Ни строчки из всего этого не написано по-английски. Но, как ни смешно, мы все привыкли считать каноническую версию Словом Божиим, тогда как ей всего три сотни лет и создана она людьми.

Я вытащила из сумочки два листка, заготовленных заранее.

— Предлагаю выучить эти два алфавита. Греческий для практических целей, конечно, нужнее иврита. Буквы называются: альфа, бета, гамма… — Я продолжила до омеги. — Заметно сходство с английскими буквами, так как латинский алфавит восходит к греческому. Теперь с помощью алфавита давайте озвучим эти три слова.

Она медленно, но правильно прочитала:

— Антропос, андр, гюне.

— Очень хорошо. На английский и «антропос», «человек», и «андр», «мужчина», чаще всего переводятся одним и тем же словом. И в греческом они тоже часто взаимозаменяемы. Следует, однако, помнить, что Иисуса называют Сыном Человеческим, то есть Сыном Человечества, а вовсе не Сыном человека-мужчины.

Мы поработали еще немного, я дала ей Греческий Завет. Кратко остановились на различии между грамматическим родом и полом. Этот вопрос у Марджери трудностей не вызвал, так как она бегло говорила по-французски.

Девяносто минут пролетели легко и быстро. Как я и ожидала, Марджери схватывала все мгновенно и тонко чувствовала теологические нюансы. Я заметила в ней также решимость добиться желаемого. Конечно, она не может сравняться с оксфордским ученым, но вполне способна с ним общаться.

Первое занятие, как это всегда случается, продемонстрировало Марджери всю глубину ее незнания. Она с печальной улыбкой проследила, как я укладываю книжки.

— Безнадежно, а, Мэри? Чувствую себя, как ребенок у витрины кондитерской. Все за стеклом, и всего все равно не купить.

— Речь не идет о выборе «все или ничего», Марджери. Как говорит Акива: «Ты умеешь читать, и это уже много».

В «Превратностях судьбы» мне довольно долго пришлось дожидаться, пока приготовят ванну, так что понежиться не пришлось. Быстро помывшись, я повтыкала булавки в прическу, напялила свой наряд и выскочила на улицу. С такси повезло больше. Машина сразу же подкатила к тротуару, и я направилась к ресторану, который назывался вовсе не «Доминик», хотя именно таково было имя его хозяина.

Метрдотель меня узнал, или сделал вид, что узнал, но, во всяком случае, проводил к заказанному Холмсом столику. Предложение выпить я отклонила и осмотрелась вокруг. В прошлом году ресторан пережил краткий период бешеной популярности, но затем зачах, не в последнюю очередь из-за нежелания его владельца ломать голову над коктейлями, завести у себя оркестр или оживить меню всяческой заграничной экзотикой.

Очень скоро на пороге возник Холмс. Одним широким жестом он скинул с себя пальто, палку, шляпу, шарф и перчатки на руки метрдотелю и направился ко мне. Казалось, он с трудом передвигался. Неужели приступ ревматизма?

— Холмс, вы ужасно выглядите!

— Извините, Рассел, мое гнусное обличье. Старческий склероз! Я постоянно забываю бриться и менять белье.

— Шутки в сторону, Холмс. Вы, конечно, как всегда безупречны, но… эта скованность…

— В угоду вам немедленно начну буянить. Только все же сначала хотел бы подкрепиться, если не возражаете.

Он опустился на стул и слегка сморщился.

— А вот вы, Рассел, кажется, отметив совершеннолетие, сделались совершенной во всех отношениях.

— Пожалуй. Холмс, где вы пропадали?

Он перевел взгляд на официанта.

— С вашего позволения, прежде всего, позаботимся об утробе. С тех пор, как мы с вами расстались, Рассел, я питался крайне нерегулярно, вследствие чего теперь страдаю неумеренным аппетитом.

Мы заказали обед, который даже его весьма плотному братцу Майкрофту не показался бы скромным. Когда официант отошел, Холмс отложил хлеб на тарелку и откинулся назад.

