После, когда в конце светового дня устраивались на ночлег, никто не смеялся, как бывало прежде, не шутил, даже не переговаривались меж собой, стремясь быстрее упасть на землю и дать отдых напряженным членам. Поэтому Ксения ничуть не удивилась, когда вспыхнула ссора даже между Марфой и хмурым Ежи.
У женщин к вечеру этого дня вышли все припасы, что те брали в дорогу, потому им волей неволей пришлось просить ужин у поляков. Усатый лях, явно недовольный своим поручением, принес им небольшой котелок ячменной каши, что к вечеру была сварена на костре, и немного хлеба. Марфута, принимая еду из рук ляха, кашу, выглядевшую одним плотным куском да еще пригоревшим с одного бока, отвергла, поджимая губы, но хлеб взяла. Ее поведение вызвало злость у Ежи, который не преминул выказать стоявшей перед ним женщине, кроя ту последними словами на польском языке. Марфа не осталась в долгу, накричала на ляха и вывернула кашу прямо на землю, утверждая, что даже собаки недостойны такой еды. Только вмешательство Ксении спасло этих двоих от продолжения ссоры, когда они уже были в прямом смысле этого слова перейти от слов к действиям.
— Благодарствуем за хлеб, — она кивнула поляку, одновременно тяня Марфу за рукав в возок, настойчиво и твердо. Той пришлось подчиниться, но прежде чем забраться внутрь она все же бросила напоследок усатому ляху:
— А это варево сами жрите! Мы же не будем!
— Да по мне хоть попередохните тут с голодухи, пся крев! Что он тольки с вами возится, аки с торбами писанными?! — сплюнул Ежи сквозь зубы под колеса возка и ушел прочь.
— Ты сама же говорила, Марфута, что ляхов дразнить не надо, и вот что творишь! А кабы он побил тебя? Видела ведь, как кулаки часто сжимал! — выговаривала Ксения своей служанке, хотя понимала, отчего произошла эта неприятная сцена. Непогода, от которой даже немного отсырел аксамит на потолке возка, до сих пор неясное положение женщин при ляхах, что постоянно держало в напряжении и не давало даже духа перевести — все это наполняло душу какой-то странной злостью на недолю свою, что так и требовала выхода. А у Марфуты к тому же разлука с маленьким ее, с дитем, помимо всего. Ксения слышала, как та плакала прошлой ночью — тихо, почти бесшумно, чтобы не разбудить свою хозяйку, и от этого еще тоскливее становилось на душе.
После того, как на землю опустилась ночная темнота, а поляки, немного посидев у ярко-горящего костра, пуская по кругу глиняную бутыль с длинным узким горлышком, завалились спать, к возку подошел Ежи и приказал уже приготовившейся ко сну Ксении следовать за ним, мол, пан зовет. Та встревожилась, руки задрожали вмиг от того предательского страха, что тут же вполз в душу серебряной змеей. Марфута, тоже перепуганная как и боярыня, принялась прибирать ту, но Ежи прикрикнул на них:
— Что копаетесь там? А ну быстрее! Пан не любит ждать, тольки пуще разозлится.
Потому Ксения остановила Марфу, которая пыталась дрожащими руками завязать кику на голове боярыни да так и не могла этого сделать, поплотнее запахнула опашень, что был наброшен на плечи и вышла из возка. Как есть — в одном повойнике, плотно скрывающем волосы от постороннего взгляда, без летника, даже без долгорукавки, что успели снять, готовясь ко сну. Шла будто холопка какая, в одной рубахе да сарафане, пусть и богато расшитом, что только и успели натянуть впопыхах.
Владислав ждал ее неподалеку от лагеря, лежа на расстеленном на траве кунтуше, под головой устроив седло. Он держал в одной руке похожую бутыль, которую Ксения видела ныне вечером у костра, в другой был нож с длинным узким лезвием и рукояткой, украшенной камнями, что вспыхивали отблесками ярко-пылающего огня неподалеку.
— Панна, Владек, — произнес глухо Ежи и слегка подтолкнул Ксению в спину, заставляя приблизиться к шляхтичу. Тот даже головы не повернул в их сторону, продолжая смотреть, как играет огонь на лезвии ножа. Ежи обогнул Ксению и ушел к костру, принялся за чистку сабли, что достал из своих ножен. Один из лежащих подле него ляхов приподнял голову и что-то спросил его, Ежи ответил ему, кивнув головой в сторону, где лежал Владислав, и лях обернулся назад, а после рассмеялся, запрокинув голову назад.
Ксения не могла слышать, о чем они говорили, уж слишком далеко они были от того места, где она находилась. Но поняла, что именно они обсуждают, и что ожидает ее, судя по всему, похолодела от нахлынувшей волны страха. Нельзя сказать, что она не знала, что этот момент настанет, он был неизбежен, но Ксения не была готова принять свою недолю так скоро.
Владек же тем временем сел и посмотрел на нее, долго и внимательно. Она не могла различить выражение его лица — он сидел спиной к костру, и оно было скрыто в темноте. Зато сама она была на хорошем виду, освещенная светом огня, позволяющим разглядеть почти все детали.
— Я слыхал, панна ныне была весьма недовольна своим ужином, — медленно проговорил Владислав. — Панна привыкла к более изысканной пище. Но панне не следует забывать, что она ныне не у себя в тереме, а в хоругви.
О, как я могу забыть это, подумала Ксения едко, но вслух этого не произнесла, лишь потупила взор и тихо, но твердо прошептала:
— Ту кашу, что нам принесли, трудно было назвать ужином. Поварство — не мужское дело, — Ксения помолчала, а потом проговорила. — Быть может, пан будет так добр, что выделит нам немного припасов, дабы мы сами варили для себя.
Владислав поразмышлял над ее просьбой, а потом кивнул, отхлебнув изрядно из бутыли, проливая несколько капель на жупан, что вызвало громкое чертыханье с его стороны.
— Твоя служанка будет кухарить, панна, — сказал он после. — Но будет варить не только для вас, а для всей хоругви моей.
Ксения едва сдержала вскрик, что так и рвался из груди. Да уж, обрадуется Марфа своим новым обязанностям, удружила ей Ксеня, так удружила!
— А не боишься, что потравит она твою хоругвь, пан? — не смогла удержаться от едкой реплики боярыня, сама себя в душе коря за дерзость. Отчего она не может не дразнить этого ляха? Чего хочет добиться этим? Ответов на эти вопросы Ксения и сама не знала.
— Не боюсь, панна. Потравишь нас, так идти вам куда? Кругом только хищники — четвероногие да двуногие. Последние будут худшей долей, панна. Смерть от клыков волков куда помилосерднее. А с нами — все покойнее. Да и сами первые пробу снимать будете. Первые же на тот свет и отправитесь!
Снова между ними воцарилось молчание, нарушаемое изредка тихим ржанием лошадей, доносившимся со стороны лагеря. Потом Владислав снова отхлебнул из бутыли, повернулся к Ксении и, глядя пристально на ту, отложил в сторону нож, похлопал ладонью по расстеленному кунтушу, призывая ее сесть подле него. Ксения, как завороженная, смотрела на эту руку с перстнями, блеснувшими в редком свете костра, но с места не двинулась, покачала головой, отказываясь. Она как могла, оттягивала этот страшный для нее момент, когда случится то, что неизбежно должно было произойти. Нет, прошу тебя, не надо, молила она про себя, сама не зная, к кому конкретно обращается. Но в этот миг ей не суждено было быть услышанной.
Владислав потянулся и ухватил ее за край сарафана, потянул на себя, принуждая ее приблизиться к нему, опуститься на землю. Ксении пришлось подчиниться: она медленно опустилась на опашень, как можно дальше от мужчины, стараясь не коснуться его ненароком. Причем, она села немного сбоку от него, чтобы свет от костра падал хотя бы на половину его лица. Она надеялась, что видя его эмоции, ей будет легче предугадать тот самый момент и приготовиться к нему.
— Расскажи мне, — вдруг произнес Владислав, снова отхлебывая из узкого горлышка. — Расскажи мне, как могло произойти, что тебя отдали за Северского. Я знаю, что он родич твой семье, но также мне известно, что твой отец берег тебя для более подходящего мужа, как у вас говорят — как зеницу ока? Но Северский!
Ксения сжала руки, сдерживая эмоции, что всколыхнул в ней лях своим вопросом, едва не выкрикнув ему в лицо, что он и только он виновен в этом. Но она видела теперь, когда половина его лица была хоть и скудно, но освещена, что он нетрезв, а по опыту уже знала, что нетрезвого мужчину лучше не дразнить. За несколько лет брака она выучила этот урок превосходно.
