Распахнулась дверца возка, и рукой Ксении, лежащей на коленях, завладел Матвей Юрьевич, гладя ее пальцы, но нажимая на них с силой, будто стремясь показать, что она снова в его власти.

— Как почивала, Ксения Никитична? — спросил он, глядя ей в лицо, и она вдруг встрепенулась, очнулась от дум о своей недоли, ясно почуяв неладное в тоне его голоса. — Позволь подсобить тебе, — и он потянул ее на себя, принуждая выйти из возка, что она сделала, стремясь сохранить на лице безразличное выражение, не выказать своего страха. Встала подле него, подняла голову и смело встретила взгляд его холодных бледно-голубых глаз. Он же осмотрел ее с головы до ног, будто видел впервые, но руки ее не выпустил, по-прежнему гладил ее пальцы.

— Боярин, — окликнул его Ерема, что остановился немного поодаль от них, и Северский кивнул головой, приказывая ему подойти ближе, не отрывая глаз от лица Ксении. Тот, явно смущенный присутствием боярыни при том, что он желал обсудить с Северским, подошел.

— Боярин, вслед за Заславским хоругвь его идет, — проговорил Ерема, и Северский чуть сузил глаза, недовольный таким известием. — Душ пять десятков или более. В двух днях пути от нас.

— Уходим тогда немедля, — распорядился Матвей Юрьевич, ведь он взял с собой ныне только десяток людей в эту вылазку, а терять такую добычу, свалившуюся ему прямо в руки, он не желал. — Запутай следы, Ерема, только ты заплутаешь их, только тебе верю. Колымаги {1} достали?

— Одну только, — склонил голову, опасаясь гнева боярина, Ерема. — Более в займище, что рядом, не было.

— Сколько душ? — бросил Северский. Ксения краем глаза заметила, как отвел в сторону взгляд Ерема, довольный тем, что боярин по-прежнему не глядит на него, не отрывает взора от своей жены.

— Более половины, — ответил он нехотя, и Матвей кивнул.

— Делайте! Только его не троньте, остальных — как Бог положит.

Ксения проследила за удаляющимся к остальным ратникам Еремой, а после, как двинулись к пленникам русские воины, поднимая некоторых, вытаскивая к месту, где когда-то ярко пылал костер, у которого те сидели прошлой ночью, ставили их на колени. Она только сейчас поняла, что будет твориться прямо перед ее глазами, побледнела, как смерть, когда Владислав вдруг вскрикнул таким горестным тоном, что у нее кровь застыла в жилах:

— С вами Бог и Матка Боска, панове!

Она увидела, как поднимают рыжеволосого Эгуся, такого белого лицом, что она видела каждую отметину солнца на его переносице и щеках, и ноги подкосились, вмиг сдавило в груди. Еще вчера он улыбался ей, строгая сук для оси, а ныне… А потом поймала на себе взгляд Владислава, полный такой лютой ненависти, что задрожали руки мелкой дрожью.

— Мне нужно в лес, — проговорила она, отводя глаза от пленников. Сказала, и сама не узнала свой голос — хриплый, будто ворона каркнула. Северский отпустил ее руку и посторонился, позволяя ей удалиться прочь от места расправы над ляхами, кивнув Марфуте и одному из ратников, чтобы последили за боярыней. Ксения все ускоряла и ускоряла шаг, покидая столь тяжелое для нее место, а после и вовсе побежала, едва ее скрыли с глаз мужа широкие ветки елей, что росли у края леса. Бежала, пока не споткнулась о сучья под ногами, не заметив их из-за слез, застилающих глаза, пока не упала с размаху наземь, больно ударившись коленями и поцарапав одну ладонь.

Но не от этой боли она тихо скулила сейчас, зажимая рот раненой ладонью. От другой, что так терзала ее ныне, душевной. Перед ее глазами то и дело вставали лица тех ляхов, только не бледными и хмурыми, какими она видела их сейчас, а другими — веселыми, смеющимися, к каким привыкла за время их совместного пути. Она свернулась калачиком, зажимая ладонями уши, едва до нее донесся тихий шум с того места, откуда она прибежала, закрыла глаза, стараясь не думать о том, что происходит там. «Это жизнь», — когда сказал ей Владислав, и она понимала, что когда-нибудь смерть все равно настигла бы тех ляхов, но почему именно так… Почему именно так, Господи?

