— Эта война вскоре закончится победой короны, — предрекает Фелипе. Отец, сын и верный оруженосец сидят на озаренных солнцем ступеньках перед входом в замок, отдыхая после ратных трудов. — И тогда для подвигов и приключений останутся лишь две возможности. Одна — это война с маврами, но и она будет длиться недолго, потому что непокоренным остался лишь эмират Гранады. А вторая — пойти по стопам наших соперников португальцев, то есть открывать и завоевывать заморские земли. Когда падет Гранада, останется лишь второе. Наши короли этого пока не понимают, что достойно всяческого сожаления. Португальцы в своих плаваниях настолько опередили нас, что полностью прибрали к рукам морские пути вдоль Африки. Каждые несколько лет они совершают новые открытия.
— А как же крестовый поход в Святую землю? — спрашивает юный Фуэнтес.
— На это не рассчитывай. Приходится признать, что эпоха Крестовых походов миновала. Самое большее, на что способны сегодня христианские государи, — это враждовать и воевать друг с другом. Большой войны с сарацинами не будет. Будет лишь малая война против остатков эмирата в Андалусии. Его падение назовут исторической победой истинной веры над магометанством, после чего остается лишь надеяться, что Кастилия, подобно Португалии, научится обогащаться за счет заморских владений.
Когда отец заговаривал о морских путешествиях, воображение Мануэля разыгрывалось не на шутку. Он видел себя на палубе каравеллы, слышал хлопанье парусов и снастей, ноздри его наполнялись соленым запахом морских просторов, а уши — свистом ветра. Вот он и его отважные товарищи водружают флаги Кастилии на новооткрытых землях, вот они сражаются со свирепыми дикарями — черными, с пухлыми губами и курчавыми волосами.
Однако дон Фелипе был не слишком высокого мнения о способности своих единоплеменников повторить подвиги португальских мореходов.
— Для того чтобы добиваться таких результатов, надо бесстрашно добираться туда, куда не решаются плыть все остальные. Так же, как это делают португальцы. Способны ли мы на такое? Трудно в это поверить, ведь для наших моряков даже путешествие на Канарские острова является подвигом! Увы, сын мой, думаю, нас ожидают скучные времена.
Дону Фелипе де Фуэнтесу не суждено было дожить до наступления скучных времен. Через полгода после этого разговора он погиб в очередной стычке «святого братства» с разбойниками…
Каса де Фуэнтес, фамильный замок нескольких поколений предков Фелипе, находился в районе Лас-Вильяс, примерно в лиге[18] к северо-востоку от Саламанки. Помимо замка, на принадлежавшей семье территории располагалась деревня, где жили крестьяне-арендаторы. После нелепой гибели Фелипе арендная плата осталась единственным источником доходов Росарио. По счастью, их честнейший и строжайший управляющий не позволял крестьянам обманывать хозяйку.
Несколько лет донье Росарио с Пепе Крусом удавалось удерживать Мануэля от попыток отправиться на войну с маврами. Но когда стало известно о готовящемся наступлении на Гранаду, его решимость возобладала над уговорами. Не помогли даже чары юной Долорес де Сохо, которой Мануэль посвящал сонеты в стиле тосканца Петрарки.
В дороге оруженосец следил за тем, чтобы в стремлении к приключениям молодой сеньор не вовлекся в какую-нибудь опасную историю. Ему это удавалось до тех пор, пока случай не разлучил его с Мануэлем в небольшом городке Талавера-де-ла-Рейна, в провинции Толедо.
С утра молодой дворянин намерен был без отлагательства продолжить путь на юг. До Кордовы оставалось всего несколько часов верховой езды. Но Пепе сказал, что разумнее немного задержаться в городе, чтобы побывать на аутодафе, так как их отъезд в такой момент мог быть неверно истолкован хозяином и постояльцами трактира, где они ночевали.
— Дон Мануэль, — увещевал Крус, — в наши времена лучше не делать того, что простые, но набожные люди сочтут пренебрежением к вердиктам Святой палаты. В Кордову мы не опоздаем, я в этом уверен. Да и лошади наши наберутся сил. Пойдем вместе со всеми на площадь, потом вернемся, подкрепимся — и в дорогу.
