— Основательно интересуетесь. А что вы думаете о том, что услышали и увидели в нашем Храме?

Я хотела было отделаться очередной вежливой банальностью, но поняла, что вопрос задан серьезно. Опустив чашку на стол, я принялась обдумывать ответ — честный и в то же время не слишком откровенный. Марджери терпеливо ждала, и я схватилась за бокал.

— Примерно через десять лет после распятия Иисуса, — начала я, — родился на востоке еврей по имени Акива. Простой пастух, не умевший ни читать, ни писать до зрелых лет, но ставший одним из величайших раввинов иудаизма. Акива, как и Иисус, учил притчами, колючими байками. Он, кстати, основоположник иных нововведений, касающихся положения женщин. Отвечу одним из его высказываний: «Бедность столь же к лицу дщери Израилевой, сколь красная упряжь белой лошади».

Я опустила дорогой бокал на скатерть дорогого полотна и подобрала последние ягоды.

— Вы не одобряете богатства.

— Только не считайте меня социалисткой. Я имею в виду эстетическую сторону бедности, не примите это как личное замечание.

— Вас беспокоит злоупотребление фондами. Но понимаю. Что касается меня, то я бы с удовольствием разделила все с сестрами моими. Но в Библии если прецедент, касающийся расходования драгоценны благовоний, вызвавший неудовольствие Иуды.

— Погребальное помазание и использование благовоний в качестве повседневной парфюмерии — несколько разные вещи, — усмехнулась я. — Ваше сравнение хромает.

Марджери явно рассердилась.

— Вопрос не так прост, — отрезала она. — Чтобы достучаться до иных толстолобых особ, до которых обязательно надо достучаться, необходимы мишура, показуха, внешний лоск. Представление о нас как об аскетах-фанатиках лишь повредит делу. Нужен определенного рода баланс: доза показной гордыни людям и искренняя кротость перед Богом. Власть и роскошь — разумеется, искушения. Смирение, дисциплина, самоотречение необходимы для верного следования идее.

Меня поразили ее слова, точнее, то, как они были сказаны. Я не была свидетельницей ее экзальтации, но вспомнила рассказ Вероники. Глаза Марджери засверкали, она подалась вперед, как будто собираясь схватить меня за плечи… Затем она на мгновение опустила веки, протянула руку к кофейнику и наполнила наши чашки.

— Знаете, вы коснулись темы сегодняшней вечерней проповеди.

— Неужто?

— Да. Мощь, сила, власть. Звучит агрессивно. Я иногда употребляю термин «устранение бессилия». В субботу в зале можно уловить напряженность, энергию, даже злость. Как я уже говорила вам, право голоса — сплошной обман, направленный на то, чтобы убедить женщину, что она удерживает позиции, занятые во время войны. В действительности же права женщины владеть имуществом, решать судьбу детей, расторгнуть жестокий и унижающий ее брак и множество иных прав, для мужчины само собою разумеющихся, — эти права остаются чисто номинальными, и ситуация та же, что и сто лет назад. Движение суфражисток расколото, дезорганизовано, и я вижу здесь широкое поле деятельности для Храма.

— Изменение законодательства?

— Поддержка предложенных изменений, подготовка избирателей, работа с членами парламента. Нужны женщины в парламенте.

— Собираетесь баллотироваться?

— На севере Лондона через два года освободится место. Присматриваюсь к нему. Вас, похоже, что-то смущает?

— Избиратели скептически отнесутся к женщине-проповеднику в качестве кандидата. В Америке это нормальное явление, но у нас…

— Не согласна. Англичане — народ разумный, главное для них — пригодность кандидата для работы, а не такие декоративные мелочи, как пол или религиозные убеждения. И я постараюсь, конечно, воздействовать на настроение избирателей-самцов. — Тут мы усмехнулись вместе.

Марджери еще поговорила о политике, о предстоящей демонстрации у парламента, о разводе — предстояло первое слушание закона, о полезности прессы в обработке избирателя. Она могла бы говорить еще долго, если бы не появилась Мари, напоминавшая всем своим видом о напряженности дневного графика хозяйки.

