— Называйте меня Консуэло. Так принято в нашем маленьком кружке. Надеюсь, и вы не будете возражать, если мы будем звать вас по имени?

— Буду только рад. — Поравнявшись с Консуэло, Алонсо увидел вблизи, что она, пожалуй, весьма миловидна. Цепкий взгляд и несколько припухлые губы придавали ее лицу странное сочетание детскости и зрелости.

— Но позвольте полюбопытствовать, — сказал он, — как вы узнали обо мне и почему сочли меня достойным участия в вашем кружке?

— Вам это объяснит один ваш знакомый, — в ее голосе тоже звучало что-то южное, привычное слуху Алонсо.

Консуэло ввела его в небольшую залу на втором этаже, где уже находились двое мужчин. Один был человеком лет пятидесяти — высокий, сухощавый, с длинным носом и ямкой на подбородке. Вторым же оказался студент факультета права Фернандо де Рохас, обладатель смеющихся глаз.

— Дон Антонио, разрешите представить вам нашего нового друга из Кордовы. Это сеньор Алонсо Гардель, знаток тканей и изящной словесности, — произнес Рохас. — А это дон Антонио де Небриха, профессор грамматики и риторики Саламанкского университета, выдающийся переводчик и исследователь языков.

Алонсо, пытаясь справиться с наплывом чувств, обменялся с Небрихой поклоном.

— Дорогой мой Фернандо, я никак не могу взять в толк, как вы успели вчера рассказать обо мне сеньоре Онеста… простите, сеньорите Консуэло.

— А я и не успел. Я сделал это только сегодня и узнал, что вы уже приглашены, — пояснил Рохас и, видя недоумевающее лицо Алонсо, добавил со смешком: — Поверьте, Алонсо, я был удивлен не меньше вашего. Оказывается, нашей прекрасной хозяйке рассказала о вас Суад, ее служанка. Помните, что вы мне говорили в типографии об Овидии и методах предохранения от беременности? Так вот, ваши разъяснения слышала Суад, которая передала эти важные сведения своей хозяйке..

— Но как же вы узнали мое имя, сеньорита Консуэло?

— Просто Консуэло, — поправила его хозяйка, усаживаясь в кресло. — Суад очень хорошо знает, что именно может меня заинтересовать. Поэтому еще до ухода из типографии она спросила мастера-печатника, не знает ли он ваше имя. Оказалось, знает. Кстати, не могли бы вы в точности процитировать слова Овидия относительно предохранительного чехла?

Алонсо начал рассказывать, но Консуэло перебила его:

— Нет, пожалуйста, не переводите. Скажите на латыни.

К его восхищенному изумлению, она подошла к книжному шкафу и записала его слова на листе бумаги.

Алонсо было бы любопытно узнать, какое отношение имеет к литературному кружку студент-юрист, но ему было неловко спрашивать об этом, и он решил, что все в скором времени разъяснится само собой.

В комнату вошел пожилой слуга и поставил на стоящий между креслами низкий столик кувшин с вином и вазочки с сушеными фруктами, орехами и миндалем. Алонсо, окидывая оценивающим взглядом отороченную серебряной бахромой скатерть из камчатного полотна, мысленно поблагодарил дядю и кузенов за то, что они научили его разбираться в тканях. Еще большее внимание привлекал крупный шкаф, на полках которого лежали книги и манускрипты. Это был дом, где ценили искусство и литературу. Однако нигде не было видно его хозяина.

— Друзья! — объявила Консуэло, хлопнув в ладоши. — Сегодня с нами не будет ни герцога Альба де Тормеса, ни дона Гутьерре, ни нашего французского друга Рене. Дон Фадрике сообщил, что хворает. Дон Гутьерре, как вам всем хорошо известно, находится сейчас при ее высочестве в Санта-Фе (при этих словах Алонсо вздрогнул), а наш всеобщий любимец и острослов, мсье Рене де Пуатье, будучи прилежным студентом, готовится к диспуту на факультете. Конечно, он бы запросто побил любого противника, проходи диспут на его родном языке, но, к большому сожалению Рене, диспут придется вести на латыни…

Рохас налил всем вина и подал хозяйке ее кубок. Консуэло поднесла его к губам, отчего обнажилась до локтя точеная, правильной формы рука. Алонсо отметил, что в ее походке и жестах присутствуют женственность, грация и еще что-то, трудноопределимое. Какая-то необычная точность, будто любое, даже самое незначительное движение — шеи, головы, пальцев, колен — тщательно рассчитано и многократно отрепетировано.

