Потом я обратился ко всей группе пострадавших дворян.
– Господа, на будущее потрудитесь сдерживать свой язык в присутствии дамы – помните, что этикет часто пишется кровью. Как и военные уложения, – и тише, чуть наклонившись в седле, добавил. – Если мозги и воспитание в вас не проснутся даже после моих слов, жду вас у себя, на северной границе. Думаю, такие бравые парни без проблем отыщут меня в орочьих лесах.
Взгляд в сторону альты показал, что моя дама полностью одобряет произошедшее. У неё даже гнева поубавилось и наметилось нечто отдалённо похожее на сытое довольство.
– Как ты их услышала? – поинтересовался я, когда мы уже прилично отъехали от места публичной экзекуции. Начинать разговор сразу мне не хотелось, нужно было сначала немного взять себя в руки.
– Альты улавливают эмоции окружающих, поэтому могут частично читать мысли. В крупных городах через меня проходит вся гнусь помыслов окружающих людей – от простолюдинов до дворян. Простолюдинов ещё можно терпеть – обычный мистический страх пополам с похотью можно и пережить. Но дворяне… Как ты уже мог убедиться, они бывают очень изобретательны в своих помыслах. Целый калейдоскоп эмоций в них гуляет: это и зависть, и похоть, и презрение, и невероятная, ничем не обоснованная спесь. Друг на друга они выливают не меньшее количество душевных помоев. Лучше уж помои из окон, чем эти, из душ. Ну а когда они не могут удержать своего естества внутри… тогда и моим сёстрам очень сложно сдержаться.
Значит, всё же, мистика. Я вспомнил слова возлюбленной об эмоциональном влиянии и взглянул на них под несколько иным углом. С некоторых пор пришлось относиться к словам женщины куда как внимательней, даже к мельком обронённым. Что ни говори, а граница приучает к осторожности. «Ну и зачем им, таким чувствительным и ранимым, да ещё и свято любящим первозданную природу, выходить к людям?» – я не стал ходить вокруг, да около и задал этот вопрос вслух. Женщина ответила не сразу, сначала она выдержала театральную паузу. Или размышляла?
– Необходимость выживания. Если мы не будем участвовать в мировой политической игре, более многочисленные люди нас уничтожат или подомнут под себя. С их преимуществом в магии это реально. Подчиняться же таким примитивным посредственностям с мелкими чаяниями и гнусными мыслишками альты не смогут. У людей ещё и чем выше социальный ранг человека, тем меньше он способен чувствовать и тем больше у него грязи в душе. Почему идёт именно такой отбор, я не знаю – скорее всего, просто вверх прорывается наиболее беспринципный и «самоотверженный» в деле хождения по головам соотечественников честолюбец. Он готов унижаться, перешагивать через себя и через других на пути вверх. Нормальные к этому не готовы.
– Твои выводы о людях… Они касаются только подов, или военных тоже? – что-то такое было в её словах, что заставило меня проникнуться и задуматься.
– Извини, Вереск, но военные тоже порой продвигаются вверх не благодаря победам на поле боя и храбрости, а по другим причинам – тем же самым, что и у подов, как вы их называете. Но служба накладывает свой отпечаток, и замешанное на крови врагов честолюбие – уже не такое уж и отвратительное. Оно честное, прямое, правильное, – женщина вновь задумалась, и сочла за нужное добавить. – Ну… по крайней мере, мы, альты, так его воспринимаем.
– Ты со мной очень откровенна сегодня. Спасибо.
– Не за что, милый мой мальчик: ты располагаешь к откровенности своими делами и чувствами. Мою честь ещё никогда не защищали столь изобретательным способом… Да и, признаться честно, обычно я сама её защищаю. Это… слишком непривычно, но… приятно. Вот оно как, оказывается, женщине, когда рядом есть мужчина…
Постоялый двор, куда меня привела «отдыхать» альта, был, в самом деле, неплох. На первый взгляд, конечно. Огромный обеденный зал с целыми двумя люстрами, каждая на добрых пятьдесят свечей. «Магические!» – подсказала услужливая память. Такие могут гореть почти бесконечно, куда ярче обычных восковых или жировых, да ещё и не воняют! Была в зале и пара каминов – гости могли расположиться и возле них. Вот только сейчас особо и вариантов не оставалось, так как люстры не горели, и единственным источником света служил этот самый обычный огонь в каминах. Народу также было немного. Но столы у самих каминов уже оказались заняты, пришлось выбирать места чуть поодаль.
