Так случилось, что в начале ноября старик умер.

Изя пришел, как обычно, сразу после школы, открыл дверь данным ему ключом, окликнул хозяина и, не дождавшись ответа, вошел в спальню. Старик лежал на кровати, слегка запрокинув голову и свесив одну руку почти до самого пола. Черты его лица как будто обострились: щеки ввалились, нос вытянулся, скулы выпирали даже под гущей бороды. Глаза были открыты, а взгляд был уставлен в потолок, словно он что-то там рассматривал. Слегка отвисшая нижняя челюсть придавала этому взгляду какое-то немое удивление, словно перед смертью старик увидел что то над собой, да так и не смог отвести взгляд. В принципе, если бы не распахнутые глаза, его вполне можно было бы принять за спящего. Изя окликнул Леонида Андреевича, но как-то больше в пустоту, уже не ожидая никакого ответа. Затем подошел и потрогал руку — она была непривычно холодной. Изя никогда не видел мертвых, но почему-то совершенно не испугался. Его смущал только застывший взгляд старика. Изя был уверен, что, умирая, люди засыпают, а стало быть, обязательно закрывают глаза. Но это смущение он преодолел, вспомнив, что гоголевский Вий просил поднять ему веки. А если веки можно с чужой помощью поднять, значит, можно и опустить. Изя попробовал, и у него получилось. Теперь старик выглядел в полном соответствии с Изиными представлениями об умерших. Но что делать дальше, Изя не знал. То есть, конечно, он понимал, что нужно обратиться к взрослым, они вызовут милицию, дальше старика вынесут, положат в гроб и закопают. Эта цепочка была для Изи очевидной. Однако что-то подсказывало ему не торопиться. Почему — он и сам не знал.

Старика было, конечно, жаль. Бесчувственным Изя не был. Просто «накачанный» литературой и кино мозг говорил Изе, что смерть — это не просто смерть. Во многих фильмах и книгах старики, уходя в мир иной, обязательно что-то говорили на прощание тем, кто оставался. Например, «ну все, теперь ты знаешь больше меня и я тебя уже ничему научить не смогу» или «я передал тебе мое ремесло, теперь прощай». После этого они на секунду замирали, а затем резко откидывали голову, чтобы зритель (или читатель) понимал, что герой умер, а не просто шутки шутит. Таким образом, жизнь представлялась Изе эстафетной палочкой, которую надо успеть передать кому-то. В противном случае ты и сам не добежишь до финиша, и команду подведешь, и весь твой бег до этого момента окажется бесполезным. Старик передал Изе какую-то часть себя и своих знаний, и нет ничего удивительного, что с чистой совестью ушел в лучший мир.

Тихо тикали антикварные часы с кукушкой. Изя сидел у постели старика и слушал это тиканье, словно пытался разобрать: может, часы хотят сообщить ему что-то важное. Потом вышел на балкон. Тот был завален какими-то газетами и обломками мебели, покрытыми первым декабрьским снегом. Зиму в этом году обещали суровую. Изя поежился и вернулся в комнату. Затем взял ключи и вышел из квартиры, предварительно заперев дверь.

На следующий день он вернулся. Теперь он понимал, что надо заканчивать это хождение. Надо кому-то сказать. Надо отдать ключи от квартиры. Но судьба сделала упреждающий ход. Как будто нечаянно ошибившись, она подставила одну из своих пешек под удар. Не «съесть» эту пешку было выше Изиных сил. Много позже он понял, что у судьбы ничего нечаянного не бывает.

Была половина шестого, и Изя уже собрался выходить, когда в квартиру позвонили. Поколебавшись пару секунд, он все же открыл дверь — там стояла почтальонша.

— Ну, здравствуй, — сказала она, проходя, — как дедушка?

Неожиданно для самого себя Изя соврал.

— Да ничего… Болеет только.

— Да? — покачала головой почтальонша. — Ну мне только роспись его и…

Старик лежал на кровати, простыня закрывала ему пол-лица.

— Чего это он? — слегка опешила почтальонша.

— Тсс, — приложил Изя палец к губам, — спит он.

Женщина растерялась.

— Точно?

Она подошла ближе и внимательно посмотрела на «больного».

— А он не…

— А давайте в этот раз я распишусь? — вдруг предложил Изя.

— Да как-то… не положено, — промямлила почтальонша, — мал ты слишком…

Они вышли из спальни, чтобы не мешать старику.

