— Пожалуйста, путь свободен, святой отец! Делайте же, что задумали, — учтиво предложил молодой дворянин.

В толпе раздались смешки. Монах не двигался с места.

— Насколько я могу судить, — продолжал саламанкский идальго, — эти женщины занимаются не ворожбой, а торговлей.

Действительно, на повозке лежали несколько украшений. Такие же были и на женщинах: кольца, серьги, бусы, тяжелые ожерелья. Браслеты были у них и на ногах, и на руках, украшенных геометрическими узорами из рыжей хны. В ушах у костлявой пожилой женщины в тюрбане весели по две увесистые серьги. На девушке украшений было меньше. В заколке, удерживавшей выцветшую повязку и черные волосы, торчал бутон белой розы.

— Про молодую не знаю, а старая точно занимается гаданием, — злобно прошипел монах. — Да к чему эти вопросы? Посмотрите, как они одеты! Разве так одеваются богобоязненные, скромные христианские женщины?

— По уверенности ваших слов, святой отец, можно заключить, что вы пришли сюда с вердиктом духовного или светского суда.

— Я пришел сюда с вердиктом своей христианской совести, — важно изрек францисканец.

— Тогда вам следовало бы в первую очередь предложить этим женщинам защиту, — сделал вывод Мануэль. — Ведь их никто не охраняет.

— Тьфу! — Монах вдруг разозлился, вызвав смех у зевак, покраснел и выпалил: — Вы правы, в следующий раз приведу инквизиторов. Благодарю за совет!

Вступать в открытый конфликт с офицером армии в военное время монах не решился, и ему оставалось лишь удалиться. Поскольку никто ему не ответил, последнее слово осталиось за францисканцем, что и составило единственную его победу в этом противостоянии.

— Ну что ж, уважаемые! — обратился Мануэль к зрителям. Это были солдаты и торговцы, дворян среди них не было. — Представление окончено!

— Слышали, что сказал идальго? Нечего вам тут смотреть! — Пепе перешел к решительным действиям, отталкивая зевак. — Если хотите что-то купить, пожалуйста, подходите. А просто так не надо здесь стоять!

Он вел себя как альгвасил, полностью уверенный в своем праве разгонять сборища, и под влиянием этой уверенности люди действительно разошлись.

— Уважаемый Педро-Луис! — объявил Мануэль. — Через несколько минут мы с удовольствием примем ваше приглашение.

Семейство его друзей-маркитантов, с большим интересом наблюдавшее сцену с монахом, тоже оставило их, подгоняемое старшим Валенсиано.

— Дон Мануэль, разрешите мне вступиться за этого чурбана, который чуть было не поднял руку на духовную особу, — промолвил Пепе.

— Сержант Крус, — перебил его Мануэль. — Я не собираюсь наказывать солдата, заступившегося за беззащитных женщин. Скорее его следует наградить. Да и тебя, пожалуй, тоже. Наградой вам будет херес, который мы сейчас разопьем в гостях у моих друзей!

Бальтасар бросил на него взгляд, в котором Мануэль неожиданно для себя прочел уважение. Пожилая женщина что-то проговорила, повернувшись к солдату-цыгану. Он ответил что-то на ее же языке.

Мануэль с интересом смотрел на женщин, особенно на молодую. В последние недели в его поле зрения находились одни лишь вооруженные мужчины (если не считать некоторых придворных дам, которых можно было увидеть только издалека), и теперь его взгляд отдыхал на облике девушки.

Никогда прежде не доводилось ему встречать людей, одетых как две сидящие перед ним незнакомки, — в этом монах был прав. На каждой была нижняя рубаха, а поверх нее — завязанное через плечо на манер римской тоги покрывало из широкого куска сукна. Грудь была оголена очень сильно, и по этой причине Мануэль не решался смотреть на девушку в упор, несмотря на ее миловидное лицо. Юбки доходили до самых стоп, а на ногах не было никакой обуви. Хотя дни стояли теплые, июньские, это выглядело очень непривычно.

— Спасибо молодому красивому идальго, — произнесла старшая женщина хрипловатым голосом. Чувствовалось, что говорить по-кастильски для нее непривычно. Она что-то добавила на том же незнакомом языке, и Бальтасар опять откликнулся.