— Бог мой, как время летит! — воскликнула Марджери. — Мэри, прошу прощения, но мне пора бежать. Большое спасибо за визит, надеюсь, в понедельник увидимся. И вот что: я помню о красной упряжи.

Я прошла в зал и заняла место в последнем ряду, хотя Вероника, конечно, хотела бы видеть меня среди храмовой элиты. Внимательно вслушиваясь, я постаралась вникнуть в содержание проповеди, но политика современной Англии возбуждала во мне даже еще меньший интерес, нежели политические дрязги древнего Рима. Не дождавшись завершения, я потихоньку удалилась и, погрузившись в размышления, направилась по улицам Лондона к своему клубу.

Марджери Чайлд… мистики, о которых я читала… Рабби Акива, еще одно его высказывание: «Даже второстепенные слова имеют определенное, не все гда второстепенное значение, проясняющееся с течением времени». Это было сказано о языке Писания, но, конечно же, имело более широкий спектр приложения, осознанный, в частности, Фрейдом. Почему Марджери так подчеркнула дисциплину и самоотречение в приложении к бедности? Улицы Лондона не дали мне удовлетворительного ответа.

Воскресенье выдалось серое и невзрачное, по солнце сияло в душе, а в голове распевали райские птицы. Мне двадцать один, я свободна, наконец свободна!

Я позаботилась о ценных подарках для стряпчего и управляющих. В их задачу входило посещение юридической конторы «Гибсон, Арбетнот, Мейер и Пероун». Мои чувства к опекунше и наша взаимная антипатия ни для кого секрета не составляли, а ко мне эти люди почему-то благоволили. Из уважения к их чувствам я надела вместо одного из костюмов отца синее платье, прибыла в такси. В руку водителя высыпала все содержимое своего маленького кошелька. Мосты сожжены, я подхожу к отполированной табличке и сжимаю такую же отполированную дверную ручку.

Через три часа я вышла обратно чуть поумневшей и существенно разбогатевшей. Голова слегка кружилась от деловитой доброжелательной атмосферы конторы, а также от бокала шампанского и груза новой ответственности, налагаемой моим имуществом. Сделав несколько шагов, я осознала, однако, что при себе у меня ни гроша. Пришлось вернуться и занять несколько фунтов у стряпчего. Воспользовавшись его телефоном, я узнала, что от Холмса сообщений не поступало.

Прибыв в Суссекс, я наблюдала, как потрошили мой дом. Милая тетушка уже отбыла вместе со своею прислугой. Сейчас грузчики выносили мебель, ковры, картины — все до последней сковородки перегружалось в телеги и грузовики. Что-то я решила отправить на продажу, что-то в чистку — чтобы духу ее не осталось! Все очистить, от подвала до чердака! Только спальню свою я оставила в прежнем виде. Когда отгрохотали по ступенькам тяжелые сапоги грузчиков, я распахнула все окна и двери, чтобы выветрить атмосферу последних шести лет. Мой дом.

Мой!

Через полчаса я уже кляла себя за полный идиотизм. Некому даже воды вскипятить! Да и, пожалуй, не в чем.

— Мисс Мэри! — раздался голос от входной двери.

— Патрик!

Я бросила ведерко для угля в камин и побежала к выходу. Управляющий моей фермой исподлобья оглядел ободранные стены с отставшими обоями.

— Здравствуйте, Патрик!

— Здравствуйте, мисс Мэри. — Он поднес палец к козырьку кепки. — Здорово вы тут все вычистили.

— Именно вычистила! Завтра прибудут ремонтники и декораторы, сдерут все обои и переделают все по-новому. Кроме фасадов, ими весной займемся.

— Совсем другой дом будет.

— Уже другой.

Он перевел взгляд со стен на меня.

— Сдается мне, что, поскольку все уехали вчера, вам нынче чего-нибудь да не хватает. Я бы вам куриного супчику предложил, если не откажетесь. Тили прислала.