

— Я не говорила этого. Я лишь сказала, что так надо воображать. Это единственный известный мне способ не привязываться и не страдать, теряя то, к чему привязался.

Алонсо пришла в голову неожиданная мысль. Ему до сих пор не удалось расшифровать текст рукописи «Свет в оазисе» настолько, чтобы найти в нем рассуждения на тему различий между явью и сном. Он подумал, что Консуэло с ее сообразительностью и воображением могла бы помочь ему разобраться в этом.

— Сьелито, — предложил он, — давай проведем небольшой диспут.

— Диспут? — оживилась она. — Как в университете? Ты хочешь, чтобы, споря с тобой, я ссылалась на мнения отцов церкви, как это принято у магистров и школяров? Знаешь, хоть я иногда по глупости и молюсь Марии Магдалине, я так по-настоящему и не прониклась христианством. А мусульманство из меня и вовсе выветрилось. На чем же я буду основывать свои доводы?

— Нет, не надо ссылаться на чужие мнения. В отношении к христианству и исламу мы с тобой очень похожи, сама знаешь. Ты говори то, что покажется убедительным тебе самой.

— И какой же тезис я буду отстаивать? — Консуэло увлеклась предложенной игрой.

— Ты будешь доказывать, что реальность имеет природу сна и, по сути, от сна не отличается. А я буду оспаривать этот тезис. Хорошо?

Консуэло поразмышляла.

— Хорошо. Я согласна. Начинайте, бакалавр Гардель!

Алонсо обошел стол и встал с противоположной стороны от своего оппонента. Уперев руки в столешницу, он произнес:

— Итак, лиценциат Консуэло Сьелито Онеста, вы утверждаете, что жизнь подобна сновидению и, по сути, от него не отличается! Согласны ли вы с тем, что наши мысли во сне немедленно воздействуют на его содержание?

— Я не знаю, так ли это, — ответила заинтригованная Консуэло своим обычным голосом. — Просто снится что-то, и ты думаешь, что все это с тобой происходит на самом деле. А потом просыпаешься и понимаешь, что это был сон. И в большинстве случаев забываешь его.

— Неужели тебе никогда не приходилось во сне что-то пожелать или чего-то испугаться?

— Да, ты прав, мой дикий, но наблюдательный вестгот. В сновидениях часто бывает так, что ты страшишься какого-то развития событий и именно оно и происходит.

— Вот именно! — вскричал Алонсо. — Причем происходит сразу, безотлагательно. Верно?

— Ну что ж, да, пожалуй, так оно и есть.

— Теперь просто поверь мне, — так как у меня есть такой опыт, — что, если ты в сновидении чего-то пожелаешь, то оно обычно происходит. Не всегда в точности в том виде, в каком ты этого ждешь, но происходит немедленно.

— Верю! — Консуэло с огромным интересом смотрела на Алонсо. — А ты расскажешь мне про этот свой опыт?

— Расскажу. — Обещание слетело с его уст прежде, чем Алонсо понял его смысл. Но он тут же успокоил себя: в сущности, в тот момент, когда Консуэло предложила ему воображать, что явь — это сон, он уже принял решение поделиться с ней тайной «Света в оазисе». — Но не сегодня, сьелито, мне нужно собраться с мыслями. Давай вернемся к нашей теме.

— К теме нашего диспута! — поправила его Консуэло. — До сих пор перевес в нем был на твоей стороне, но предупреждаю: легкой победы не жди!

— В таком случае вот мой самый трудный вопрос. — Он опять заговорил официальным голосом участника научного или богословского диспута. — Если во сне наша мысль мгновенно приводит к переменам, а в реальности этого не происходит, то не разбивает ли данное наблюдение в пух и прах ваш основной тезис, уважаемый собрат?

— Я не согласна с тем, что в реальности этого не происходит. Ведь все, что нас окружает, берет начало в человеческой мысли! И эти гобелены, и эти кружева, и форма этого стола, и его цвет, и способ обработки древесины, из которой он сделан. Все это сначала кто-то придумал и продумал. Даже в природе можно найти много такого, чего в ней не было бы, если бы не человеческая мысль: планировка садов, постриженные кусты, выведение новых сортов фруктов.