А вот он даже не справился, как ее здравие. Ни разу за эти три дня…
Ксения никогда не признается самой себе, как огорчает ее это, и насколько велико ее желание, чтобы это он, не Марфута, утешал ее, успокаивал, обнимал. Она положила голову на колени, обхватывая их руками.
Хорошо, что они уехали от того отряда, что когда-то нагнал их в пути, Ксения не смогла бы чувствовать себя так спокойно, коли где-то рядом был тот русоволосый лях, ротмист польской хоругви. Она вспомнила, как Милошевский остановил их, едва небольшой отряд Владислава двинулся в путь, как схватил повод каурого, на котором сидел шляхтич.
— Куда ты, пан Владислав? — хрипло спросил он Заславского. Ксения тогда испуганно выглянула в оконце, скрываясь за занавесью, встревоженная этим вскриком, тоном его голоса. Судя по всему, Милошевский еще до конца не протрезвел, ведь стоять, не покачиваясь слегка, тот не мог, а белки его глаз были настолько красны, что Ксении с ее места они показались истинными глазами дьявола — темными, устрашающими.
— Куда ты? — повторил Милошевский. — Разве мы не идем вместе к Москве?
— Нет, — коротко ответил Владислав. — У меня другая дорога, пане.
— Опомнись! Ныне опасно идти малым отрядом! — проговорил Милошевский, но Владислав ничего не ответил, только повод дернул на себя, вырывая его из руки пана.
— Будь здраве, пане! — Владислав направил коня вперед, кивнув Милошевскому. За ним потянулись остальные пахолики его почета, поехал возок. Когда оконце возка сровнялось с Милошевским, по-прежнему стоявшим на краю дороги, Ксения замерла на миг, пораженная тем взглядом, что он бросил на невидимую его глазам пассажирку. Ведь именно ей адресовался странный огонь его глаз, у нее не было ни малейших сомнений в том.
Ксения почувствовала, как рассветный холод пробежался по ее телу вместе с легким ветерком, вдруг налетевшим ниоткуда, и зябко повела плечами, а после замерла на месте, резко выпрямив спину. Каким-то шестым чувством она распознала, что более не одна, что кто-то стоит позади нее, и ей даже для того не надо было оборачиваться, чтобы убедиться в том, чтобы увидеть, кто это. Ее сердце давно подсказало верный ответ, вдруг гулко ударившись о грудную клетку и забившись, будто пойманная птичка.
Она слегка повернула голову, косясь на широкоплечую фигуру, что стояла позади нее, и Владислав, распознав все же, что она взглянула на него, двинулся к ней. Ксения тут же отвернулась от него, сжимая ладони. Мне нет дела до него, повторила она про себя несколько раз, но разве можно убедить сердце, когда оно так и стучит в доказательство противоположного?
Владислав подошел к Ксении, присел на траву подле нее, немало не заботясь о том, что может испортить жупан от росы, выпавшей в этот час. Некоторое время он молчал, искоса глядя на то, как она упорно смотрит исключительно вперед, не расслабляя спину и плечи, а потом вдруг заговорил, и Ксения, уже настолько привыкшая к тишине меж ними, вздрогнула при звуке его голоса:
— Я рад, что панна боле не бежит от меня.
— Пан несколько дней назад поведал мне, какая участь меня ожидает, коли я сбегу от него, — ответила Ксения, а потом перевела на него взгляд и продолжила, глядя в его глаза. — А товарищи пана показали.
Владислав промолчал, только протянул руку и коснулся пряди светлых волос, что выскользнула из-под повойника во время сна, аккуратно заправил его под тонкую ткань.
— Мне очень жаль, что ты стала свядеком {1} тех бесчинств. Я желал уберечь тебя от них, но будто мне наперекор так спешила вырваться из-под опеки… Но то только к лепшему. Тебя берегли от жизни все твои годы, надежно укрывали в твоем тереме. Ты даже не знаешь оттого, что людям присущи не только те свойства, что видны глазу, не только добро творится в мире.
— Я ведаю, лях, что на свете есть и зло, и боль! — возразила ему Ксения, вспыхивая. — Я не так уж и неразумна, коей ты меня видишь.
Владислав не стал ей возражать, а неожиданно переменил тему их разговора, задав вопрос:
— Она приходит к тебе во сне?