— Стало быть, — продолжала хозяйка особняка, — сегодня нам не исполнить того трогательного вильянсико, который мы пели месяц назад. Ведь для него требуется четыре голоса. Хотя, если дон Антонио, вопреки своему обычаю, присоединится к пению, а наш новый друг Алонсо сможет быстро разучить одну из партий, у нас еще есть шанс.

К облегчению Алонсо, не блещущего музыкальными способностями, профессор риторики вежливо, но решительно отклонил это предложение. По просьбе присутствующих Консуэло взяла со стоящего рядом с креслом пуфа темно-коричневую лютню с изогнутым грифом и извлекла из нее несколько аккордов.

Постепенно игра становилась более изощренной, аккорды теперь чередовались с арпеджио и быстрыми переборами. Было приятно смотреть на движения тонких уверенных пальцев. Сделав небольшую паузу, женщина резко ударила по струнам и неожиданно запела. Ритмический рисунок музыки стал проще и в то же время приобрел зажигательность.

Песня была о любви юноши к девушке. Консуэло пела на простом, уличном кастильском, который на сей раз изумил Алонсо своей неожиданной поэтической образностью. Особенно ему понравилось непривычное слово, ласкательное от «неба» — «небушко», сьелито, — как герой песни называл свою возлюбленную. Флорентийский поэт сказал бы: «солнце», «солнышко».

Играет на лютне, знает латынь, ухожена, хороша собой, обладает манерами, знакома с людьми весьма знатными (герцог Альба, подумать только!) и весьма учеными (Антонио де Небриха — ни больше ни меньше!). Живет в очень большом доме, настоящем дворце. Кажется, не замужем. Принимает у себя мужчин. И все это в стране, где редкостью является женщина, просто умеющая читать. Где незамужняя девушка или вдова никогда не встретится с мужчиной без дуэньи.

Судя по всем этим признакам, Консуэло была утонченной куртизанкой. Вот только, насколько было известно Алонсо, таких в католических странах нет. Или уже есть? Быть может, Консуэло — первая? Что это за фамилия — Онеста[37]? Возможно, на самом деле это — прозвище, ироническое указание на ее положение? А имя[38]? Нет ли и в нем иронии и намека?

Песня была встречена возгласами восхищения со стороны слушателей. Все просили Консуэло спеть еще что-нибудь, но она потребовала, чтобы каждый из присутствующих прочитал теперь отрывки из своих сочинений или поведал какую-нибудь интересную историю.

Первым, разумеется, был старший по возрасту и положению дон Антонио. Он рассказал, как в молодости учился в университете Болоньи, как был захвачен процессом проходящего в итальянских странах возрождения классических наук и искусств, как с тех пор мечтает о восстановлении классицизма и здесь, на Пиренеях. Прочитал небольшой фрагмент из своего опубликованного десять лет назад труда «Введение в латынь».

— Насколько я знаю, это первая книга, изданная на нашем полуострове новым типографским способом. Не так ли, дон Антонио? — спросила, слегка наклонившись в его сторону, Консуэло. И опять от Алонсо не ускользнула тонкая пленительность ее движений. В них не было ничего лишнего.

— Да — подтвердил со смущенной улыбкой Небриха. — Чего только я ни делал, чтобы скрыть свою деятельность печатника. Ведь профессора не вправе зарабатывать деньги вне университета. Что толку? Все равно все знают. Да и как скроешь? Впрочем, власти университета проявляют снисходительность и не указывают мне на это нарушение. Если же укажут, передам типографию сыновьям.

Дон Антонио рассказал, что почти завершил работу над двумя новыми книгами и в скором времени намерен их издать. Это «Кастильская грамматика» и «Латинско-испанский словарь». Под «испанским», используя древнеримское название Иберии — Hispania, автор подразумевал вальядолидское наречие кастильского языка.