Алонсо поинтересовался, каково отношение к продажной любви со стороны самих горожан.

— Вы же знаете христиан. — Теперь хозяин гостиницы говорил почти шепотом. — Они всегда тянутся к тому, что сами же запрещают. Блудниц презирают, но обходиться без них не могут. Вот эти дамы и находят себе работу по всему городу. В наших банях, — его лицо опять обрело прежнее выражение заговорщика, — тоже есть несколько милых девушек. Если только пожелаете, они с удовольствием помогут вам смыть усталость с ваших чресел…

— Ну что ж, братья, — подал голос Энрике, лукаво улыбаясь. — Завтра встречаемся с доном Лукасом по поводу его шерсти, а потом погружаемся в сладкий грех разврата! Вы не возражаете?

— Я не возражаю. — Будущий мятежник Хуан теперь во всем вел себя, как обычный человек, то есть как его брат.

— А я не возражаю против того, чтобы вы это сделали без меня, — заявил Алонсо. — В Гранаде я не привык обращаться к женщинам, которыми пользуется каждый встречный. Там, как и в других краях ислама, если вы способны заплатить, вы можете пойти к настоящей утонченной куртизанке. Такие были в Древнем Риме, а потом в Византии. Возможно, мусульмане позаимствовали эту традицию у византийцев. Утонченная куртизанка весьма разборчива, она может и отказать. Чтобы наслаждаться ее обществом, вы должны войти в круг ее почитателей. Она начитанна, образованна, умеет вести интересный разговор, танцует, играет на музыкальных инструментах, всегда ухожена, изысканно одета. Многие поэты и знатные люди всю жизнь дружат с куртизанками, даже когда они перестают из-за возраста или обстоятельств делить с ними постель.

— И у тебя были такие женщины? — на сей раз уже с непритворным интересом спросил Хуан. Энрике и Велес тоже смотрели на Алонсо во все глаза.

— Я бывал у одной, — ответил Алонсо. — К сожалению, недолго.

Обыденность его тона не вязалась с ухмылками, усмешками и переглядываниями, которые обычно сопровождали в католическом мире любые мужские разговоры о радостях телесной любви. Но в Гранаде, где он вырос, не было этого двоякого отношения к близости полов. Впрочем, поправился Алонсо, пожалуй, некоторая неоднозначность все-таки присутствовала и там: мусульмане умудрялись свысока относиться к женщине, как к существу низшей категории, но восхищаться тем наслаждением, которое она способна подарить.

Так или иначе, в телесной любви никто не усматривал ничего греховного, и о ней вовсе не надо было говорить шепотом. В раю, обещанном исламом своим праведникам, их ожидают вечные утехи с гуриями, которые никогда не беременеют и способны бесконечно предаваться любви. Если так мыслится вознаграждение за благочестивую жизнь, то что в этом может быть низкого или постыдного?

Алонсо, несмотря на томление плоти, ставшее уже привычным за многие месяцы воздержания, определенно не желал давать выход этому давлению с помощью немытой, доступной всем желающим, дешевой бордельной блудницы — парии христианского мира, без которой, оказывается, не обходятся даже священники, несмотря на обет безбрачия.

Он задумался, вспоминая свой единственный вечер с Надией. Ее искушенность и внимательность позволили Алонсо избежать полного фиаско. Обычно он с неохотой вспоминал этот эпизод, но теперь воспоминание почему-то перестало казаться ему болезненным.

Служанка принесла заново наполненный вином кувшин, и Энрике потянулся к нему. Где-то на полпути его рука застыла, словно он колебался между доводами рассудка и желанием выпить еще. На мгновение он взглянул на Хуана, тот качнул головой, и Энрике, приняв молчаливый совет брата, не стал пить.

А что было бы, если бы он не посмотрел сейчас в сторону Хуана? Алонсо представил себе, как его жизнерадостный, толстощекий кузен берет кувшин и наливает себе вина в кубок. Как и при всех предыдущих попытках оказать таким образом воздействие на реальность, ничего не изменилось. Алонсо утешился тем, что в его сновидениях подобные опыты все чаще и чаще приводили к успеху. Когда-нибудь это произойдет и в реальности.

