— Не разлучит, — ответил ей Андрей, и из сердца постепенно стала уходить тревога под влиянием уверенности, которая звучала в его голосе. — Никто не волен ныне разлучить нас, а тот, кто волен, тот далеко…

И вспомнив про князя, который имел на руках слово тетушки и венчальную грамоту, Анна не могла не воскресить в памяти то, что тут же заставило ее покраснеть от стыда, замереть на месте от того чувства вины перед Андреем. За собственную измену, за предательство…

— Лозинский…, - несмело начала она, пряча лицо у него на груди. Чтобы не видеть его глаз, в которых тут же мелькнула явная взгляду боль. Он принял прошлое, которое было не в силах изменить ни единой душе, но начисто стереть горечь, которая терзала его, пока не сумел. Он знал, что со временем это чувство пройдет, как притупилось за эти месяцы, но слышать ненавистное имя, произносимое ее голосом… И он только крепче прижал ее к себе, запуская пальцы в волосы Анны, словно покрывалом накрывшие его сейчас. Сладость ее близости, ее тепло затмевали все худое, унимали любую боль.

Попроси ее замолчать, потребовал разум. Или позволишь сызнова терзать себя? Но Андрей промолчал, угадав каким-то шестым чувством, насколько важно для Анны сказать то, что она желала, именно сейчас.

— Я виновата перед тобой, милый, — шептала она, чувствуя ладонью, как быстро бьется его сердце. И слезы навернулись на глаза. О, если бы можно было все воротить вспять, она бы сделала это! Не для себя. Для него. Чтобы не было боли. И последующих ошибок, мысли о которых больно ранили и ее сейчас. — Я так виновата… Сама не понимаю, что на меня нашло тогда. Мне по нраву пленять, потому и его хотела заполучить в свои сети. Играть, как играла ранее. Привлечь и оттолкнуть. Да только не всегда бывает так, как привычно. Не сумела разгадать… не таков оказался. Второй раз не могла подчинить, подмять, пленить так, чтобы голову потерял и все желания мои покорно исполнял. Как и ты… Ты тогда загадкой тоже был для меня. Вроде бы вот ты, на ладони, а миг прошел, и нет тебя… Верно, и привлек ты меня тем, что был не таков, как все. Или это твои глаза взяли в плен мое сердце? Я ведь до сих пор помню тот самый бал… и экосез… ты помнишь экосез? И отчего ты тогда меня не пригласил? Мы ведь так и не танцевали с тобой…

А потом прикусила губу, когда снова стала прокручивать в голове все события, которые произошли после.

— Ты, верно, ведаешь, что поляк нам встретился по пути к Москве. Марья Афанасьевна должна была сказать о том. О, Марья Афанасьевна! Не думала, что буду тосковать по ней так сильно. Она меня пыталась удержать от ошибок, уже тогда ведала, что может быть сотворено… А я не верила. Один случайный поцелуй способен перевернуть жизнь, говорила она мне.

И тут же перед глазами встала та полутемная комната и фигура Лозинского, тяжесть чужой руки на своей груди. С трудом удержалась, чтобы не скосить глаза на собственную кожу, как тогда, когда проверяла перед зеркалом. Ей все казалось, что этот отпечаток так и останется на белизне кожи. Как свидетельство ее предательства. Во рту стало горько при этом воспоминании, а на глаза навернулись слезы.

— Я не понимаю, что было со мной тогда. Будто морок какой. Меня к нему манком словно… Я ведь шла тогда ночью будто во сне каком. Тот день, когда село сперва под шевележерами было, а после и Давыдов с отрядом прошелся, выбивая тех. Именно в тот день был ранен отец. И именно в тот день… Это было всего лишь раз. Только один-единственный раз! Прости меня! Прости меня! — и Анна потянулась к Андрею. Обхватила лицо его ладонями и стала целовать порывисто и коротко, словно стирая следы той боли, которую могла причинить ему этими воспоминаниями. И он ответил ей в этом порыве, разгадав, насколько ей важен ответ именно в этот момент. Стал целовать ее в ответ, гладя по спине, будто неспокойную лошадь. Целовать не страстно, а скорее — с легкой нежностью, чтобы унять то волнение, которое было видно его взгляду сейчас. А после, когда ушла дрожь волнения и тревоги из ее тела, когда расслабилась под его руками, Анна вдруг снова заставила его сердце забиться чуть сильнее, задав единственный вопрос. Снова прошлое. Снова тень, вошедшая в комнату и простершая руки к тому счастью, которым горели в этот миг их сердца.

