Действительно издевка: не крест, а всего лишь портсигар. тоже золотой, тяжелый, со слегка закругленными краями, с мрачновато-иронической гравировкой («минздрав предупреждает») — череп и кости.

- Да, Евгений Алексеевич был могучий мужчина, у вас порода вообще крепкая.

- Гвардейская. Понимаешь, мы слишком привыкли к этому предмету у него в руках, чтобы помнить подробности.

- Значит, в Копьевском они друг друга не видели.

- Брат — наверняка, иначе столкновение произошло бы тогда же. А дядя. представляю, как обмер он, прижавшись к ржавой лестнице или притаившись на галерейке, когда прохожий в коричневом костюме с «искрой» подобрал под тусклым фонарем на тротуаре орудие убийства. Недавнему зеку — нечаянная радость, золотой подарок судьбы. Брат сунул находку в карман пиджака и удалился, должно быть, пошел ко мне. «Я еще приду». Но от кого-то — в тоннеле, во дворе уже толпился народ — узнал о гибели Подземельного. Естественно, скрылся. А когда обнаружил следы крови на своем носовом платке, на «мертвой голове» и вспомнил портсигар, то связался со мной — «Если хочешь узнать про убийство, будь дома в полночь» — и с дядей.

- Приглашать убийцу на рандеву — идиотское, извини, рыцарство.

- Думаю, перестраховка. Павел слишком помнил о жутком «недоразумении», случившимся с ним самим, чтобы по одной сомнительной улике — вот у твоего бывшего тоже «крутой» портсигарчик! — сдать на муки «правосудия» близкого. Брату нужна была полная ясность.

- И он ее получил, — заметила Лана с горечью, — ударом по черепу. — Ласково провела рукой по волосам «сыщика». — Голова болит?

- Я уже не знаю, что у меня болит, что нет. душа болит.

- Он позвонил мне в фирму: «Только что я убил твоего любовника!» Я испугалась: с ума сошел!

- А что? И сошел в какой-то степени. может, еще тогда, как вы расстались. Может, его безумные причуды — всемирная академия на основе борделя — подвиги (пародия подвигов) Дон Кихота во имя Прекрасной Дамы.

Лана обронила, прищурившись:

- По нашей жизни легко обезуметь.

- Признайся, тебе его жаль, ты — любовь его жизни.

- Давай закончим с Павлом. Через девять лет он вернулся к своим близким.

Петр перебил:

- Невеста-шлюха, ребенок- дьяволенок, добряк-дедушка, свинья- друг, убийца-дядя и предатель-брат. разве не достойная свита шутовского сатаны!

- Не шутовского, — строго возразила Лана. — пролилась кровь трех человек. И как еще ты жив остался!

- И главное — зачем? — пробормотал философ. — Я потерял смысл.

- Ну, перестань, тоска пройдет.

- Я — книжный червь, теоретик, и никак не могу объяснить.

- Адвокат же объяснил: состояние аффекта со стороны жертвы.

- Трех жертв. Трех!

- Тяжела, так сказать, первая кровь, а уж потом. хотел жить.

- Он приходил ко мне — образно выражаясь, ритуально, в полночь. Ему помешали: сначала Игорек, потом стриптизерка. Случайно, конечно.

- Петр, должен быть смысл. Он приходил тебя убить?

- По логике вещей — да. Дядя жутко испугался, увидев меня с распятием в руках (ну, прямо религиозный изувер — его «судия»!). И все прятал портсигар: папиросы кончились. перехожу на сигареты. Смерть — за ним, «кровь вопиет», говоря грозным древним глаголом! И тайна вот-вот вскроется, она во — мне.

- Да, да! Вот это самое загадочное и страшное. Не от любви к порнодевочке мальчик трепетал, одержимый тайной. К нему пускают мать, только ее он может выносить. И иногда будто пробуждается, лепечет бессвязно, как маленький, с трудом: тогда в кабинете Поль прокусил язык, лицо и руки были залиты кровью. Ольга пересказывает обрывки бреда, мы втроем анализируем.

- Напрасно вы с дедушкой фиксируете ее состояние на пережитом ужасе.

- Ольга в этом нуждается, она верит, что восстановленная истина сможет привести к выздоровлению сына.

- Почему он повторял в падучей: «Я убил ее»? Хотел защитить отца?