Вернувшись в комнату, он собирался почитать перед сном рукопись «Свет в оазисе», но уступил навалившейся сонливости и сразу лег в постель.

Алонсо находился в ладье, плывущей мимо дворца, на балконах которого стояли группы мужчин и женщин в нарядных одеяниях. Они беседовали о литературе и музыке, и Алонсо остро чувствовал, что будет принят в любой из этих групп как желанный собеседник. Но как попасть во дворец? Входа нигде не было видно. Алонсо заметил, что лодку тянут три лебедя — черный самец посередине и две белые самки по краям. Они рвались вперед с такой силой, что ладья приподнялась над водой и оказалась на уровне галереи на одном из верхних этажей дворца.

«Это же сон, — догадался Алонсо, — мне все это снится!» Как всегда, мгновение догадки сопровождалось вспышкой радости. Тут же сработало ставшее уже привычным желание как-то изменить обстановку сна, чтобы утвердиться в том, что вся эта красота — дворцы и реки внизу, облака рядом с ним, — все это — мир, созданный его собственным рассудком, и поэтому он волен распоряжаться им по своему усмотрению.

Сновидец Алонсо пожелал увидеть прямо перед собой «даму из медальона». Он часто это делал во сне, и девушка, как обычно, немедленно оказалась перед ним. Она стояла на балконе какого-то невероятно высокого здания, а возле нее проплывало перистое серебристое облако. Синие глаза улыбались, ветер трепал черные локоны. Алонсо направился было к ней, но стал просыпаться. Пытаясь удержать сон, он внимательно разглядывал лепнину балкона прямо перед собой, но, как видно, эта мера была запоздалой, поскольку сон уже себя исчерпал.

Алонсо еще долго лежал, вспоминая в подробностях только что приснившийся сюжет. Его удивляло свойство памяти. Днем он уже не мог вообразить ту синеглазую девушку, чей миниатюрный портрет однажды мельком увидел в медальоне Мануэля де Фуэнтеса. Во сне же ее лицо возникало совершенно отчетливо. Это было странно и манило ощущением некой тайны. Как будто существовали два Алонсо. Один, дневной, уже почти не помнил девушку. Второй же, сновидец, не забывал ничего.

С тех пор, как минувшей весной Алонсо впервые осознал в сновидении, что спит и видит сон, — Алонсо называл такие сны «сказочными» — он каждую ночь ложился в постель, развивая в себе упорное намерение сохранить осознанность, понять во сне, что его окружает мир его собственного воображения, а не действительность, и непременно что-нибудь в этом иллюзорном мире изменить.

Его усилия постепенно приносили плоды. Если поначалу он видел «сказочные» сны не чаще одного раза в месяц-полтора, то теперь они случались один-два раза в неделю. Довольно часто в мгновения, когда интенсивность эмоционального переживания достигала апогея, сон начинал улетучиваться. Из первых «сказочных» сновидений Алонсо выбрасывало практически сразу. Позже ему удалось расшифровать место в рукописи, где содержался совет именно для подобных ситуаций. Неведомый автор древнего текста рекомендовал, сновидцу, чувствующему, что он вот-вот проснется, сосредотачиваться на какой-нибудь детали в мире сна. Это могло продлить сновидение. Алонсо вскоре убедился, что рекомендация действительно часто помогает: его «сказочные» сны стали заметно продолжительнее, чем раньше.

Итак, в том, что касалось управления снами, Алонсо мало-помалу двигался вперед, однако те же самые действия в реальности не оказывали на нее никакого воздействия.

Наутро, когда братья покинули гостиницу, еще моросило и небо было плотно обложено тучами, но во второй половине дня в образовавшийся среди них просвет вдруг словно случайно вплыло солнце, разом озарив город и полностью преобразив его облик. Это было так неожиданно, что ни один из троих Гарделей, возвращавшихся после деловой встречи, не смог удержать восхищенного возгласа.

С холма, на котором они в этот момент находились, их взорам открылся золотой город!

В это невозможно было поверить: дворцы, церкви, коллегии университета и обычные дома приобрели под воздействием солнечных лучей необъяснимое, таинственное, золотистое свечение. Казалось, сам камень, из которого выстроены здания, источает свет. Вдали виднелся многоарочный римский мост через реку Тормес.