— Как-то прошлым летом меня навестила мадам Арндт. Верно ли… верно ли, что мог быть ребенок? Что могло быть дитя… твое дитя…?

— Истинная правда, — он не мог обмануть ее, утаить этот грех, который тяготил его и теперь, спустя время. Да и следовало, по его мнению, снова воскресить былое хотя бы и на этот короткий миг, чтобы позднее навсегда похоронить его и не возвращаться. — Мне очень жаль, что так случилось…

И только короткой фразой ответил на тяжелый вопросительный взгляд Анны: «Это было единожды в момент слабости», а после, как и она минуту назад, проговорил, ощущая отчего-то вину и за Марию, и за всех тех, в чьих ласках пытался забыть эти серо-голубые глаза, глядящие на него с каким-то странным выражением:

— Прости меня, милая, — и она коснулась его губ своими губами, давая понять, что принимает его раскаяние. И отвлекая себя от тягостных мыслей. Потому что если бы дитя все же появилось на свет, то Анна каждый Божий день бы думала о нем и о том, что случилось тогда, в Саксонии. Вряд ли бы Андрей вычеркнул бы их из своей жизни…

И Анна все целовала его и целовала, а потом и вовсе забыла обо всем — и о прошлом, и о будущем, и даже о настоящем, которое уже вовсю тихонько напоминало о себе постепенно светлеющим краем неба над верхушками парковых деревьев.

— Мне надобно идти, — прошептал Андрей прямо в ее губы, которые она не желала отрывать от его рта. — Скоро рассветет… мало ли кому взбредет в голову ранняя прогулка.

— Еще только минуту… короткую минуту, — уговаривала его Анна. Спустя несколько минут ей все же пришлось выпустить его из своих объятий и наблюдать, как он спешно одевается, зябко поведя плечами от утренней прохладцы, заглянувшей в спальню через приоткрытое окно. Любовалась разворотом его плеч, его сильными руками, его широкой спиной, ощущая, как сердце переполняет любовь.

— Жаль, что мы не можем просто заснуть вместе, — прошептала Анна, когда Андрей присел на несколько последних минут прощания на краешек ее постели, когда поднес ее руку с гранатовым кольцом к губам.

— Всего две седмицы, и это желание станет явью. Одно из моих самых заветных желаний, — проговорил он, склоняясь к ней и захватывая ее губы в плен поцелуем. — Но не самое-самое…

— А какое же — самое? — спросила Анна между поцелуями, и он улыбнулся так широко и открыто, с некой загадкой в самой глубине его глаз, что она не могла не ответить ему улыбкой тотчас.

— Я потом покажу тебе…

Анна думала, что не заснет после того, как стихли его шаги в доме, когда Андрей уходил из флигеля. Но сторона постели, на которой она лежала, все еще хранила тепло его тела, а покрывало, в которое он заботливо завернул ее перед уходом, согревало, прогоняя прочь легкую прохладу утра. И она провалилась в сон без сновидений, представляя, что лежит именно в руках Андрея, и первое, что увидит при пробуждении — его нежный любящий взгляд. А первое, что услышит, будет его тихое: «Анни… моя милая…» и, конечно же, то, что Андрей шептал ей этой ночью под ее восторженное «Еще! Прошу, еще!», и то, что так сладко кольнуло в сердце.

— Mia sposa… mia amor… mio angiolino…

Странно, но только утром Анна поняла, что той ночью меж ними впервые не было никаких недоговоренностей, никаких неясностей и никаких условий. Она даже забыла о самом главном требовании и не спросила о том, как намерен поступить в отношении Сашеньки Оленин в будущем, когда станет ее супругом. И только в то утро, когда прибравшись после утреннего пробуждения, спустилась вниз на завтрак, Анна поняла, что истинная любовь — безусловна и всепрощающа. Когда с трудом скрывающая свое любопытство мадам Элиза показала Анне на белый прямоугольник послания, столь заметный сейчас для них обеих на фоне полотна скатерти. А потом вспыхнула от радости, загорелась вся сиянием восторга, когда Анна стала разворачивать спешно бумагу, и в свете солнечного луча блеснули гранаты на ее пальце: