— М-м-м… Но почему вы хотите мне помочь? Мы даже не знакомы.

— Я скажу вам, почему. Четыре года вы делали то, чего не мог делать я. Траншеи, окопы, — вот ваша цена. Я в долгу перед вами с того момента, как вы надели военную форму. И я могу погасить часть своего долга. Решайтесь — и я с вами.

Прошли секунды… минута… Я с ужасом ожидала звука шагов, появления дворецкого, который прервет эту безмолвную конфронтацию.

Трудно сказать, кто шевельнулся первым, но рука молодого человека вдруг нерешительно поднялась и вытянулась в сторону Холмса. Рукопожатие — и вот уже Холмс обнимает Майлза другой рукой за плечи: знак симпатии и поддержки.

— Отлично. Где ваша шляпа?

— Шляпа? Но не собираетесь же вы… Прямо сейчас?

— А чего ждать?

— Но мать…

— Ваша мать будет лишь рада благому желанию сына. Она простит ваше отсутствие на похоронах. А действовать следует без промедления. — И он повел младшего Фицуоррена к двери. — Вы обратились ко мне за помощью, теперь придется довериться мне и пренебречь неизбежными неудобствами. Рассел, прошу вас извиниться за нас и объяснить ситуацию. И позвоните, пожалуйста, Майкрофту в клуб «Диоген», скажите, что мы направляемся в санаторий, и попросите предупредить доктора Макдэниэлса.

Ошеломленный Маршал сбегал за верхней одеждой, Холмс принял у дворецкого шляпу Майлза, ловким жестом насадил ее на голову молодого человека и сгреб оба пальто.

— Всего доброго, Рассел. Связь со мной поддерживайте через Майкрофта.

— Удачи вам, Холмс.

— Спасибо. — Он уже накинул пальто на Майлза, ввинтился в свое и через распахнутую дворецким дверь устремился к ожидающему у тротуара такси. Дворецкий запер дверь и с молчаливым укором уставился на меня.

— Мадам желает чего-нибудь?

— Мадам желает только, чтобы этот молодой господин нашел дорогу к себе самому.

Дворецкий вздохнул, но выдержки не потерял.

— Да, мадам.

Я вернулась в библиотеку, позвонила Майкрофту и почувствовала, как с плеч свалилась тяжкая ноша. Майлз был лишь частью этой тяжести.

Холмс исчез, Майлз пристроен, и жизнь сразу несколько упростилась. В шесть ходов я довела оставленную Холмсом шахматную партию до мата, налила себе из хрустального графина превосходного на вид — и оказавшегося таким же по вкусу и аромату — хереса, подошла к книжным полкам.

Я добралась уже до двадцать третьей страницы напечатанной в конце XVII века книги по истории венецианских дожей, когда в библиотеку вернулась Вероника.

— Извини, Мэри, я задержалась. Где Майлз?

Я подняла взгляд от книги.

— Ронни, Майлз отправился лечиться.

— Что?

Я кратко описала ей происшедшее.

— Так легко и просто? — удивилась она.

— Это ведь только начало.

Из глаз Вероники хлынули слезы, она обняла меня и убежала. Я вернулась к дожам и дошла до девяносто второй страницы (витиеватый староитальянский то и дело озадачивал сложными конструкциями), когда двои*, библиотеки снова отворилась и вошла Вероника, спокойная и почти счастливая, с румянцем на щеках. Не следует ли ее несколько отрезвить? Нет, зачем же. Пусть порадуется, И я молча влезла в поданное Маршалом пальто.

— Не надо бы мне так радоваться, — заметила Ронни на улице. — Айрис не воскресишь, надежда на исцеление Майлза ничтожна, но все же… Я чувствую безмерную благодарность Господу за то, что он послал мне встречу с тобой в то утро. Пройдемся или возьмем такси до ресторана?

— Давай прогуляемся и посмотрим, что встретится по пути.

По пути встретилась стойка сицилианца с разными сортами кэрри, ароматными булочками и сладким пряным кофе. Пища экзотическая, но, как обнаружилось, вполне съедобная. На нас накатило ощущение близости, родства душ, и, несмотря на холод и на то, что служба в Храме уже началась, мы шествовали не торопясь, рука об руку, скатившись в неизведанные глубины будущего.

