В коридоре я проскочила мимо инспектора Томлинсона. Высокий, стройный, элегантный… Похоже, знает себе цену и гордится своей мужественной внешностью. Эти качества вряд ли помогут ему в данном случае, подумала я.

Начинаю внедрение в структуру Храма. Подъехав к окончанию службы, я пристроилась к группе активисток и, не обращая внимания на поднятые брови, покачивание головами и обмен многозначительными взглядами, направилась с ними в комнату, где проходят сборища. Марджери я заявила, что готова взять на себя заботы о библиотеке на время отсутствия Вероники. Я не могла, да и не собиралась взваливать на себя административные функции Ронни, но учить меня научили, и я готова была учить. Выполнение поручений, печатание на машинке, пополнение запасов… всем помогать, везде совать нос — вот моя задача. Безо всяких помех я органично вписалась в корпус «придворных дам», довольно агрессивно внесла два-три предложения относительно задуманной на будущее политической демонстрации, помогла сочинить и отпечатать листовки, а во вторник вместе с новыми коллегами распространяла их, стоя перед зданием парламента. К счастью, нас не задержали. Представляю, как бы я отвечала на вопросы полиции! К моему удивлению, участие в этом пикете завоевало мне гораздо большее уважение во «внутреннем кружке», чем упорная работа.

Шли дни, все в помещениях Храма кипело и бурлило. Я начала сомневаться, уж не привиделось ли мне все шестого числа. Храм пребывал весь в действии, в постоянной активности, в устремлении шаг за шагом изменить мир, и какие-либо странные чудеса в этих трезвых кирпичных стенах отдавали бы фарсом. И все же утром в четверг я почувствовала, что сердце мое замирает в ожидании чего-то необычного.

Но четверг ничем не отличался от остальных дней. Как заведено, в пять часов Марджери исчезла в своих комнатах для медитации под охраной Мари и возвратилась туда же после своей «любовной» проповеди.

Я почти весь день провела в Храме, а вечером работала за просторным столом в своей квартире из стекла и стали. В среду посетила Оксфорд, где Дункан возбужденно совал мне под нос телеграмму от американцев, сообщавших, что они захватят с собой полдюжины европейских коллег. Дважды тайно встречалась с Холмсом: в понедельник и в четверг, после его возвращения из Шотландии. Он доставил туда Майлза и Веронику, лично осмотрел их прибежище. В пятницу мой друг собирался в Суссекс. В понедельник виделась с Лестрейдом и Томлинсоном, раздразнила и рассердила их, но получила номер телефона, по которому обещала регулярно сообщать новости и, главное, могла обратиться за срочной помощью.

Жизнь складывалась суматошно до шизофреничное™, но интересно. Работа в Храме мне пришлась по душе. Рядом с собой вместо чопорных аристократок я видела трудолюбивых и сообразительных молодых женщин, за сдержанностью которых скрывалась скорее робость, чем высокомерие. Однажды вечером я затесалась в компанию, сочиняющую речи, и подала несколько идей, принятых с энтузиазмом. Мне вспомнились высказывания героини детства Абигайль Адамс: «Все мужчины были бы тиранами, дай им волю», а также: «Деспотическую власть (над женщинами), как и любую жесткую вещь, легко сломать». Для поддержки тезиса о том, что власть развращает, я предложила: «Заняв места у кормила власти, мы спасем от когтей коррупции как женщин, так и мужчин». Для расцветки речи о священных женах дала фигуру: «Пьян от власти… — благословение трезвости». Марджери, готовясь к субботнему вечеру, использовала мой афоризм: «Власть без любви смертельна, а любовь без власти бесплодна». В конце мероприятия меня засыпали приглашениями на коктейли, обеды и ужины. Я всерьез подумала, не заняться ли мне профессиональным сочинительством речей, либо, чего доброго, не податься ли мне в рекламу.

В пятницу ближе к вечеру я оказалась в душной комнате с чрезмерно горячими батареями центрального отопления. Передо мною пятеро учениц, склонившихся над новенькими букварями, ощупывающих буквы пальцами, вспоминающих их значение, шевелящих губами. Три седых головы, одна каштановая, одна светлая. Муки рождения слова. Одно слово, второе — так медленно, что к концу предложения забывается значение первого из прочитанных. Бьемся над фразой чуть ли не час, меня мучает жажда. Мечтаю о глотке чаю, кофе или хотя бы свежего воздуха! И вдруг каштановая голова поднимается, я вижу перед собою два изумленных глаза.

