Протянула Андрею ладонь на прощание, заметив краем глаза, как ежится от холода мадам Элиза, пытаясь спрятаться от этого легкого морозца, как она переступила с ноги на ногу, ожидая, пока они простятся, и Анна поспешит в дом. И только потом подумала, что надо было стянуть перчатку с руки, пока прятала ладони в муфте, обнажить ладонь, вынуждая его коснуться губами ее. Увы, не успела, а потому только попрощались легким пожатием у крыльца, о чем не могла не сожалеть позднее Анна. Что такое короткое пожатие? Что может сказать оно? А вот поцелуй ладони…

И долго горели огнем щеки, «с холода», как пояснила Анна хитро улыбающейся Пантелеевне, встретившей прибывших в передней. А вот свою непривычную рассеянность так и не смогла объяснить, потому ушла к себе, едва стала ловить себя на той, боясь, что ее заметят другие. Стояла у окна, как в тот день, когда Андрей вернулся из Европы, пытаясь высмотреть свет окон усадебного дома в темноте вечера.

Он снова был в Милорадово. Он вернулся, думала Анна, уже лежа в постели, глядя через стекло окна, как ветер качает деревья в парке. Он не в Москве, он далеко от этих девиц, которые, скорее всего, кокетничали напропалую или исподтишка бросали неловкие и скромные улыбки, пытаясь заинтересовать его своей особой. Об остальном думать Анна сейчас не хотела, боясь спугнуть то странное чувство, что пришло в ее душу при появлении Андрея. Ведь так по-иному билось ныне сердце, словно напоминая ей о том, что оно есть, что оно все еще живо. И так спокойно было на душе отчего-то — впервые за последнее время, в которое она так часто мучилась бессонницей, не в силах забыть тревоги и напасти текущих дней. Быть может, потому Анна быстро и совсем незаметно для себя соскользнула в сон, в котором она бежала по знакомой лесной тропинке, залитой лучами летнего солнца. И знала, что он уже совсем рядом с ней, за ее спиной, что вот-вот ляжет на ее плечико мужская широкая ладонь, останавливая этот бег…

Утро было поистине весенним — солнце так и норовило заглянуть в окна яркими лучами, с крыш звонко капали маленькие брильянты, и уже всем становилось ясно, что скоро в эти края ступит пора первой зелени и цветов. Удивительно, но в Москве еще лежал снег, а тут же он стремительно таял, показывая черноту земли, убегая в темноту лесов, где еще можно было схорониться под густыми ветвями ельника от солнечных лучей, несущих гибель. Звонко защебетали воробьи на дворе, перелетая с ветки на ветки, приветствовали приближение весны. Пасхальное воскресенье, по обыкновению, принесло с собой быструю смену сезона — еще недавно везде лежал снег, а погляди-ка, пара-тройка дней, и его как ни бывало, а в поле вовсю уже бороздят, вспарывая сохами черноту земли, щедро напоенными первыми водами.

Казалось бы, предчувствие весны вместе с лучами солнца, скользнувшими через прозрачные занавеси в малую столовую дома, должно было коснуться и сидящих за столом людей, заразить их той радостью, с которой даже дворовые, суетясь на заднем дворе, поднимали лица к солнцу. Но этого не случилось. И мужчина во главе стола, молча пьющий горячий темный кофе, не запивая холодной водой — привычка, приобретенная в Европе, и девушка, склонившая низко голову к тарелке, чтобы не встретить ненароком взгляд матери, сидящей напротив, не улыбались. Они едва ли замечали, как благостно ныне этим весенним утром, как радостно встречает природа субботу Светлой недели [575].

Как обычно за семейными трапезами царила гнетущая тишина, прерываемая только еле слышными шагами лакеев, звяканьем приборов да редкими репликами, которые отпускала Алевтина Афанасьевна. Редкими, потому что ныне никто не стремился отвечать ей, как бывало прежде: Андрей за эти годы, что отсутствовал, потерял уважение к матери, по ее мнению, и даже из вежливости отвечал ей коротко и как-то нехотя, а Софи, почувствовав присутствие брата, стала подражать тому во всем. Даже редко ныне бывала с Алевтиной Афанасьевной, все с Андреем. Знала она, о чем они там беседуют наедине! Тот все ей голову морочит, что она должна жизнь свою устроить. А ее жизнь тут, подле Алевтины Афанасьевны?! Да и кому будет нужна девица в летах? И это ныне-то, после войны и похода в Европу, когда женихов справных на всех девиц не хватает?

— На Красную горку свадьбы в селе будут, — проговорил Андрей, напоминая матери и сестре, что придут за благословением и к усадебному дому по обычаю, заведенному прежним хозяином, который Андрей был намерен поддерживать и далее. — Не возьмете ли на себя, maman, подготовить подношения для молодых?

Крепостных молодоженов следовало не только благословить добрым словом, но и поднести тем по кубку крепкого вина, разделяя вместе с барином тост за будущую жизнь, а еще одарить тех деньгой. Андрей уже подготовил по золотому рублю для каждой пары, что придет на следующей неделе к парадному подъезду усадебного дома.

— Не могла бы я…? — Софи любила домашние хлопоты, которые предоставила ей вести мать в Агапилово и в московском доме, потому и осмелилась предложить свою помощь. Но была тут же прервана недовольной репликой матери:

— Не могла бы! Андрей Павлович должен о том просить буфетчика своего, коли нет той, кто занялась бы тем по праву. Коли супруги нет! Пора бы уж подумать о том вашему брату. Не юнец давно, — а потом вздохнула деланно тягостно, показывая свое недовольство. — Но нет! Вашему брату надо было ехать на сев через бездорожье весеннее вон из Москвы. Там ему было не по нутру, вестимо, раз выехал, когда все благоразумные люди по домам сидят.

Алевтина Афанасьевна до сих пор не могла забыть, как едва приступ сердечной у нее не случился, когда за похожим на этот завтраком в московском доме Андрей сообщил, что намерен ехать на Пасху в гжатские земли. И она ясно понимала, что тянет его туда, и это вовсе не забота о посевных работах.

Сперва хотела разыграть болезнь, чтобы удержать сына от этого шага. Было время — несколько лет назад, эта уловка так помогла ей, когда нашла в Агапилово письмо от этой кокетки Надин. Когда узнала, что та может оставить одного брата ради другого, как сделала это некогда. Ну, уж нет, вспылила тогда Алевтина Афанасьевна. Что бы ее Бориса да с носом оставили! И кто — собственный брат! Quelle scandale!

И она тогда писала в Петербург, куда уехали за покупками к свадьбе Надин с родителями и Борис: «Mon cher fils, mon couer [576], вы должны немедля повести под венец свою нареченную, покамест не потеряли то, что считаете своим. Доверьтесь maman, венчайтесь тотчас, как получите от меня иную записку с вестью о моей хвори, ссылайтесь на то, что я на одре заклинаю тому свершиться…». Ее Боренька так сильно желал эту темноволосую вертихвостку. Разве она могла поступить иначе? Потому и легла в постель в тот же вечер, разыгрывая приступы боли, призывая к себе местного иерея для «последней исповеди». Андрей не оставил ее тогда — смиренно сидел у постели, как она просила, являлся по первому зову в спальню. Она удерживала его при себе ровно до того момента, как получила вести, что дело свершилось, а Борис венчался с Надин в одной из церквей столицы. Когда Андрей не успел бы помешать тому, что должно было случиться.

Нельзя сказать, что Алевтина Афанасьевна не жалела обманутого в своих ожиданиях младшего сына. Конечно же, ей было больно, как и ему, когда он прочитал письмо Бориса. И его глаза… При его взгляде даже сердце сжалось на миг. Но выбор между Боренькой и Андреем был сделан. И, наверное, сделан еще тогда, когда ей показывали младенчиков при рождении — Андрей и Софья были вылитые отец на лицо, а вот Боренька был ее породы. Боренька был ее мальчиком. Всегда.

Боренька… Борис ни за что ни поступал бы нынче, как Андрей. Он не позволил бы себе не замечать реплик матери, как делает это младший сын с тех самых пор, как она встретила его по возвращении из Европы. И уж определенно не прислал бы в ответ на сообщение о болезни матери слова, что до Милорадово около двух дней пути, и он успеет прибыть в Москву по первому ее зову. Quelle impertinence![577] Нет, Алевтина Афанасьевна тогда твердо решила, что не позволит Андрею осуществить задуманное, а уж она-то видела, куда дует ныне ветер. Эта наглая девчонка, позволившая себе так унизить фамилию Олениных! Хорошо еще, что не все знакомцы были осведомлены об обручении — война помешала тому. Покарана она по заслугам, за заносчивость свою, за то, что позволила себе подобную выходку. Ах, отчего только та по-прежнему в девицах?! И отчего Андрей не забыл о том, сколько неприятностей ему доставила эта Шепелева, а все печется и печется о ее благополучии? И вот этот отъезд в преддверии Пасхи в гжатские земли…