На дворе пани Эльжбеты было на удивление тихо. Принявший поводья лошадей у Ксении и Лешко холоп сказал тем, что пани уже шестой день не выходит из дома, но здрава ли она или больна, он сказать не берется, чтобы не обмануть ненароком. Ксения поспешила подняться по лестнице высокого крыльца каменного дома, постучать в дверь, пока Лешко оглядывал двор, словно опасаясь чего-то.

Пожилая холопка, приехавшая с Эльжбетой еще из отчего дома когда-то, выглянула в узкую щель, будто боялась выстудить дом, коли распахнет дверь шире. Она так взглянула на Ксению, что та решила, ее не пустят в дом, оставят на пороге, но женщина все же распахнула дверь, пропуская внутрь ту.

— Не ведаю, выйдет ли пани из спаленки, — говорила она, провожая Ксению внутрь. — Как разума лишилась, право слово. Ходит смурная будто осенний день. Плачет все.

— Святый Боже, — перекрестилась Ксения, отгоняя липкий страх, что снова стал поднимать свою змеиную голову в ее душе. Что стряслось? Что-то с Ежи? Но если бы так, разве не послала бы холопа пани Эльжбета на ее двор с вестями в тот же миг? — Не захворала ли пани часом?

— Нет, вроде здрава была с утра, сохрани ее святая Мария от всего худого, — ответила холопка, а потом скрылась из гридницы, спеша к хозяйке сообщить о гостях. Та все же вышла — растерянная, осунувшаяся, зябко кутаясь в большую шаль, словно ей было холодно. Хотя, вдруг отметила Ксения, она не выглядела больной, даже наоборот, вроде как и прибавила в весе. Но при виде ее заплаканных глаз сердце Ксении похолодело.

— Что-то с Ежи? — спросила она, а вместо собственного голоса вдруг услышала какой-то писк.

— С Ежи? — переспросила Эльжбета. — А что с Ежи? Что стряслось?

Обе женщина долго смотрели друг на друга, словно пытаясь понять, что каждая из них скрывает, а потом Эльжбета вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в край шали, и Ксения поняла, что причина подобного вида вдовы вовсе не в пане Смирце.

— Нет, пан отец в Заславе, и я не получала худых вестей оттуда, — поспешила успокоить Эльжбету она, быстро подошла и попыталась обнять, но та отстранилась от нее, не позволила коснуться себя. — Что с тобой, Эльжбета? Здрава ли ты? Твой сын…?

При упоминании о сыне пани Эльжбета зарыдала еще пуще прежнего, но все же качнула головой, показывая, что тот живой и здоровый. Ксения присела на край лавки, теряясь в догадках. Стукнула дверь, и в гридницу ступил Лешко, тут же окинувший взглядом растерянную Ксению и плачущую Эльжбету, что убежала тут же прочь, пряча свои слезы от шляхтича.

— Что стряслось? — спросил он Ксению, и та покачала головой, показывая, что не знает. Лешко пожал плечами, стянул с рук кожаные перчатки и стал греть замерзшие пальцы у печи. Тихо суетились две холопки, накрывая на стол, чтобы гости могли перекусить. Ксения от еды отказалась, только выпила горячего травяного отвара с медом, размышляя о странном поведении Эльжбеты, а вот Лешко не стал себе отказывать ни в чем — предстояла еще обратная дорога по морозу студеному, и чем полнее будет желудок, тем дольше не замерзнет тело.

Эльжбета спустилась, когда эта странная трапеза, прошедшая в полном молчании, подошла к концу, и Лешко уже вытирал рот рушником, а Ксения поднялась из-за стола, стала глядеть через морозные узоры во двор. Она была по-прежнему бледна, но уже не плакала.

— Прости, что напугала тебя, — дотронулась она до плеча Ксении. — Я сама не своя ныне от страхов своих, и вот еще и тебе передала его невольно.

— О Ежи тревожишься? — спросила Эльжбету Ксения, и та грустно улыбнулась.

— И о нем, и о сыне, и о себе… обо всем сердце болит и обо всех, — странно ответила она. — Не бери себе на сердце мою грусть, не надобно. Все решится. Как Андрусь? Что ты не взяла его с собой? Я уже успела соскучиться по этому непоседе.

Далее разговор пошел об Анджее. Эльжбета расспрашивала о мальчике, о его здоровье, что он делает в эти зимние дни, ждет ли праздника с нетерпением, как ждали его когда-то ее собственные дети. Ксения оживилась, отвечая на многочисленные вопросы, забыла о том, как встретила ее вдова, а после, когда по знаку Эльжбеты холопка принесла разукрашенную красочно деревянную саблю, аккурат для мальчишеской руки, заулыбалась.

— О, Андрусь уже давно говорит о сабле. Какой же я шляхтич без сабли, мол. Совсем заговорил Ежи своими просьбами, и тот пообещал ему непременно подарить ту.

— Ну, пусть тогда у Андруся две сабли будут, — улыбнулась в ответ одними губами Эльжбета. — Ведь Ежи непременно привезет подарок Андрусю, раз обещался. Он обожает его, как своего… а потом помрачнела вмиг, словно сообразив, что именно сказала, не подумав, и Ксения поспешила успокоить ее, погладила белую ладонь, показав тем самым, что не обиделась.

Они выехали со двора пани Эльжбеты еще засветло, словно помня о том, что случилось прошлой зимой, о том нападении волков и том, что случилось позднее, в лесной сторожке. Ксения ясно прочитала это в глазах Лешко, когда он вдруг взглянул на нее с каким-то странным огнем в глазах, стало неловко при воспоминании об этих самых руках на ее теле, и этой волчьей шкуре на ее обнаженных плечах.

Она вдруг прочитала во всем его облике решимость совершить нечто, и потому ничуть не удивилась, когда он вдруг схватился за узду ее Ласки, останавливая ту, едва они выехали из леса и вдали показались дымы, что стояли подле двора пана Смирца.

— Я все ведаю, Кася, — произнес Лешко, глядя ей прямо в глаза, и она замерла, ожидая его дальнейших слов. — Ведаю про прошлое твое, про то, что невенчанной женой у магната Заславского ходила, что уехала от него, когда жениться тот надумал. И что сына его родила без ведома его тоже ведаю.

Ксения не стала поправлять его, говорить, что и прав он, и в то же время ошибочны его слова. Просто молча ждала, что скажет ей далее, и он недолго томил ее неизвестностью:

— Он ведь проведает о том рано или поздно, Касенька. Сына украсть — это не коня увести у шляхтича. А ведь для Заславского ныне это продолжение рода, и всегда Андрусь будет первым, пусть и незаконным сыном. Это многое значит, сама понимаешь. А когда про воровство ваше узнает, то пощадит ни тебя, ни отца твоего. А Андрусь… ты потеряешь его, Кася. Готова ли ты к тому?

— Я не потеряю Андруся, — отрезала Ксения, желая пустить снова Ласку по дороге, но Лешко твердо держал узду в своей ладони.

— У меня есть вотчина в порубежье, рядом с Московией. Ты ведаешь, что за земли там, сама росла в порубежье. Давай уедем туда: ты, я и Андрусь твой. Он сыном мне станет, а ты женой. И никогда, веришь, никогда не буду различать Андруся и других детей, что будут у нас! Мы выстроим дом, каменный, как у пани Эльжбеты, поднимем вотчину из пожарища. С тобой я готов на то. А не пожелаешь — пойду на службу к магнату какому, я смогу, вот увидишь! Как пани те, что в Бравицкий лес приезжали, одеваться будешь, в злате и бархате ходить. Только дай мне свою руку, Кася. Касенька моя… — завершил он свою речь шепотом, и сердце Ксении дрогнуло от сочувствия к его положению ныне: она-то знала, как никто, как тяжело любить и не получить того, что так страстно желаешь.

— Я не могу, Лех, — прошептала она, называя его полным именем. — Прости меня.

Рука Лешко отпустила узду на миг, но после, когда Ксения хотела двинуться вперед, снова перехватила ее, останавливая Ласку.

— Кого ты выбираешь, Кася? Его? Магната, что позабыл о тебе, завел себе новую зазнобу на потеху? Его, знать, выбираешь вместо сына? Ведь только и живешь нынче думами о том, как он заберет тебя отсюда вместе с сыном, что простит тебе твой обман. Только оставаясь тут, ты потеряешь Андруся, Кася, опомнись! Представь, что дом горит огнем страшным, а в доме том Андрусь наш и он, магнат твой. Спасти лишь одного ты в силах. Кого тащить из огня будешь?

— Не буду отвечать на твой вопрос, — резко произнесла Ксения, вдруг перепугавшись той буре, что поднялась в душе при картине, возникшей вдруг перед глазами при словах Лешко. — Дурость спрашиваешь, а на дурость ответа не бывает!