— Это спальня моих родителей, — протянул гиппарх. «И здесь будут рождаться мои дети», — этого он не сказал вслух.

— Дом большой. Перенесешь спальню в другое место, — пожала плечами Колоксай, не очень понимая, что для него это невозможно. — Так или иначе, твой дядя умер от сердечного приступа.

На следующий день сам Левкон, «очевидец» произошедшего охранник Гелон и начальник дозорного отряда Главк, «наведший порядок» в усадьбе, тронулись в Пантикапей доложить о случившемся. Они прихватили с собой и старосту Мола, который намеревался клятвенно подтвердить в Народном Собрании личность сына Леарха.

Впрочем, людей, узнавших Левкона, оказалось достаточно и в отряде дозорных, и в самом городе. Однако это не сняло вопросов Калимаха, очень подозрительно отнесшегося к смерти своего дружка и появлению «законного наследника».

— Мой дядя опасался неповиновения слуг, — сказал Левкон в конце разговора. — Когда мы встретились, он говорил о своих распоряжениях на случай смерти. Никомед хотел, чтоб две солеварни и поместье у хвоста Мышиного мыса отошли к его другу и благодетелю казначею Калимаху. — Гиппарх выдержал паузу, проверяя, какое впечатление произвели его слова. — Я поспешил за дозорным отрядом, но… опоздал. — С тяжелым вздохом он опустил глаза долу, выражая уважение к памяти покойного. — Последнее желание дяди для меня — закон. Мои рабы сегодня же уйдут с обеих солеварен и пустоши у Мышиного.

— Пусть останутся. — Калимах благосклонно поднял руку. — Я надеюсь, Левкон, сын Леарха, — проговорил казначей, вполне оценив достойные шаги нового наследника, — что ты будешь для народа Пантикапея такой же поддержкой, какой был твой благочестивый дядя Никомед. Не хочешь занять должность ойкиста?

— Я счастлив служить народу Пантикапея, — отозвался гиппарх, прекрасно понимая, как должен ответить, — на любом поприще. Но не судите меня строго, благородный Калимах, я только что вернулся из плена и хотел бы отдохнуть, заняться делами хозяйства…

— Ну что ж. — Казначей склонил голову. — Достойное решение для наследника таких достойных людей, как Леарх и Никомед. Удачи тебе.

— А ты умеешь дать взятку, — сказал Гелон, когда они уже покинули мегарон Народного Собрания.

— Да, ты парень не промах! — Главк с такой силой хлопнул друга по плечу, что тот аж присел. — Без солеварен он от тебя бы не отстал.

Левкону стало тяжело на душе. Только что он преспокойно обделывал дела с человеком, который поставил на колени его родной город. А еще вчера спрашивал: почему все подчинились? У каждого был дом, семья, обстоятельства… «Неужели и я вот так… Кер-олаг!» — выругался гиппарх.

Справиться с сердечной мутью Левкону удалось только на обратном пути. Он успокаивал себя тем, что сможет что-то сделать для жителей поселка и бывших рабов. Вид у усадьбы был такой, словно по ней топтались великаны. Почти все крыши сгорели, кое-где глинобитные стены растрескались от огня, в доме все двери были сорваны с петель, а дорогая посуда побита. Однако скот и хлеб удалось спасти. Крестьяне собрались на площади и ждали, пока новый хозяин усадьбы начнет дележ. Они нуждались не только в ячмене и пшенице для будущего посева. Их надо было кормить сейчас. И какими бы богатыми ни казались стойла и хлева Никомеда, отдать пришлось почти все.

— Ты нищий, — с коротким смешком констатировала Арета, когда Мол и еще двое мужиков тянули за веревку со двора едва ли не последнюю корову. — Как жить будешь? Продашь себя в рабство?

— Первый год как-нибудь перебьемся. — Левкон не разделял ее скепсиса. — А со следующего урожая деревня отдаст мне почти половину. Да и этот урожай не за горами. — Он показал на молодой овес, топорщившийся на ветру. — Сеяли рабы Никомеда, хотя земля и крестьянская. Значит, опять половина моя. Ты за меня не бойся.

Колоксай снова усмехнулась:

— Заботишься об овцах, чтоб потом их лучше стричь?

Он вспомнил, где и когда видел у нее эту кривую, как нож, улыбку. Именно так Арета скалилась, когда играла с Ясиной в кости.

— Что тебя злит?

— Пустое. — Девушка отмахнулась. «Просто все кончается, и от этого больно». — Поедем в степь, — сказала она. — Или на побережье. В твоем доме сейчас нет ни единого угла, в котором можно было бы спрятаться.

Гиппарх пожал плечами. В степь так в степь. В последние сутки он был настолько взвинчен, что не знал, хочет ли оказаться со спутницей наедине. Скорее сейчас ему это мешало. Но как только они сделали крюк через желтые травы и выехали к морю совсем одни, ветер выдул из его головы всю дурь. Не было слышно ничего, кроме сильного бриза и рокота волн.

Арета тронула уздечку и молча пустила коня вниз по каменистой тропе. Она знала, что Левкон последует за ней на берег. За кустами держидерева спутники привязали лошадей и сбросили одежду. Сейчас они испытывали почти отталкивание друг от друга. Левкон не знал, как протянуть руку и коснуться плеча Ареты. Девушка шла к морю перед ним, и гиппарх угрюмо смотрел на ее смуглые лопатки. Он никак не мог расслабиться. Постоянно думал о поместье. Слишком много всего навалилось сразу. И Арета была лишней. Лишней…

Она повернулась к нему и взяла за руку:

— Завтра я уеду и уведу рабов-меотов.

Он молчал.

— Сегодня побудь со мной. — Ее палец коснулся его брови и стер белую капельку пота.

Левкон глубоко вздохнул и, перехватив девушку за запястье, повлек к морю.

Завтра. Все завтра. А сегодня можно сделать вид, что они по-прежнему в дороге. Та же степь. Те же скалы. И никого, кроме них.

Вода была теплой, но после езды по жаре освежала. Левкон сделал несколько быстрых гребков и нырнул. Открыв глаза, гиппарх увидел смуглое тело Ареты, которое крутилось в плотном кольце пузырьков. Девушка нарочно взбивала руками воду, чтоб ее обволакивали воздушные шарики. Боги, какой она была желанной! Какой беззащитной в этих пузырьках! Подняв бурю брызг, они барахтались на мелководье, потом выплеснулись на плотно прибитый песок у берега и просто лежали в слабо плещущихся волнах.

От сердца отлегло. Арета перевернулась на живот и болтала в воздухе ногами. Левкон поднял руку и провел по ее позвоночнику от шеи до копчика. Она не возразила и только, как кошка, прогнула спину, показывая, что ей щекотно. Ее легкое сопротивление раззадорило его. Плевать, что там на горе, за горой! Главное, она. Горячая. Мокрая. Здесь, под рукой. Куда ей ехать? Зачем? Он не останется один. Он ее уговорит… Меотов проводит кто-нибудь другой. Сейчас. Сейчас. Сейчас-с-с.

Над гребнем утеса раздался топот копыт, и на дорожке, ведущей в бухту, появился Гелон.

— Господин! Крестьяне спрашивают, можно ли взять жернова. Им не на чем мелить муку.

«Чтоб их! — Левкон вскочил на колени и поспешно потянулся к одежде. — Час не могли подождать! Дети ослов!»

Арета не стала одеваться. Она вызывающе разлеглась на плаще. Бывший охранник зло сверкнул на нее глазом. Но Колоксай Солнышко знала себе цену. И не ее вина, что цена эта сейчас была для Левкона слишком высока.

Он быстро собрался и, поцеловав ее, уехал вместе с Гелоном, прекрасно зная, что девушка доберется сама.

Гиппарх сделал все, как обещал. Он освободил рабов, собственноручно, по обычаю, расковав медные ошейники. Лишь в доме остались невольники, которые прежде служили его отцу. К ним присоединились несколько женщин, которым некуда было идти и которые надеялись спокойно жить при добром господине.

Левкон сам из рук в руки передал Гелону девушку-тавриянку по имени Саб, с которой у охранника давно сложилась почти семейная жизнь.

— Останешься? Я дам тебе надел в деревне, — спросил гиппарх.

— Даже и не знаю, как поступить, — замялся одноглазый. — Многие помнят меня здесь не с лучшей стороны. Я все же думаю податься к Главку.

— На одно жалованье дозорных ты не проживешь, — возразил Левкон. — Его и раньше было негусто, а теперь… Ты все же возьми землю. Благо ее теперь много. И найми кого-нибудь в деревне приглядывать за ней. Или отдай за деньги соседям. Все верный хлеб.