Ксения ошеломленно уставилась на него, даже не скрывая своего удивления, а потом только кивнула головой.
— Откуда ты ведаешь это? — спросила она, и он улыбнулся грустно в ответ.
— Знаю по опыту. Мне тоже долго снилась первая виденная мною смерть, — Владислав отвел глаза на горизонт, уже розовеющий бледными красками от просыпающегося солнца. Ксения молчала, представляя невольно, как Владислав убивает.
Как это было? Он перерезал горло? Или проткнул его мечом? А может, просто выпустил стрелу из самострела? И почему у Ксении нет к нему ненависти при мысли о том, что его руки, так нежно коснувшиеся ее виска недавно, могут отнять жизнь? Ведь она должна ненавидеть его!
— Мне было тогда семь лет отроду, — проговорил Владислав, и Ксения резко подняла на него глаза, ошеломленная его словами. — Отец взял меня и старших братьев на охоту. Я тогда плохо ездил верхом и отстал от охотников. Подле меня были только несколько ловчих да Ежи. Мы шли тогда на оленей, а наткнулись на вепря. Ты видала его когда-либо? О, это был диковинный зверь! Такой огромный, с такими клыками длинными и острыми. Мне он тогда показался истинным чудовищем из тех сказок, что рассказывала нянька. Вепрь тут же распознал в нас угрозу и ринулся в бой. Все произошло так быстро, что я даже глазом моргнуть не успел, даже не испугался. Миг, и моя лошадь валится на землю, подминая мою ногу под себя, лишая меня возможности двигаться. А потом один из ловчих кинулся вепрю наперерез, когда тот разогнался для второй атаки на меня. Клыки вепря вспороли ему живот прямо у меня на глазах. Я настолько ошалел от увиденного, что даже не делал попыток отползти от этого страшного зверя, рвущего человека подле меня так близко, что я мог коснуться его рукой. А потом на вепря налетел Ежи и все колол и колол его мечом, пока тот не издох. Я еще долго видел во сне этого ловчего, истекающего кровью. Отец сказал тогда, что так бывает в первый раз. Это просто надо забыть, как страшный сон, выкинуть из головы и никогда боле к тому не воротаться. Я говорю это тебе не к тому, чтобы напугать тебя. Я говорю это потому, что это жизнь, моя драга. В ней есть добро и зло, болезни и смерть, и от того никуда не деться. И чем быстрее ты усвоишь эту истину, тем легче будет в дальнейшем. В Московии война и разруха, а смерть вечная их спутница.
Ксения не стала возражать, как бы ни хотелось ей того в этот момент, промолчала, снова и снова обдумывая его слова, а после спросила тихо:
— Ты еще долго тогда видел его во сне? Того ловчего…
Владислав вдруг повернулся к ней, взглянул на ее бледное лицо. Ее боль отчего-то пронимала до самого нутра, а ее страх заставлял ринуться на ее защиту. И нельзя было сказать, что его не беспокоило это. Разум кричал криком не подходить к ней боле, не касаться ее, но сердце приказало ему обнять ее, такую растерянную ныне, успокоить ее в своих руках. И он подчинился сердцу — привлек ее к себе, с каким-то странным удовольствием отмечая ее податливость, ее отклик на его ласку. Она так прижалась к нему, положив голову на его плечо…
— Еще несколько тыдзеней {2}, - признался Владислав, гладя ее по плечу через тонкую ткань рубахи. — Мать тогда снова поссорилась с отцом, забрала меня и уехала в Белоброды. Она всегда там скрывалась, коли что не по ней было. Она злилась на него, что тот взял меня на охоту, не посоветовавшись с ней, кричала, что я слишком мал для этого. А отец злился и отвечал ей, что не желает растить двеба {3} … э… слабого. И еще кричал, что будет все по его воле, по его решению. А она ушла в разгаре ссоры, а утром, пока еще все спали, увезла меня в Белоброды тогда.
Ксения поежилась от легкого холода, что проникал под рубаху, и Владислав замолчал. Натянул на ее плечи сползший летник, укутывая ее, прижал к себе еще крепче, согревая теплом своего тела. И Ксения прижалась к нему еще теснее, кладя руку на его грудь, прямо на то место, где гулко билось его сердце. Он потерся ласково носом о ее макушку, покрытую тканью повойника, а после продолжил:
