— Знать, вы спасли меня в который раз, — Анна ничуть не смутилась, когда он напомнил о той самой угрозе, которую она приберегла напоследок для него, и даже возможности попасть в совершенно иную спальню, чем хотелось бы. Если бы конечно, была намерена исполнить свое обещание. — От души надеюсь — не последний…, - а потом посерьезнела, провела кончиками пальцев по его лицу, чуть задержавшись на тонкой полоске шрама под глазом. — Никогда не отпускай меня больше…
— Jamais de la vie! [663] — твердо проговорил Андрей, и что-то было в его голосе, от чего голова снова пошла кругом, а сердце заколотилось быстрее. Смело встретила его взгляд, когда прошептала в ответ, чувствуя, что жар в теле стал совсем невыносим:
— И даже сейчас…
— Нет нужды ныне, — покачал головой Андрей, памятуя о прежнем плане Анны, по воле которого он оказался здесь. — Я не желаю того, что ты задумала. Не так. Не придет потому девка твоей тетушки.
Он действительно разгадал тотчас самую суть ловушки, которую тщательно выстроила Анна. Заманить на откровенный разговор в уединенное место, сделать так, чтобы это свидание стало явным для той, кто вынуждена будет отстаивать честь своей подопечной. Дверца ловушки, расставленной должна была захлопнуться с приходом горничной Веры Александровны. Ловушки, столь очевидной для него в тот момент, что разум не мог не кольнуть сердце справедливым упреком в том. «Ты всего лишь дичь, на которую ставят силок, mon cher, всего лишь дичь…»
А потом те слова, сказанные напоследок испуганной девушкой Анны. Слова, которые заставили вспомнить не ту Анну, что так искусно пыталась раскинуть сети в эту ночь, а ту Анни, которая ловко играла в лапту на траве перед усадебным домом. Чей звонкий смех до сих пор был в памяти, а страстный шепот по-прежнему мог обжечь воспоминанием.
Он ей нужен. Иначе она так упорно не добивалась бы его имени и именно его расположения. Он был ей нужен. Хотя бы для того, чтобы устранить все горести и препоны из ее жизни, наполнить ее той самой радостью, которую Андрей увидел в день потери и возвращения дитя. И разве это не отвечало его собственным стремлениям — сделать ее столь счастливой, каковой она была прежде? Вернуть ей прежнюю легкость и веселья очаровательной papillon?
Андрей мог не ходить. Уступить настойчивому требованию разума, твердившему, что его снова обманывают, так нелепо и так наивно. Но ноги сами понесли его прочь из дома, когда уже опустилась на Милорадово ночная тишина, когда гасили многочисленные огни в окнах. Как тогда. Только теперь не он ставил условия. Анна. Так он решил, уступая ее просьбе… Хотя кого он обманывает? Разве его кровь не кипела в жилах при одной только мысли о том, что случилось некогда на аналогичном ночном свидании? Разве не мучает его неукротимое желание коснуться ее как тогда тем летом, словно дотронуться до мечты, до его истинного рая, до его ангела…?
— Не придет? — переспросила Анна и улыбнулась вдруг так торжествующе, что Андрей прищурил глаза в удивлении этому восторгу. — То к лучшему… я думала, у нас так мало времени, а впереди еще вся ночь.
— Нет, — покачал головой Андрей. — Впереди вся жизнь. И начало ей станет не через год и не через несколько месяцев. До Петрова поста, — и повторил твердо и решительно, показывая, что нет спора в этом для него. — Я бы хотел обвенчаться до Петрова поста.
До Петрова поста? Менее чем через две седмицы! Это совершенно немыслимо! Первые мысли, которые промелькнули в голове Анны, были именно эти, твердящие, что менее чем за два десятка дней никак не устроить достойной свадьбы. А потом пришли иные, те, что принесли с собой совсем другие желания, совсем другое понимание того, что произойдет вскорости в начале первого летнего месяца.
