- Его позднее твоя жена перенесла. Он вот тут, возле папиной кушетки раньше обретался. Ольге казалось так уютнее.

- Что — нечто? — перебил нетерпеливо адвокат. — Орудие убийство?

- Да вдумайся же в текст! Сначала — не было, потом — появилось. Кто-то «нечто» подложил. Но орудие убийства не нашли, свалили на зайца. — Логический ход мыслей внезапно сбился другой цитатой: «У меня орудие убийства. кровь на мертвой голове». — Дай закурить.

- Кончились. папиросы кончились, — пробормотал дядя с отчаянием. — А я в тот жуткий момент и не заглянул под качалку, я ничего такого не заметил!

- Выходит, «нечто» подложили, когда вы ушли с медиком. Ты нашу входную дверь закрыл?

- Хоть убей, не помню!

- Точно, кто-то захлопнул! Помню, я ключом отпирал, когда милиция приехала. — Петр Романович оседлал, так сказать, логику. — Значит, Подземельный там крутился и заметил нечто.

- А что, органы не заметили? — возразил адвокат. — Если возле головы убитой лежал некий предмет в крови, то его внесли в протокол. Экая, подумаешь, тайна! Попрошу Антона Антоновича поднять архив.

- По идее, он должен был это уже сделать.

- Время нынче не «идейное», — проворчал Евгений Алексеевич, — подгонять их надо и подгонять. Завтра я свяжусь, добьюсь и сообщу тебе. Я что хотел. А! Чего это Игорек так нервно отсюда вылетел?

Петр вкратце объяснил. Адвокат тотчас загорелся.

- Жил у архитектора?.. Интересно!.. Предупредил Маргариту по дружбе? Еще интересней. Петр, это версия. Неужели Павел пожертвовал собой ради друга?

- Не ради друга.

Дядя уставился на племянника. вдруг понял.

- Не может быть!

- Ради меня. Так он полагал.

- А если Игорек выдумал, чтоб выгородить себя?

- Похоже, в этом пункте Игорь не врет.

Евгений Алексеевич задумался.

- Конечно, ты был для Павлика всем — и нянькой, и высшим авторитетом. Роман вечно пропадал в экспедициях. И все же на каком основании, черт возьми!

- Павел услышал мой разговор по телефону с женой Ангелевича, подумал — с Маргаритой.

- А мне за три свидания — ни слова!

— Дядя, кажется, обиделся; Петр сказал, страдальчески морщась:

- Наверное, боялся, ты помешаешь. Уж коли брать на себя такое бремя.

- Помешаешь?! — загремел адвокат.

— Я б внес ясность, объяснил бы, что во время припадка ты торчал на галерейке у меня на глазах. Ты не имел возможности.

- Имел, — перебил Петр. — Я проводил ее к нам, и тело обнаружил я.

Дядя констатировал сурово:

- Однако не вовремя ты закрутил с Ланой.

- Что тебе известно об этом?

- Впрямую с Валерием Витальевичем мы эту тему не обсуждали. Я понял так: ты настойчиво домогался его жены, и она имела неосторожность уступить. Вследствие чего он с ней расстался.

- Вариант респектабельный. Пусть так. Когда он пришел домой с вашего юбилея, они с женой объяснились. Но расстались только через месяц.

- Поверь, не так-то просто переменить жизнь. — до дяди дошло. — Уж не намекаешь ли ты, что Валерий обнаружил у себя симптомы сифилиса?

- Инкубационный период — как раз месяц.

- Да? Кстати, Антон Антонович обещал запросы в диспансеры разослать, но надежды мало.

- Понимаешь, в том разговоре под спирт медик упомянул и Ангелевича, и Лану.

- В какой связи?

- Как сосед перевозил сюда стриптизерку. Вдруг спрашивает, не вышла ли Лана замуж. И на мой ответ: ничего, мол, о ней не знаю — игриво переспросил: «так-таки ничего?» И запел: «Любовь нечаянно нагрянет.»

- То есть он дал тебе понять, что о вашем романе ему известно?

- Кажется, он мне обо всем дал понять. Только я ничего не понял.

- Но подозревать аналитика.

- Содержателя притона.

- Не замечал в нем пристрастия к уличным девкам.

- А кто уговорил тебя квартиру сдать?

- Для сохранности, так сказать, драгоценности. Тут большие деньги, Петруша, она приносит доход.