Мануэль обдумывал эти слова, пока коренастый бородач Пепе помогал ему надеть поверх обитого шелком пластинчатого доспеха плащ с гербом Фуэнтесов: серебряный единорог на лазурном поле. Отец никогда не обсуждал с ним деятельность инквизиции, но мать совсем недавно рассказала сыну нечто, что выбило его из колеи и изменило все его представление о мире, в котором он жил.
— Твой отец не знал того, что узнаешь сейчас ты, — молвила Росарио в тот вечер при колеблющемся пламени свечей. — Он бы этого никогда не понял, и я щадила его чувства. Но груз тайны слишком тяготит меня. Я долго колебалась и в конце концов решила, что ты имеешь право знать.
Так Росарио раскрыла сыну опасный секрет своей семьи. Мануэль узнал, что по материнской линии она происходила от альбигойцев[19], бежавших из Тулузы в королевство Леон в те времена, когда папа объявил их учение ересью и вся мощь христианского мира обрушилась на Южную Францию. Людей тысячами сжигали на кострах, не считаясь ни с происхождением, ни с заслугами.
— Но ведь мы с тобой не еретики, матушка! — воскликнул Мануэль. Увидев некоторую нерешительность на красивом лице Росарио, он с тревогой спросил: — Или же ты разделяешь их взгляды?
— Меня воспитали в католичестве, — мать на мгновение коснулась пальцами локона за ухом — жест, хорошо знакомый сыну и указывающий на внутреннее смятение. — Про учение «добрых людей» я знаю очень мало, и все-таки в нашей семье из поколения в поколение передают какие-то основы этого учения, и мы традиционно храним их в своей душе. По правде говоря, это очень опасные вещи. В наши дни можно попасть на костер и за меньшее, но ведь эти вещи тоже важны, Манолито!
— И что это за важные вещи? — Мануэль не имел никакого представления, о чем говорит Росарио, но он знал, что не только отец ценил ее за цепкую память и острый ум. Сама Латинянка отличала ее среди своих учеников. Мануэль с детства привык не пренебрегать суждениями матери.
— Я знаю очень мало об этом, — ответила матушка, — ведь с тех пор прошло столько времени. Но я убеждена, что, если бы Спаситель все еще находился среди нас, Он никогда не одобрил бы убийств — ни еретиков, ни мавров, ни иудеев, ни людей, занимающихся ведовством. Господу противны любые формы человеческих жертвоприношений, какими бы благочестивыми словами они ни назывались. Ведь об этом прямо говорится в Священном Писании. Все человеческие души — мужчин и женщин, бедных и богатых, христиан и неверных — равны между собой, всем без исключения милосердие Господа дарует возможность спасения.
Впоследствии мать и сын еще не раз возвращались к этим темам, и постепенно Мануэль перестал пугаться странных, непривычных идей «добрых людей», которые два с половиной столетия назад отдавали за них свою жизнь. В чем-то он даже стал симпатизировать этим неведомым альбигойцам и их необычным представлениям о мироздании.
Именно поэтому ему было так трудно убедить матушку в необходимости отправиться на войну с маврами. Когда стало ясно, что ее беспокойство о сыне не в состоянии удержать его, Росарио сменила тактику. Теперь она пыталась втолковать Мануэлю, что это неправедная война, что мавры ничем не хуже и не лучше католиков, что они такие же люди.
Мануэль ничего не мог противопоставить доводам матушки, и в конце концов он просто заявил, что такова была бы воля отца, после чего Росарио прекратила споры.
Сейчас, думая обо всем этом и спрашивая себя, что же именно толкает его на участие в походе на Гранаду, Мануэль честно признавал: это не ненависть к иноверцам и даже не преданность королеве, а тяга к приключениям и желание украсить свою жизнь доблестью.
— Дон Мануэль, пора идти на площадь, — напомнил Пепе.
Молодой идальго нехотя уступил слуге, и они покинули трактирную гостиницу.
Народ, собравшийся на площади, был чрезвычайно возбужден и шумно радовался предстоящему зрелищу. С формальной точки зрения инквизиция не присуждала к смертной казни. Она лишь признавала человека виновным, после чего передавала дело светскому суду, который всегда, без единого исключения, приговаривал провинившегося к сожжению на костре. В тех случаях, когда осужденный признавался виновным, приговор часто приводился в исполнение сразу после его оглашения, которое и называлось этим словом — «аутодафе», то есть «акт веры». Поэтому в массовом сознании понятие «аутодафе» и следовавший за ним костер стали синонимами.