— Я буду рада пойти под венец под Петра и Павла, — коротко ответила, а ее уже целовали в эту счастливую улыбку, которая сопровождала эти слова. Потому что более уже не мог он сдерживать тот огонь, которым уже горели пальцы и губы, требуя столь памятных прикосновений к коже. И Анна с той страстью, что скопилась в ней за долгие месяцы и годы ожидания именно этих губ и рук, так ответила на этот поцелуй, что даже заставила Андрея несколько пошатнуться на месте. Тут же отстранилась, вспомнив о его калеченной ноге, боясь, что причинила ему невольно боль или доставила иной дискомфорт. Она подмечала, насколько Андрею тяжело было к концу бала держаться стойко и прямо, когда колено ныло нещадно. Никто не понимал. Только она видела. По мимолетной морщине на лбу, по поджатию губ, по смене позы.
— Прости…, - но Андрей не дал ей договорить — подхватил вдруг на руки и снова приник в поцелуе к ее губам, наслаждаясь столь близким ее присутствием, ее горячим ответом на его порывы. А тот ответ был так обжигающе горяч, что кровь, кипевшая к тому времени лавой по жилам, стала и вовсе огненной.
И отступило время. Осталась только эта женщина для этого мужчины. И только этот мужчина для этой женщины. В руках друг друга. Под пальцами и губами. Кожа к коже. Принимая тяжесть мужского тела и сладость женского. Обжигая друг друга ласками, деля друг с другом нестерпимую жажду стать одним целым телами и душой, а после — острое наслаждение, от которого тело ломит сладкой истомой, а в горле пересыхает вмиг.
Но в тот момент и не надо было слов, этому мужчине и этой женщине. Только нежность, что нитью протянулась через взгляды, когда Анна распахнула серо-голубые глаза, потрясенная тем, что только что волной прошлось по ее телу. Нежность, с которой Андрей коснулся губами сперва ее лба, чуть солоноватого от пота, а после пересохших губ. Нежность, с которой он заключил после Анну в кольцо крепких рук. И с которой она, уютно устроившись на его плече, водила пальчиком по его коже. По тонкой колючей щетине на линии подбородка, еле заметной взгляду, но такой уже ощутимой на ощупь. И далее — по шее, по ключице, по груди… и снова обратно, к лицу.
Анна вспоминала, как легла ее грудь в его ладонь, наполнив ту, словно и была создана только для этой руки. И как отлично разместилась ее голова сейчас на уютной выемке между его грудью и рукой, лучше иной перьевой подушки. Он был создан для нее, для Анны, а она была сотворена Господом только для него, ее Andre…
— Так покойно и так радостно, как ныне, с тобой, мне, верно, не было никогда прежде, — прошептала Анна, снова и снова целуя его в плечо. Андрей в очередной раз проводил ладонью по ее волосам. И смотрел на нее с такой любовью в глазах, что у Анны даже сжималось горло от того трепета, в который ввергал ее тот взгляд. А потом вспомнила слова брата и чуть встревожилась, что он сейчас обидится на нее за эту фразу. Но Андрей только ответил на это:
— Я был бы благодарен Господу, если бы и далее я приносил в твою жизнь их. Но и не только их, — и она краснела от этого намека, от шутливого и легкого тона, которым он был произнесен. Прятала свое смущенно-радостное лицо на его плече от взгляда, и Андрей, улыбаясь, целовал ее светловолосую макушку.
Всего лишь раз набежала тень на их счастливые лица в ту ночь. Когда Анна, почувствовав некий укол совести за то, что сама совершила, заговорила о прошлом.
— Мне мнится ныне, словно я спала прежде, а теперь вот пробудилась от того мрачного сна, в котором была с того дня, как мы расстались, — проговорила тихо она тогда. — Или это нынче сон, и я проснусь поутру, а все будет таким, как и прежде? И я не с тобой…?!
И она так вцепилась в Андрея при этих словах, будто вот-вот он исчезнет из этой спальни, растворится как дымка утреннего тумана. Он же поспешил ее успокоить, пытаясь своей нежность унять ее страхи, уверить в том, что это вовсе не сон, что уже ничто неизменно для них.
— Нет-нет, — качала она головой, прижимаясь к нему всем телом, когда Андрей обнимал ее. — Мы ранее тоже были убеждены, что ничто неизменно, что наши узы неразрывны. А Господь распорядился иначе… и столько всего случилось тогда… Оттого так и страшно мне утро. Не принесло бы оно чего худого с лучами солнца. Не разлучил бы день более, чем желалось бы.
