– Значит, волчонок вырос, – хмыкнула Виктория. – Засомневался. Будет забавно наблюдать за твоими изысканиями. Если не возражаешь, мы продолжим этот разговор чуть позже.

Я не возражал, во всю занятый осёдлыванием своего нового четвероного друга.

Воительница тем временем уверенно ступила в стойло по соседству, где обитал второй агурский скакун. Она встала точно напротив напряжённой животины, ввинтив в неё свой взгляд; и так и стояла, не меняя позы, всё время, пока я седлал своего агурца. Ноздри коня еле-еле трепетали, словно он принюхивался к своей новой хозяйке. Но вот женщина смело шагнула вперёд, смыкая на шее скакуна кольцо объятий, зарылась лицом в ухоженную, лоснящуюся гриву. На коня в этот момент было больно смотреть: он словно и дышать перестал, настолько был доволен. «Умеет же моя дама укрощать жеребцов», – пошутил я про себя, вскакивая в седло.

Бросив взгляд в соседнее стойло, отметил, что альта уже на коне. И когда только успела? Ещё секунду назад стояла в обнимку со своим скакуном, а тут раз – уже на нём. Из конюшни мы выходили след в след – кони стадные животные, и только это помогло мне не столкнуться с норовом своего скакуна ещё в помещении. Городок мы миновали на лёгкой рыси, держась всё так же, друг за другом; зато за воротами резко разошлись в стороны. Мне очень хотелось скакать с женщиной бок о бок, ощущать на расстоянии вытянутой руки её плечо – ну, или что поинтересней, – но сейчас это было неразумно. Слишком норовистый конь мне попался, его нужно было сначала хорошенько приструнить; а то с него станется, начнёт выяснять отношения с собратом. Ударить же лицом в грязь рядом с прекрасной дамой мне совершенно не улыбалось. В особенности не фигурально, а буквально.

Потихонечку, полегонечку, но мы с конём притёрлись друг к другу. Шансов против потомственного дворянина, да ещё и опытного офицера, у него просто не было. Собственно, животина быстро прониклась этой нехитрой истиной, и я всё же подъехал поближе к возлюбленной. И только теперь до меня дошла ещё одна истина, которую я упустил под спудом собственных проблем с жеребцом: женщина не использовала ни седла, ни уздечки, лишь легонечко придерживалась за гриву. Она даже в такой мелочи, как верховая езда, демонстрировала это странное, невероятное единение с природой.

Со стороны это смотрелось красиво: два совершенных творения дикой природы, приникшие друг к другу стройными телами; длинный разлетающийся на ветру хвост скакуна, а сверху – простёртый по ветру хвост женской косы. На губах у женщины бродила совершенно счастливая улыбка, да и конь под ней был рад обретённой свободе, и теперь отдавал всего себя бешеной скачке. Портить такую идиллию совершенно не хотелось, хотелось любоваться на хищницу, оседлавшую доверчивое парнокопытное, использующую все скрытые в его теле резервы не для питания, но для радости движения. Захотелось самому нестись вперёд, словно зелёный юнец, первый раз оказавшийся наедине со своим конём в огромном, непознанном мире. Виктория ещё и добавила мне ощущений, ввинтив в сознание очередную порцию образов. Перед глазами проплывали вереницы объёмных, совершенно натуральных картин – осязаемых, источающих запахи, звуки; эмоции сходили с ума от невероятных, нечеловеческих ощущений, а в ушах… в ушах билось, бесновалось пленённой птицей стихотворение.

«Лошади, лошади -

            птицы степные.

Вас обожаю,

            безумный игрок.

Нежно лаская,

            прикоснуться ко гриве;

Галопа почувствовать

            жёсткий рывок…

Конь, твоё тело

            стреле      подобно,

Играющей

на тетиве повода.

Подари же мне      свою силу:

Вместе      давай      пронзим

Леса ковровое золото.

Конь, мчи навстречу ветру -

Дай ощутить тугой поток.

Здравствуй, брат-ветер!

Скучал?

Так пожми души звонкий клок!

Конь, ты – самый надёжный друг.

Прорви же жёлтую мякоть леса,

Дай заглянуть      в его тёмную      суть -

Сквозь тернии      свободы лежит наш путь.

Играть? -

Меня не сбросишь -

одной       уздой      связаны.

Ну а если?

Жизнь отдать –      ерунда,

А после смерти

– какая разница?

Возьми, поешь.

            Было      здорово!

Моё плечо

            к твоим услугам,

Коли нос почесать хочется.

Нет, не верю,

            что человек

Раб своего одиночества!»

Наваждение спало лишь под утро, когда мы расположились на ночлег. Я просто не представлял, что из обычной рутинной конной поездки, да ещё и на пределе возможностей скакуна и твоих, может получиться настолько невероятное, незабываемое, волнительное СОБЫТИЕ. Я терялся в причинах и следствиях, не понимал, обязан ли пережитому горящему в душе чувству любви или непонятной, нечеловеческой природе моей альты. Совершенно счастливый, выкинув из головы все попытки логически мыслить, я провалился в спасительный сон. Рядом мило посапывала виновница моих душевных треволнений, словно и не замечавшая созданной ею бури.

Утро для нас наступило, когда солнце окончательно выкатилось из-за кромки горизонта. Короткий сон в два с половиной часа не мог до конца прогнать усталости от бешеной ночной скачки, зато утренняя тренировка вполне справилась с этой задачей. Новый день превратился в новую скачку на грани возможного, и вновь меня то и дело накрывало ощущение полёта. Эмоциональный накал был уже не тот, но и однообразия не возникало, даже затёкшая спина не сильно волновала. Короткие трапезы на постоялых дворах воспринимались, как досадные преграды чувству полёта.

Наша дорога уже давно не пролегала по чистому полю, хотя я и не заметил, когда именно произошёл приметный переход от деревенских дорог к обширному тракту. Вокруг живописно зеленели обработанные поля, над деревушками всевозможных размеров и фасонов клубились печные дымки, стали попадаться конные патрули и перемещающиеся в разных направлениях путники, – но всё это проносилось мимо, словно в другом измерении бытия: никто и ничто не осмеливалось прерывать нашего бешеного темпа. Даже встречные дворяне и военные предпочитали отступать с дороги, едва замечали блеск металла в альтовской косе и моё серебряное шитьё лейтенанта на форменной куртке.

А потом мы как-то резко въехали в крупный город. Сначала на нас навалился деревянный пригород, с его грязью на улицах, смогом от топящихся по-чёрному печей, спешащими по своим делам бедно одетыми обывателями. Странно, но в таких вот пригородах порядка и чистоты куда меньше, чем в любой самой захудалой деревеньке. Поэтому приближение ворот каменной части города мы с Викторией посчитали за благо.

Эти стражники не спали. А жаль, спи они – мы бы ничего не потеряли, скорее, приобрели. Один – среднего сложения, совершенно невзрачный. Кольчуга выгодно подчёркивала его мужественность, скрывая животик. Второму не помогала даже кольчуга. Оба были чем-то неуловимо похожи на трактирщика, которого так точно живописала моя спутница; по крайней мере, никакой воинской породы в них не было и в помине. Возможно, именно поэтому они повели себя так, как повели.

– Уважаемые господа, прошу оплатить проезд в славный город Гассанда. По два медяка с человека, по серебрушке – с коня, – вышел вперёд толстяк.

Я нахмурился, женщина провела ладонью по рукоятям мечей за спиной.

– С чего такая честь? – поинтересовался я внешне небрежно.

– А-ась? – не понял меня парламентёр.

– Не слишком ли высоко ценит славный город Гассанда гвардейца и знатную даму, спрашиваю?

– Не могу знать, – служилый даже не понял, чего от него хотят, и какая угроза нависла сейчас над его дражайшей шкурой.

Ответ оказался неправильным. Я наклонился в седле и съездил кулаком ему в лицо, а плоская сторона клинка альты отправила толстяка в короткую пробежку до караулки. Худосочный попытался выхватить меч, но от волнения запутался в ножнах. Коготь Виктории заблокировал вторую попытку, с силой придавив крестовину.