- Гадко все это. Кто мне объяснит: зачем ученому-теоретику большие деньги?

- Для науки. Ангелевич оригинал и идеалист.

- Да не смеши ты.

- Нет, серьезно. Все его миллионы предназначены для создания собственного математического центра по образцу античной академии. Он уже и землицу присмотрел в нашей «северной Фиваиде».

- В граде Китеже! — Петр нервно рассмеялся. — На дне озера с русалками.

- Согласен, проект экстравагантный. Гений поражает, шокирует, но фанатик ради науки.

Петр Романович отчеканил:

- Никакая наука не стоит растления детей.

- Детей?

- Посмотри на своего сына. А Валерий твой, после таких вывертов, уже не ученый, а натуральный сумасшедший.

- Ну, в конце концов это его проблемы. Что с моим сыном?

- Он в его борделе пропадает.

- Поль пропадает? Завтра утречком она отсюда выкатится.

- Ничего пока не трогай, не мешай мне.

Дядя было нашарил в кармане портсигар, вспомнил, что папиросы кончились, и сплюнул.

- Постоянно имея дело с криминалом, теряешь критерий. Это я о себе. А ведь ты прав, Петр, такая безобразная идея могла возникнуть только в воспаленной голове. Но он дьявольски умен, старый мой приятель!

- По предположению Тони, подруга ее Маргарита не лечилась специально, чтоб заразить побольше мужчин.

- Какой мрак! — дядя побагровел, будто заглянул в огненную бездну, опалился и отшатнулся. — Мы живем в аду.

- В преддверии.

- Нет, какая мрачная, жуткая аналогия: она мстит мужчинам, он — женщинам. Но позволь! У Ангелевича два засвидетельствованных алиби.

- В его заведении можно организовать любое алиби.

- Да ведь стриптизерка своего хозяина не выдаст, — констатировал адвокат. — не выдаст! Если поручить сыну выведать. но так не хочется.

- Не надо. Я сам попробую.

Дядя глубоко и тяжело задумался, проступили резкие морщины на лбу. «Седьмой десяток, — подумал Петр Романович с жалостью. — Отдыхать ему пора, а не бороться за «безвинных».»

- Мы его так избаловали — я избаловал, Оля пожестче, — что не могу ставить никаких условий.

- Да, направление мыслей Поля мне не нравится, — подтвердил Петр Романович.

- Мыслей? — встрепенулся отец. — Каких мыслей?

- Он чересчур чувствителен ко злу. Надеюсь, весь этот демонизм-сатанизм — всего лишь юношеское пижонство.

- Понимаешь, единственный ребенок, долго болел. Иногда я думаю: прав был Роман, что воспитал достойных детей в довольно суровой, аскетической методе.

- Не было у отца никакой методы, из-за работы он вообще нас редко видел. Но очень любил. И мы его любили. — У Петра Романовича вдруг вырвалось: — Не могу простить себе его смерти.

- Петруша, его сердце.

- Нет, дядя! Я ускорил конец. И никогда не вспоминаю по трусости.

- И не надо. Есть такие страшные коллизии, в которых человек не властен.

Но Петр Романович уже не мог остановиться; какое-то неизъяснимое ощущение влекло его вспомнить наконец.

- Отец словно что-то почувствовал, позвонил внезапно: все ли дома благополучно. А я сказал: «Павел арестован по обвинению в убийстве невесты». — «Немедленно забери меня домой!» В больнице, в такси мы молчали, и только дома. Он лег на кушетку, спросил: «Как это случилось?» Я начал: «В пятницу пришла Маргарита.» Он перебил: «Но еще в четверг у меня был Евгений, и ничто не предвещало катастрофы, и я спокойно отправился ужинать, и кусок в горле у меня не застрял.»

- Петр, не ты виноват! — закричал дядя, вскочил, зашагал взад-вперед, заполняя дородным телом все пространство комнаты. — Не изводи себя напрасно.

- Не могу вспоминать, впервые. Этот «кусок в горле» у меня стоит!! Я испугался — ты б видел его лицо! — поспешил оправдаться, что не выдал Павла, но врать про розы не стал. Его последний вопрос-выкрик: «Ты уверен, что твой брат убийца?!»

- И ты что?

- Я сказал: «Убийца». — Петр Романович задохнулся, из горла вырвался какой-то сухой всхлип со словами: — Я убил его.

- Павла? — дядя нагнулся над племянником, потряс за плечи. — Очнись.