— Ну ладно, — наконец согласилась она, — раз такое дело… Ты расписываться-то умеешь?

Изя видел подпись Леонида Андреевича всего один раз, но, как ни странно, хорошо ее запомнил — аккурат-но написанная фамилия старика «Зонц» с небольшой закорючкой на конце.

Он повторил ее, как мог.

Почтальонша выложила деньги на столик в прихожей.

— Ну пусть поправляется, — сказала она, выходя на лестничную клетку. — А то ведь, не дай бог, умрет, и не заметишь. У меня сосед так умер. Никто не заметил, а через три дня такой запах по всему подъезду потянулся — жуть. В тепле это мигом. Ой, тьфу, что я говорю?! — спохватилась она и поплевала через плечо. — Не слушай меня, дуру. Врачей вызывай.

Так Изя понял, что тепло — враг мертвого. Но как сохранить труп так, чтобы он не разлагался, — вот вопрос. Сначала Изя думал, а не засунуть ли его в холодильник. Но, во-первых, старик туда вряд ли бы влез, а во-вторых, там было не очень холодно. Затем вспомнил про балкон. Там была температура что надо.

Старик оказался тяжелее, чем Изя думал. Несколько раз ему пришлось останавливаться, чтобы перевести дух, пока он волок по полу безжизненное тело Леонида Андреевича. Вытащив его на балкон, Изя забросал труп полиэтиленовыми пакетами и газетами, которых там было предостаточно. Но балкон был виден из соседних квартир, и, чтобы ничего не заподозрили, Изя присыпал старика снегом. Теперь Леонид Андреевич был похож на запорошенный снегом мопед.

Вся эта затея не оставила в Изиной душе почти никакого следа. По крайней мере он не видел в своей маленькой афере ничего жуткого или противоестественного. Ему почему-то казалось, что старик бы его понял. Деньги мертвому все равно не нужны, а где быть похороненным — в земле или на балконе, — ему теперь уж точно без разницы. На балконе даже лучше — все ж таки ближе к родной квартире. Но главное не это. Изе казалось, что он дает старику возможность сыграть ту самую главную роль, которой ему так недоставало при жизни. Изя как будто продлевал ему творческую жизнь. Это было для Изи даже выше жажды наживы (хотя деньги он, естественно, взял себе). Кроме того, все это было похоже на какое то… испытание, что ли. Экзамен, который ему устроил ушедший в мир иной старик. Экзамен на знание предмета. Мол, ты мне помогаешь обмануть смерть и прошлые творческие неудачи, а я тебе даю шанс попробовать свои силы. Изя чувствовал, что должен этот экзамен пройти. Во что бы то ни стало. И он его прошел.

В течение месяца он регулярно забегал проведать, в каком состоянии находится труп и сможет ли он еще раз сыграть роль живого. Температура, на счастье Изи, устойчиво держалась на отметке -25 и ежедневно грозила упасть еще ниже. За это время Изя натренировал руку, чтобы подпись выглядела более похожей. В конце следующего месяца Изя рассчитал примерное время прихода почтальонши и перетащил старика обратно в спальню. Там он натянул простыню до носа, очистил лицо от сосулек, вытер лоб и пригладил волосы. Старик выглядел не ахти, но как придать ему более цветущий вид, Изя не знал. Услышав, что старик все еще болеет, почтальонша снова поохала и покачала головой. И снова мельком глянула на старика.

— Смотри-ка, совсем плох-то дедушка… Ты бы прикрыл окно — холодно у вас как. Еще застудишь старика.

— Не застужу, — уверенно замотал головой Изя, скосив взгляд на лужицу у кровати — из-под простыни предательски капало.

Но почтальонша, слава богу, ничего не заметила, снова отсчитала десятирублевые бумажки, получила подпись и ушла.

Так прошел еще месяц. На третий раз простыню пришлось натянуть еще выше. Но к четвертому раз Изя понял, что старик больше не в состоянии играть свою роль. Или, как говорят актеры, — мастерство еще есть, а силы уже не те. Пора было давать занавес. И уже без выходов на бис. Так сказать, последняя гастроль. Тем более что на улице потянуло весной и старик начал стремительно разлагаться. Тогда Изя предпринял последнее усилие. У мамы он взял кое-что из ее косметички и попытался при помощи грима привести лицо Леонида Андреевича в божеский вид — немного туши, немного румян, немного губной помады, которую, впрочем, тут же стер.