Трактирщик к нам не вышел – не иначе, у него таких благородных посетителей хватало и без нас. Шустрая официантка, слишком фривольно разодетая для женщины современных имперских нравов, бойко приняла заказ; уже удаляясь, она умудрилась бросить любопытный взгляд на мою спутницу и другой, по-женски заинтересованный, на меня. От этого, второго, взгляда у меня зашевелилась… альта под боком. Она в очередной раз подтвердила умение распознавать эмоции и мысли. Распознала. Накрыла мою руку на уголке столешницы своей и подарила такой ВЗГЛЯД, что бедовая официантка тут же вылетела у меня из головы.
Подали яства, и мы с энтузиазмом на них накинулись. Женщина, вкушавшая своё любимое сырое мясо с травками, окончательно расслабилась, окружающий её ореол ярости почти полностью увял. Мы молчали. Слова были сказаны ещё на улице, теперь можно было спокойно их переваривать, запивая трогательной взаимной нежностью. Когда мы закончили с ужином, трактирщик всё же подошёл. Его интересовало мнение альты. Весьма, между прочим, предусмотрительно: офицер привычен и понятен, а вот эта взбалмошная бестия… Лучше убедиться, что ей всё понравилось, а то мало ли… Даже если будут претензии, лучше выслушать их здесь же, чем потом выслушивать в своих собственных покоях, да и градус недовольства можно заметно снизить. Но кроме альты был ещё и офицер, которого делец благополучно скинул со счетов. Зря он это сделал. Разомлев после трапезы, я вдруг вспомнил своё желание постичь смысл жизни соотечественников.
– Присаживайтесь, уважаемый, – под моим тяжёлым взглядом трактирщик не стал отнекиваться, присел на свободный стул. – Вина? Я угощаю.
Наверное, это смотрелось забавно: посетитель угощает вином хозяина заведения, где это вино заказано. Он честно попытался отказаться. Должно быть, предчувствовал, что пить в компании офицера и альты всё равно, что дразнить спящего льва: удовольствия никакого, зато страху натерпишься3. Но что он мог противопоставить моему молодецкому напору? Короткая попытка отговориться закончилась аккурат тогда, когда альта рядом со мной продемонстрировала ему своё недовольство. Пришлось мужику соглашаться. Эксперимент начался.
Спустя полчаса откровенной пьянки, Виктория выразила своё неудовольствие уже мне, пришлось сбавить обороты. Её взгляд… не сулил ничего хорошего пьяному, неспособному выполнить супружеский долг – как его понимает альта – мужчине. Ещё и это покалывание стилета в бедро… Одним словом, взгляд альты был предельно красноречив. Но спиртное сделало своё дело, трактирщик раскраснелся, осмелел, проникся моими байками про жизнь на границе. Теперь он был достаточно открыт для серьёзного разговора.
– А чем живёте вы, господин Вернен?
– Я? Да что я… Живу своими посетителями. Это так волнительно: иметь среди посетителей всех лучших людей города. Сам приобщаешься к их могуществу, знатности. Мне ничего больше не нужно от жизни – только довольство посетителей. Они платят за моё усердие расположением и звонкой монетой, – разливался соловьём хозяин. Даже Виктория заслушалась, видно, он говорил то, что думал… по крайней мере, в данный момент.
– Вы так уважаете своих посетителей?
– О да! Господин эль Дарго, я по-настоящему счастлив, только если они довольны!
В общем, резоны хозяина были чисты и благородны. И понятны. Он был на своём месте, им и жил. Пора было заканчивать посиделки, а то женщина рядом со мной уже проявляла признаки беспокойства. Едва мы поднялись из-за стола, она тут же вцепилась в меня, но повела не в спальню, как я ожидал, а на… задний двор. Следующие полчаса воительница с каким-то мстительным удовольствием гоняла меня по площадке одним единственным когтем, с которым не справлялись оба моих клинка. Она легко опрокидывала меня в бочки с водой, заставляла уходить с линии атаки перекатами – аккурат в стойла, не отличавшиеся чистотой, возила в грязи за постройками. Лёгкое опьянение почти не мешало рефлексам, даже помогало им, окончательно выключая голову. По завершении импровизированной тренировки я был трезвым, аки стёклышко, но окончательно загнанным. Зато теперь можно было обмыться в ближайшей бочке и отправляться в спальню. Не знаю, как мой долг без пяти минут семейного мужчины, но альта уходила с заднего двора с чувством выполненного долга примерной жены: у неё было своё представление о роли женщины в семейных делах.