Спустя некоторое время плеча Ксении коснулась ладонь Марфуты, которая быстро вытерла ее лицо краем своей юбки, смоченным в холодной воде из кувшина, что та принесла с собой, стремясь скрыть следы слез, убрать припухлость у глаз. Ксения настолько ослабела от своих слез, что позволила еще и поднять себя за руку с травы, поправить платье, что слегка примялось. Она заметила ратника, посланного вслед женщинам, что тут же отвел глаза в сторону, явно смущенный и видом боярыни, и ее слезами.

— Марфа… Марфа… — простонала Ксения, уткнувшись в плечо своей служанки. Та погладила ее по спине, успокаивая, сама не своя оттого, что свершилось.

— Мой то грех, Ксеня, великий мой грех… Души их на мне тоже, не только на воинах наших, — прошептала она. — Как и грех клятвопреступления. Ксеня, спросит боярин тебя про ляха, говори, не было ничего меж вами. Я на кресте в том клялась, а Ерема подтвердил. Ныне бы ляху только промолчать об том.

Ксения в ужасе посмотрела на Марфуту — грех-то какой на кресте да во лжи клясться! За этот грех от церковного причастия отлучали на долгое время, вплоть до десятка лет, коли уличали в том. Но Марфа смело встретила ее взгляд, не отвела глаз в сторону, только сильнее плечо Ксении сжала.

— Не могла я иначе, Ксеня. Прости меня, виновата я. Не было пути иного, как этот.

Свистнул со своего места наблюдающий за ними ратник, замахал руками, мол, пора в путь, воротаемся к своим, и женщинам пришлось прерваться, направиться вон из леса к возку и остальным русским воинам.

Северский ожидал их подле возка, внимательно наблюдая за лицом Ксении, когда как она старательно глядела только перед собой, опасаясь смотреть куда-либо еще в сторону. Он взял ее руку из пальцев Марфуты, снова погладил большим пальцем нежную кожу, надавливая им на кольца.

— Истосковалась, небось, по дому, Никитична? — проговорил он, глядя на ее белое лицо. — Подожди, еще переход, и дома будем.

Ксения только кивнула растерянно в ответ, пытаясь отгородиться от всего мысленно, не думать о том, что только что свершилось на этом месте, совсем недалеко от возка, и о том, что еще свершится в будущем. Так и ехала — совсем безучастная ко всему, прикрыв глаза, чтобы не видеть глаз Марфуты, полных слез раскаяния.

— Почему? — прошептала она только спустя некоторое время, совсем тихо, но Марфа услышала ее, тут же встрепенулась, схватила ее руки и прижала к своим губам.

— Прости, Ксеня, — простонала она. — Не по своей воле пошла на то, не по своей, клянусь. Не будь того, чем грозил мне боярин…! Пару дней назад, когда за водой ходила, Шустрый Ерема ко мне вышел, будто с облака свалился. Слово боярское принес и дар от него. Мол, знает боярин про беды наши, на помощь пришел. Только и ему подмога от меня нужна. Надо ляхов одурманить, коли они так беспечны, коли врагу снедь свою доверили. А не помогу ему, так Василек мой с торгов уйдет…

Марфа залилась слезами, утыкаясь лицом в колени Ксении, а та недоуменно нахмурилась:

— Как с торгов? Как холоп? Какой же он холоп, твой сын ведь дитя свободных людей! Батюшка же тебе вольную грамоту выписал, как со мной решилась ехать к Северскому.

— Холоп он, — Марфа подняла к ней заплаканное лицо. — Сын отданного закуп {2} холопа и его жены. Владомир — хоть и сотник боярский, хоть и рука его правая во всем, но холоп. А я по холопу снова роба, под венец же с ним пошла, даже не ведая о его неволе.

Ксения ахнула, пораженная тем, что поведала ей Марфута. Она и подумать не могла, что Владомир, первый после самого Северского, человек в вотчине боярина — большой холоп{3}. А она так радовалась, когда сотнику боярской чади приглянулась ее служанка, думала, что та в почете ходить будет. Вот тебе и почет!

— А я-то думала, отчего Владомир предан боярину точно собака, — горько проговорила Марфа. — Только в рот тому и глядит. Иногда мне даже кажется, что на все ради того пойдет… А боярин только и пользует его. Вот и Василька… Он не пожалел бы, я знаю. С торгов…