— …Видишь себя типичной оксфордской старой девой или мамашей с дюжиной маленьких кошмариков вокруг юбки? — допытывалась Вероника.

— Нет, последнего варианта как-то не могу себе представить, — рассмеялась я.

— Я тебя могу вообразить чуть ли не в любой ситуации, — решительно заявила Ронни.

— Благодарю покорно, — поклонилась я ей с усмешкой.

— Ты, конечно, понимаешь, что я хочу сказать. Для таких, как ты и я, традиционные варианты вряд ли возможны, уж к счастью, там, или к несчастью… А что ты скажешь о своем мистере Холмсе? Он тебе очень подходит.

— «Моему мистеру Холмсу» почти шестьдесят. Поздновато менять холостяцкие привычки, — ответила я с легкой улыбкой сожаления.

— Ты, конечно, права… А жаль. Он совершенно неотразим. И до жути своеобразен.

— Ты находишь Холмса привлекательным?

— До чертиков. В нем есть то, что называют сексапильностью.

— В чем-то я с тобой согласна. Хотя я бы не стала говорить о сексапильности. Чем именно он тебя привлекает?

— О, нет, не подумай, что я… Но от него что-то такое исходит… И усиливается его неприступностью. — Несколько шагов мы прошли молча, я ждала, что Ронни скажет еще. — Когда мне было пятнадцать, — продолжила она наконец, — кому-то в школе пришла в голову идея отправить нас в Италию. Как раз перед войной. У одной из моих одноклассниц под Флоренцией жил дядя. В громадной древней вилле. Мы арендовали шарабан для ежедневных экскурсий. Конечно же, это чудо транспортной техники постоянно ломалось… Иной раз кучер не успевал к утру протрезветь, а то и мы бунтовали… В общем, во Флоренции мы провели два дня, а все остальное время в небольшом городишке в трех милях от виллы.

Был в этом захолустье один деревенский священник… Вообще-то их там много было, но этот… Уж не знаю, южное солнце подействовало, наша физиология или какая-то магическая дьявольщина, но мы все втрескались в этого патера по уши. Бедняга, я ему сочувствую. Десять английских мисс вдруг навалились на него, надоедают, таскают ему фрукты и сласти. Выглядел он весьма эффектно: сухощавый, аскетичный, в черной сутане… Но главное — аура недосягаемости. Она-то и сводила нас с ума. В глазах его, в линии рта читалась бешеная страстность, но она сдерживалась стальной волей, направлялась в русло служения Богу. А нас подмывало сломать эту преграду и узнать, что там, внутри. — Она как-то виновато усмехнулась. — Так мы это себе представляли, во всяком случае. Священник, должно быть, нас панически боялся. Конечно же, у него была куча своих мелких смешных привычек, какие и у Холмса найдутся, вне всякого сомнения. Могучий и бессильный, духовный и погрязший в материальных мелочах… Такая вот смертельная комбинация. А ведь здесь и сейчас, в доброй старой Англии, — продолжала Ронни, не замечая, какое действие произвели на меня ее слона, — есть множество не связанных никакими обязательствами привлекательных старичков, которые вовсе не думают о женитьбе, но которых вполне можно склонить к этому рискованному шагу. С учетом послевоенного переизбытка женщин…

— Ронни, Ронни, что ты несешь, ты только себя послушай! Что сказала бы Марджери?

— Ты права, не спорю. Но одиночество… это ужасно. Старая дева! Звучит-то как… Знаешь, а некоторые женщины… — Она замолкла, а я улыбнулась.

— Что — некоторые женщины?

— Они утверждают, что истинная любовь — сапфийская.

— Гм… Марджери — лесбиянка?

— Нет-нет, я уверена, что нет.

— Откуда ты знаешь? Она замужем?

— Нет. Но, кажется, была. Говорят, что ее муж погиб при Сомме.

— Кто?

— Кто мне это сказал? Сейчас вспомню. Кто-то из наших. Из тех, кто с ней познакомился еще до войны. Айви? Нет. Вспомнила! Делия Лэрд. Она с Марджери с первых дней была, когда они еще снимали залы для проповедей в сельских управах. Да, кстати, Айви видела Марджери с потрясающим мужчиной год или два назад во Франции. Нет, Марджери не лесбиянка.