- Не знаю, что за демон вселился в этого ребенка, но «юный гений» всегда обо всем интуитивно догадывался. Он требовал все настойчивее: «Хочу мою бейсболку!» — дергая за нервы, но не разоблачая отца при матери, при всех до конца. А почувствовав, что каприз — нет, законное требование его! — выполнять не собираются, закатил припадок.

- Сымитировал падучую?

- Как по нотам: до сих пор не забыл ничего — до мельчайшего штриха воспроизводит перед матерью. Как незабвенный Смердяков, хотя восьмилетний мальчик о «Братьях Карамазовых» слыхом не слыхал (помнишь тот страшный мистический момент — Иван о Дмитрии: разве я сторож брату своему?). А позже, подслушав допросы, сумел уловить суть дела, простодушно («устами младенца» и т. д.) подставив Павла. Нет, он действительно наблюдал из окна, как брат пробежал по двору, но гораздо раньше.

- А тебя? Ведь Поль донес следователю, что не видел, как ты входил в подъезд, когда раздался крик Подземельного.

- Я было заподозрил твоего мужа, и Варя не выдала, боясь мальчишку со мной — с убийцей! — столкнуть. Поль донес. Но он меня видел, он караулил отца во дворе.

- Это ужасно, конечно, но понятно: сын спасал отца.

- Спасал?.. Отец, сам в шоке, придерживает дергающееся в конвульсиях тело и слышит грозный шепот (рок ведет!): «Пойди и отбери мою бейсболку!» — «Она не отдаст!» (Адвокат уже уловил в Еве симптомчики фурии мести). — «А ты ее убей!»

- Не может быть!

- Не может, но было.

- Не может произойти убийство по приказу ребенка!

- Не знаю. Эта тайна — не наша, она запредельна. «Бес попутал», — говорил сам адвокат в жгучем недоумении. «Я приказал, — косноязычно лопочет Ипполит сейчас, — папа пошел и убил и принес бейсболку. И я сказал: «Мне она такая не нужна — шапочка была в крови, и папа вытирал об нее пальцы — отнеси обратно». Но когда я увидел кровь, я выздоровел, ко мне больше не приходила «черная собака»».

- Господи! — ужаснулась Лана. — Как они жили после этого девять лет вместе?

- Как ужаснувшиеся раз и навсегда сообщники преступления. молча. Мальчик угадал (или сочинил) историю знакомства Мастера (будто бы твоего мужа) и Маргариты-Евы и преподнес ее мне. А когда мы с Ипполитом вошли в темный кабинет и увидели в углу самоубийцу в петле, падучая вернулась.

- Что адвокат написал в записке?

- Судя по дате, он заготовил ее заранее, после убийства Подземельного, и носил при себе. На всякий случай, когда меня выслеживал. Я уже знал, кто идет за мной к «своим», слышал его восходящие шаги на лестнице, легкий лязг замка в прихожей. И сказал громко: «Я все знаю». — «Романыч, чего это ты знаешь?» — «То же, что и ты. Только я понял сегодня, а ты знал всегда.» На столе в кабинете лежала записка в витиеватом «адвокатском» стиле: «Если чаша гнева переполнится, убийца умрет сам. Никто ни в чем не виноват, кроме меня. 10 июля 1999 года». На записке — портсигар червонного золота с гравировкой «мертвая голова».

Лана (деловая женщина, переводчица) ушла на какой-то официальный прием, пообещав вернуться к ночи. «Ровно в полночь буду ждать». Оба разом усмехнулись понимающе, они действительно вполне подходили друг к другу.

Он остался сидеть на скамейке, где недавно двоюродный брат его в претенциозной манере французского маркиза обрывал лепестки розы и бросал в мутные воды. «Если ты такой умный, то молчи! Оставь все как есть». — «Нельзя. Будет новая смерть». А смерть уже стояла в углу лабиринта, сквозь своды которого продрался философ, живой, но «метафизически» (и физически) израненный.

Наконец он поднялся и побрел к себе в липкой духоте надвигающейся тьмы, которая не принесет утоления.

На углу, там, где улица расползалась на два рукава — Копьевский и Словесный — услышал голос:

- Петр Романович!

Подошел к сверкающему «Мерседесу».

- Разве ты не уехала?

- Я в раздумье.

- Тебе есть о чем подумать. Бешеные деньги, наверное, затягивают.

- Вот я и хотела посоветоваться.

- Найди себе крутого сутенера, — перебил он с высокомерной усмешкой, но она словно не слышала и продолжала очень серьезно: