В течение часа рыболовы, собиратели кореньев и охотники, превратившись в воинов, таскали к обрыву огромные камни, готовили луки, стрелы и копья и успели установить в нескольких шагах ниже по склону ловушки, которые обычно использовали для охоты на игуан.
Когда в лесу заухала сова, Мануэль сделал знак всем замолчать. Из прошлого витка он знал, что скоро появятся карибы. Через несколько мгновений он махнул рукой. Таино стали скидывать вниз камни, метать копья и стрелять из лука. Снизу доносились крики умирающих и раненых людей. Несколько защитников высоты подожгли факелы и бросили их вниз. Сухая трава на склоне мгновенно занялась и вспыхнула, осветив врагов. Между тем сами таино оставались в темноте.
Бой продолжался недолго. Нападавшие были перебиты, за исключением трех человек, сдавшихся в плен. Из числа таино лишь немногие получили легкие ранения. Больше никто не пострадал. Пленных отвели к морю. Им разрешили уплыть на один из маленьких островов, откуда они прибыли, и рассказать там, что теперь народ тайно охраняют могущественные силы, благодаря которым их невозможно захватить врасплох.
Потом было триумфальное арейто, посвященное великой победе. Все ликовали, радовались, чествовали своего ясновидящего бехике, однако сам он никак не мог придти в себя от потрясения, вспоминая кошмарные сцены, ставшие, благодаря ему, несбывшимися.
— Почему ты так на меня смотришь, отец? — Голос дочери вывел Мануэля из оцепенения.
— Да, конечно, — спохватившись, сказал он. — Ты совершенно права. Лед похож на стекло.
Со стороны ритуальной площадки, где находилась бо́льшая часть людей, послышались шум и оживленные голоса. Затем раздался звук, в последние годы не раз снившийся Мануэлю, — цоканье копыт…
Появление всадников привело людей коки в неописуемое возбуждение. Они никогда не видели лошадей. И уж тем более поразительным было для них зрелище человека, сидящего верхом на звере. Нитаино Сейбе пришлось прикрикнуть на односельчан, и лишь после того они утихли, хотя и продолжали пялиться на невиданных животных и на восседавших на них, чрезвычайно странно выглядящих, светлокожих людей в многочисленных матерчатых и металлических облачениях.
— Вот на таком звере тебе и хочется проехаться? — спросила тихо Зуимако.
Мануэль молча кивнул, не отрывая взгляда от необычайной красоты белоснежного скакуна, на котором гордо возвышался предводитель приехавших.
Всадников было семеро. Появились они в сопровождении нескольких пеших таино. По характерной прическе некоторых из индейцев было ясно, что они с Гаити. Другие были жителями Борикена.
Понсе де Леона легко можно было выделить из числа прибывших по расправленным плечам, по тому, с каким почтением обращались к нему спутники, и по несомненному чувству превосходства, исходившему от этого дворянина. Прикрывающие уши рыжеватые волосы с сединой, такого же цвета усы, концы которых сходились с небольшой бородкой, широкий белый воротник поверх блестящей на солнце кирасы, высокие ботфорты, меч с изящной позолоченной рукоятью, рыцарский шлем с высоким плюмажем, который во время разговора Понсе де Леон держал в руке. На вид ему было лет пятьдесят. С тех пор как Мануэль видел его в последний раз в долине Гранады, дон Хуан заметно состарился, но военной выправки не утратил.
Среди сопровождавших его кастильцев один молодой человек привлек внимание Мануэля. Сначала он даже вздрогнул, настолько велико было сходство этого юноши с Алонсо. Тот же заостренный нос, то же узковатое лицо. Только выглядел он более грузно, а главное, Алонсо не мог быть сейчас таким молодым.
Сходство стало понемногу исчезать, когда кастилец спешился. Ничто в его неуверенных, угловатых движениях не напоминало мягкой, бесшумной походки мориска из Гранады. Тем не менее Мануэль мысленно называл его «двойником Алонсо», пока не узнал его настоящего имени.
— Правитель людей Коки и их бехике приветствуют чужестранцев! — провозгласил нитаино Сейба, стоя рядом с Орокови. Бывший помощник Мануэля на сей раз выглядел весьма внушительно в ритуальных узорах, нанесенных краской на грудь и лицо.
Один из индейцев с Гаити перевел эту фразу на вполне приличный кастильский. Мануэль вздрогнул: он уже многие годы не слышал ни от кого звуков родной речи.
— Представитель ее высочества, королевы Кастилии Хуаны Первой, будучи также посланником губернатора острова Эспаньола, дона Николаса де Овандо на острове Сан-Хуан-Баутиста, дон Хуан Понсе де Леон приветствует правителей этого селения! — произнес дворянин. Он остался на ногах, отмахнувшись от предложения опуститься в гамак.
Из этой фразы Мануэль узнал, что кастильцы нарекли Борикен в честь Иоанна Крестителя[62] и что королева Исабель, судя по всему, уже отошла в мир иной. Но почему престол заняла Хуана? Ведь она была третьей по старшинству инфантой? Что же стало с двумя старшими? И как Фернандо Арагонский, если он еще жив, смирился с утратой влияния на кастильские дела после долгого времени, в течение которого как супруг Исабель он фактически правил страной?
Понсе де Леон не собирался задерживаться в селении Коки. Произнеся формальную речь о том, что территория острова является отныне собственностью кастильской короны, о чем уже поставлены в известность все местные касики, и в первую очередь верховный правитель Агуэй-бана, он пожелал жителям селения как можно скорее перейти в подлинную веру Иисуса Христа, а также примерно сотрудничать с кастильцами, которые получат в опеку территории острова.
Мануэль впервые услышал этот термин — «энкомьенда»[63]. Он не совсем понял, что имеется в виду, но понадеялся на то, что это более человечная форма управления заморскими территориями, чем «золотой налог», о котором он слышал много лет назад.
Кажется, это был конец 1495 года, когда рыбаки сообщили ему, что больше не будут ездить торговать на Гаити. Весь тот год ушел на подавление кастильцами восстания таино, вызванного бесчеловечным обращением с ними испанцев. Как ни прискорбно было Мануэлю в это поверить, он понимал, что во многом ответственность за такое положение вещей лежала на его бывшем кумире, адмирале Кристобале Колоне.
Рыбаки узнали от гаитянских таино, что, согласно введенному адмиралом закону, каждый индеец должен был раз в три месяца сдавать властям определенное количество золота или хлопка. Установленные Колоном нормы совершенно не соответствовали реальным возможностям местного населения. Те, кому все-таки удавалось иногда это сделать, получали медный жетон, дававший им право жить спокойно еще три месяца. Тем, у кого дата на жетоне оказывалась просроченной, отрубали кисти рук. Индейцы не могли выполнять закон, потому что для добычи такого количества золота, даже если бы оно нашлось, необходимо было оставить работу на полях и охоту. Большинство таино, не выдержав этих условий, взбунтовались, после чего были либо перебиты, либо обращены в рабство.
При подавлении восстаний кастильцы напускали на индейцев специально обученных животных, загрызавших своих жертв. Из устных пересказов Мануэль понял, что речь шла о крупных собаках. Среди таино шли массовые самоубийства — одни вешались, другие прыгали со скал в море. Многие бежали в горы, в том числе и касик Гуаканагари, который вскоре умер как бездомный бродяга. Тот самый Гуаканагари, который когда-то помогал Колону спасать его имущество с потерпевшей крушение «Санта-Марии» и обменивался с ним дарами и клятвами нерушимой дружбы и верности.
Очевидно, решил Мануэль, в Кастилии в конце концов, осознали всю бессмысленную жестокость подобного способа управления, коль скоро представитель губернатора Овандо упоминает какую-то иную форму колонизации. Судя по названию — «попечительство», остров собираются поделить на земельные участки и распределить их между конкистадорами. Но какая участь ждала местное население, было неясно.
Между тем Понсе де Леон уже собрался продолжить путь в другие селения.