Голова снова склоняется к странице, палец отпускает строку, и хозяйка каштановой прически произносит:

— Мальчик несет маме чашку чаю.

Она еще раз читает фразу и смеется. Глаза сверкают озарением, постижением магии понимания печатного слова. Зубы у нее во рту растут через один, от тела разит потом, волосы плохо расчесаны, кожа серая вследствие нехватки витаминов, недоедания, но в этот момент она прекрасна. Вероника Биконсфилд знает, ради чего она здесь, подумала я, схватила и крепко пожала натруженную руку ученицы.

В полпятого я спустилась вниз, в чайную, и выпила чашку чаю в компании двух коллег, собирающихся на уикенд за город. Они беспокоились по поводу опускающегося на город тумана и связанных с ним задержек. Направляясь к Марджери, я ощущала тяжесть воздуха и видела в окне молочно-белые полосы, плавающие в воздухе. Чтобы не спотыкаться в белесой мгле, решила пропустить службу.

Встретившись с Марджери, рассказала об успехе своей ученицы. Она порадовалась вместе со мной, и мне снова вспомнились события двухнедельной давности.

Темой для занятия в этот вечер я выбрала диатрибу Иеремии против «хлебов для Царицы Небесной». Но не прошло и двадцати минут занятий, как нас отвлек резкий стук, в дверь вошла Мари и протянула Марджери листок бумаги.

— Телефон, мадам. Я подумала, что нужно вам показать сразу.

Меня Мари как будто не заметила, а в раскрытые на столе книги метнула презрительный взгляд. Марджери прочитала записку и слегка нахмурилась.

— Спасибо, Мари. Принеси, пожалуйста, мои вещи. И попроси Томаса вывести машину.

Выходя, Мари удостоила меня торжествующего взгляда. Марджери ничего не заметила, а я подумала, что если служанка просто ревнует госпожу к ее окружению, то она очень часто должна кипеть от негодования. Скорее всего, конечно, ее неприязнь направлена именно на меня. Неприязнь или страх?

— Извините, Мэри, придется прервать занятие. Срочный вызов. Вот, посмотрите.

Я приняла от нее бумажку и увидела изображенное ученическими каракулями Мари следующее послание:

Вернулась Мари. В руках ворох одежды, лицо озабоченное.

— Мадам, очень жаль, но мы без автомобиль. Мадмуазель Аршер не вернулась, из Камбриж Шир, несмотря на обещаний приехать в четыре часа. Я вызвала такси, но туман, они долго ехать.

— Норвуд-плейс в двадцати минутах пешком, — вмешалась я. — Быстрее дойти, особенно с учетом тумана.

Мари презрительно скривилась, но Марджери идея понравилась.

— Вы знаете, где это?

— Мне как раз по пути, — несколько приукрасила я действительность.

— Просто расскажите, как туда добраться, вам ни к чему идти самой. Останьтесь к обеду.

— Нет, я обязательно пойду с вами. — Норвуд-плейс место не слишком спокойное, особенно в туман и с наступлением темноты. Да еще для хрупкой женщины в дорогом пальто. — Мне тоже одежду, Мари, пожалуйста.

Мари разрывалась между желанием оградить Марджери от моего присутствия и сознанием, что со мной ее хозяйке угрожает меньшая опасность. Она повернулась к Марджери и бурно запротестовала.

— Нет-нет, Мари, вы останетесь здесь, — решила Марджери. — Мисс Рассел все равно следует в том же направлении, ничего с нами не случится. Еще и половины шестого нет. К половине восьмого я вернусь… Хорошо, хорошо, я не стану возвращаться одна. Прибудет такси, заплатите и попросите отправиться за мной на Норвуд-плейс, если Томас к тому времени не вернется… Хорошо, я позвоню… Конечно же, там есть телефон, ведь мисс Годдарт звонила откуда-то… Мари, довольно, принесите пальто мисс Рассел. — Марджери повернулась ко мне. — Извините. Она со мной иногда как наседка с цыплятами. Не любит, когда я вечером отлучаюсь.