Мануэль налетел на мавров как смерч. Первый же удар меча выбил одного из них из седла. Со вторым пришлось повозиться — удар, лязг клинков, отскок, совсем как в годы ученичества. Изловчившись, идальго ранил противника в правое плечо. Тот с криком выронил меч на землю и, развернув коня, помчался прочь. Третий противник, пытавшийся найти уязвимое место в броне желто-синего рыцаря, уже успел нанести мощный удар по его шлему, и рыцарь, покачиваясь, с трудом удержался от падения с лошади. Мавр вдруг заметил, что оказался один против двух соперников. По-видимому, это шло вразрез предписанной ему тактике боя, и он тут же ретировался.
Вокруг неожиданно заиграли трубы. Бой, кажется, шел уже давно и теперь приближался к завершению. Мануэль видел вокруг себя одних христиан. С некоторым трудом успокоив возбужденного Августа, который все норовил встать на дыбы и издавал то ли победное, то ли перепуганное ржание, он осмотрелся и увидел, как мусульманская конница отступает к воротам города. К его изумлению, после того, как последний всадник-сарацин скрылся за городскими воротами, они остались открытыми.
— Не удивляйтесь, — раздался приглушенный голос. — Так распорядился Муса, командующий их конницей.
Мануэль обернулся и увидел, что с ним разговаривает желто-синий рыцарь, поднявший забрало. Его живые карие глаза контрастировали с некоторой одутловатостью лица.
— За каждыми воротами постоянно находится наготове отряд отборных всадников, — пояснил рыцарь. — Их кони всегда оседланы. Муса заявил, что его люди будут теперь цепями и засовами города, что запирать ворота нет необходимости, так как, по его словам, наши войска не представляют для Гранады никакой угрозы. Так он пытается поднять настроение горожан, но, думаю, когда мы в очередной раз зададим им жару, как сегодня, вмешается эмир и отменит это решение.
Голос звучал изнутри шлема глуховато, но достаточно отчетливо. Легко узнаваемый астурийский акцент напоминал леонский. Незнакомец представился как Гильермо Энтре-Риос из Овьедо.
По дороге в осадный лагерь Энтре-Риос, узнав, что Мануэль только что прибыл в лагерь и намерен вступить в отряд ополченцев из Саламанки, воскликнул:
— Дорогой мой земляк! Надеюсь, вы не против того, что я вас так называю? Неужели вы действительно пойдете туда служить под началом какого-то безродного наемника?
Сам Энтре-Риос был одним из несметного множества безземельных дворян, которые во время войны получали жалованье от короны, но, несмотря на отсутствие земельных уделов, чрезвычайно гордился своим древним родом. Здесь, в лагере, он находился в подчинении у герцога Кадисского и командовал небольшим подразделением.
— Видите ли, дорогой дон Мануэль, герцогу нужны такие решительные и благородные молодые люди, как вы. Нам не хватает дворян, которые командовали бы рыцарскими копьями[26]. Позвольте мне рекомендовать вас его сиятельству и рассказать о проявленной вами доблести. Надо думать, вы уже сегодня или завтра встанете, как и я, во главе копья. Решайтесь!
Мануэля не надо было уговаривать. Он был только рад такому повороту событий.
Саламанкский идальго отметил про себя, что Энтре-Риос ни словом не обмолвился о том, что во время сражения Мануэль спас его от неминуемой гибели. Видимо, на войне взаимопомощь и спасение жизни товарища были вполне обычным и ожидаемым делом.
Наутро Мануэль стал командовать рыцарским копьем, поселившись в том же шатре, где располагался его новый приятель.
Вечером следующего дня молодой Фуэнтес с двумя всадниками из своего отряда, преодолев изрядное расстояние, нашел место расположения саламанкского ополчения. На участке пустыря между двумя длинными шатрами они обнаружили компанию пехотинцев, сидевших вокруг костерка. Ночь, как обычно в этих горных краях, была прохладной. Солдаты грелись у огня, передавая друг другу бутылку вина, и вели неторопливый разговор.
— Говорят, ее высочество приняла обет не снимать нижней рубашки до тех пор, пока мы не войдем в город, — сказал на леонском наречии рябой солдат, на что несколько человек откликнулись заинтересованным хмыканьем неопределенного содержания. Было совершенно очевидно, что, если бы речь шла не о королеве, комментарии были бы более красноречивыми.