— Интересуетесь, где я пропадал? На перевалах Чистилища, вот где. В бездну — и тут же обратно.

Перед вами свидетель, поводырь, невольный участник битвы молодого человека с Эриниями. Мне пришлось вспомнить о деталях собственной биографии, которые лучше бы забыть напрочь. Сиделкой служил, Рассел. Роль, к которой ваш покорный слуга в высшей степени непригоден.

— Вы ухаживали за Майлзом? Никогда бы не подумала…

— Очень тронут, Рассел. Да, помогал ухаживать за Майлзом Фицуорреном. Полагаете, я мог оставить его на попечение медиков и отбыть по своим делам? Недолго бы он у них пробыл…

— О, Холмс… Извините, Холмс… Я не представляла, во что вас вовлекаю.

— Да да… Конечно, не представляла. Я вас не виню, Рассел, снимите маску раскаяния. Настоятельно прошу вас, если желаете оказать мне услугу, удалите со своей физиономии это выражение кающейся Магдалины. Мои старые кости согреет ваша лучезарная улыбка… Этак лучше. Вина желаете?

— Спасибо, — кивнула я, уловив краем глаза силуэт официанта, материализовавшегося у стола. Наполнив бокалы, призрак растаял в воздухе.

— Что скажете о Майлзе, Холмс?

— Болен. Слаб. Начисто лишен самоуважения, полон презрения к себе и ко всему прочему. Но, хвала Создателю, худшие-физические муки он преодолел. Молод, здоров… Доктор надеется.

— Значит, его вылечат?

— «Вылечат»… Это слово в данном случае не вполне уместно. Организм очистится. Остальное зависит от него самого.

Прибыл обед.

— Я вам весьма благодарна, Холмс, — сказала я, когда официант удалился. — Надеюсь, однако, что этот процесс не затянется.

Холмс задержал в воздухе вилку.

— Что-то случилось?

— Нет-нет, ничего срочного. Иначе я бы на вас сразу вышла. — Я сосредоточилась на ноже, вилке и содержимом тарелки. — Просто давно вас не видела… Не получала мудрых советов опытного наставника.

И я активно заработала челюстями. Холмс последовал моему примеру через несколько секунд и почти сразу поинтересовался, чем я занималась с четверга. Рассказ мой, весьма детальный, включавший визит к портным и реформаторскую деятельность в суссекском доме, изредка прерывался вопросами и комментариями Холмса.

Мы перешли к кофе. Мой друг откинулся на спинку стула, на лице его появилось задумчивое выражение, свидетельствующее о концентрации умственных ресурсов, о незатихающей активности под редеющими на лбу волосами.

— Каковы у нее источники доходов?

— Вот-вот. Земляника из французских теплиц на костяном фарфоре, — подхватила я. — Вороны Илии принесли в клювах.

— По этому вопросу мы можем проконсультироваться с моим братцем Майкрофтом, — проронил он как бы между прочим.

От этого «мы» на меня повеяло теплом и уютом. Как будто мы снова совместно работаем над каким-либо случаем, а не обсуждаем мое досужее любопытство.

— За ней, возможно, стоят какие-то благотворители-толстосумы. Интересный вопрос. В политике возможны странные совпадения интересов.

— Вы думаете, ничего более зловещего, нежели политические маневры, за всем этим не кроется? — спросил Холмс.

— В недостатке цинизма меня не уличишь, но не могу представить себе Марджери вовлеченной во что-либо более серьезное, чем нарушение законов о труде. Разве что святотатство. Оно все еще остается уголовным преступлением, так ведь? Но много ли на нем заработаешь? Скорее всего, действительно добровольные пожертвования. Какая-нибудь утопающая в долларах американская вдова… Может, группа отчаявшихся суфражисток?

— А как насчет воодушевленного джентльмена?

Удивительно, как живо отреагировала я на это предположение Холмса. Умышленно ли он использовал такую интонацию?

— Если у Марджери и есть поклонник, то она ловко законспирировалась. Я совершенно ничего не заметила. Слышала лишь о некоем господине, в обществе которого ее видели во Франции.