— На каком языке вы говорите? — спросил Мануэль («Где ты, Алонсо, знаток языков?»).

— Это кале, — ответил Бальтасар. — Так мы называем свой народ и свое наречие. Для вас мы — хитанос, цыгане.

— Почему вы пришли сюда? Ведь здесь война, а вас могут принять за мавров, потому что вы одеваетесь не так, как христиане, — идальго скользнул взглядом по лицу и открытой шее девушки и тут же отвел глаза, — и плохо говорите на нашем языке.

Женщина опять что-то произнесла по-цыгански, и Бальтасар пояснил:

— Небольшая группа цыган проживает в окрестностях Альхамы[29]. Торговля там идет не особенно бойко, поэтому они часто привозили свои ювелирные изделия в Гранаду и продавали там мусульманам, которые их охотно брали. Сейчас Гранада закрыта, и цыганам приходится искать новые способы заработка. Поэтому эти женщины и приехали сюда. Продали кое-что из украшений. Хотели продать больше, но помешал монах.

— Пусть в следующий раз приходят с провожатыми, — посоветовал Мануэль.

— Спасибо красивому идальго, — опять сказала женщина.

Немного помолчав, Мануэль спросил, не понимая, зачем он это делает:

— Как вас зовут?

— Я Зенобия. А молодку зовут Лола.

«Лола». Это имя кольнуло Мануэля. Он вдруг сообразил, как давно не вспоминал даму своего сердца Долорес де Сохо[30].

— Сеньорита Лола, вы понимаете нашу речь? — обратился он к «молодке».

За нее ответила Зенобия:

— Лола говорить не будет.

Вслед за этим последовала длинная фраза на языке кале, после чего Бальтасар перевел:

— Лоле понравился молодой красивый идальго. Лола приглашает идальго на стоянку кале. Лола будет танцевать для идальго. Лола приглашает сделать это в правильный день.

— Откуда вы знаете, чего хочет Лола? — удивился Мануэль, обращаясь к Зенобии. — Она ведь ничего не сказала.

— Лола говорить не будет, — повторила старшая цыганка загадочную фразу.

Сама Лола при этих словах выстрелила взглядом в Мануэля и чуть-чуть отвернула голову. По лицу ее пробежала быстрая, тонкая улыбка, от которой на правой щеке обозначилась ямочка.

— И когда же наступит «правильный» день? — осведомился молодой дворянин, глядя на Лолу, но ожидая ответа от Зенобии.

— Я сам скажу вам, когда он наступит, дон Мануэль, — вмешался в разговор Бальтасар. — А если я еще до этого погибну в бою, тогда отправляйтесь в Альхаму, не дожидаясь особого дня, как только сможете.

На этом разговор со странными женщинами закончился, так как они, еще раз поблагодарив устами Зенобии «молодого красивого», натянули поводья мула, запряженного в их повозку. Перед тем как они тронулись в путь, Лола вынула из заколки розу и вложила ее в руку Мануэлю.

— Ты-то как узнаешь, когда мне следует навестить этих дам? — спросил Мануэль Бальтасара, ошеломленно глядя вслед отъезжавшим женщинам, и получил непонятный, но афористичный ответ:

— У цыган языков сто, а корень один.

Число повозок семейства Валенсиано с тех пор, как Мануэль добирался с ними сюда по горным тропам Андалусии, увеличилось с трех до четырех. Очевидно, война шла им впрок. Одна из повозок была крупнее и просторнее остальных. В ней рыцарь и его солдаты уселись на топчанах вокруг низкого стола. Из Валенсиано присутствовал один лишь Педро-Луис, остальные постеснялись беспокоить славных воинов. Время от времени приходила та или иная женщина, чтобы наполнить опустевший кувшин.

Мануэль был обычно сдержан в выпивке, но в этот раз почему-то никак не мог остановиться. Двое его подчиненных вели себя более благоразумно, изредка отпивая вино мелкими глотками. Улучив минутку, когда Валенсиано ненадолго покинул гостей, Пепе, обеспокоенный тем, что господин хмелеет все больше и больше, попытался урезонить его:

— Дон Мануэль, как же вы проведете завтра весь день в седле, если сейчас вовремя не остановитесь? Не говоря уже о том, что возможны столкновения с противником.