«Если это правда, то как она терпит грязь и запах?» — подумал Мануэль, вспоминая с тоской свои ежедневные омовения в доме Хосе Гарделя.
— Да это было не здесь, а во время осады Басы, — возразил другой. — Я там был и хорошо помню, что ходили точно такие же разговоры.
— Вот ведь молодняк, — беззлобно проворчал по-кастильски коренастый бородач лет пятидесяти, перемешивая прутиком угли в костре, отчего они вспыхивали, как светлячки. — Им только дай почесать языком. Все эти истории про рубашку королевы и выдумывают такие, как вы, а потом сами же начинают в это верить.
Тема нижнего белья доньи Исабель не могла получить развития, ввиду неприкосновенности образа главной героини, и обсуждение начало уже было угасать, когда рябой опять заговорил (похоже, он считал себя обязанным подбрасывать хворост в костер общих бесед):
— До сих пор нам не особенно достается в этой осаде. Что ни день — поединки между рыцарями. Нас, простых крестьян, почти никто не трогает. Если так будет продолжаться, можно надеяться, что вернемся домой в целости и сохранности.
— Так продолжаться не будет, — проговорил чей-то голос с шепелявым галисийским акцентом, напоминавшим португальский язык. Что делал его обладатель среди выходцев из Саламанки? Просто подсел, как и Мануэль со своими солдатами? — Вот и в Малаге поначалу было то же самое. А потом такой начался ад, господи помилуй! Столько народу там полегло…
— А что сделали с жителями города после его падения? — спросил рябой.
— Тех, что сумели собрать деньги и откупиться в течение восьми месяцев, поселили в отдельный квартал и запретили покидать его. Остальных продали в рабство, и таких было видимо-невидимо. Королева дарила невольников-мавров придворным дамам, король посылал их в дар своей сестре, неаполитанской королеве, а также его святейшеству папе в Рим, многих невольников подарили военачальникам и грандам.
В воздухе плясали недолговечные искры от костра.
— После взятия Малаги герцог Кадисский отправил нас брать крепость Орсуну, — сказал тот, что воевал под Басой. — Им сразу предложили: или сдавайтесь, или всех перебьем. Они решили сдаться, но попросили, чтобы им предоставили такие же условия, которые получили мавры из Малаги. Видимо, думали, что жителям Малаги дадут какие-то привилегии. Король обещал выполнить их просьбу. Их всех перевезли в Малагу и продали в рабство вместе с остальными.
Слушатели засмеялись.
— Да, его высочество всегда держит свое слово, — сказал рябой, и это его замечание вызвало новый взрыв хохота.
— То же самое сделают и в Гранаде, — уверенно произнес чей-то совсем молодой голос.
— Ну, это вряд ли, — проговорил коренастый бородач. — Эмир Боабдил не такой упрямый безумец, как Хамет ас-Сегри, который правил Малагой. К тому же Боабдил в те дни оказал дону Фернандо большую услугу. Когда его родной дядя Абдалла аз-Загал отправил на помощь маврам Малаги войско из Гуадикса, гранадский эмир выслал ему навстречу целую армию и наголову разбил его. Тогда Боабдил был нашим союзником. Возможно, их высочества в память о той услуге отнесутся к нему великодушно. Хотя, конечно, многое зависит от того, насколько упорно он будет сопротивляться.
— Как же он мог предать своих?
— Правитель Малаги не был для него своим. У них там застарелая вражда между двумя правящими родами — ас-Сегри и Абенсеррахов.
— Они друг с другом обращаются как звери, поэтому мы их и побеждаем, — заключил рябой. — Это же надо: послать войска против собственного дяди.
— Подумаешь, дядя! Этот Боабдил сверг с трона родного отца. Чего уж тут про дядю говорить…
— Одно слово: мусульмане…
Мануэля позабавили эти слова. Сказавший их, видимо, искренне верил, что в среде христианских правителей никогда не бывает междоусобиц и внутрисемейных войн за обладание престолом. Как будто до воцарения доньи Исабель Кастилию не сотрясала гражданская война между нею и ее племянницей Хуаной Бельтранехой[27].
