С холма раздался дробный топот копыт. Спутники вновь взметнулись верхом. По крутой дороге к ним мчался небольшой отряд под предводительством одноглазого. Этот последний повел себя в высшей степени странно. Он уже с расстояния громко засвистел, предупреждая жертвы о погоне. Товарищи воззрились на него в крайнем изумлении. Но все дальнейшее произошло слишком быстро, чтобы он успел дать им какие-нибудь пояснения.

Арета вскинула лук и дважды спустила тетиву, предоставляя Левкону право начать ближний бой. Тут она могла ему только помочь, вступать же в личный поединок с более тяжелым всадником для нее было смертельно опасно. Кони сшиблись и закрутились на месте. Послышался стук мечей. Левкон сразу уложил охранника, вырвавшегося чуть вперед. Арета ткнула акинаком в кожаный бок того седока, у которого из плеча и локтя уже торчали ее стрелы. На остальных, развернув лошадь, напал бородатый. Это почему-то ничуть не удивило гиппарха. Несмотря на кривизну и искалеченную руку, одноглазый оказался сильным бойцом. Он держал меч в левой руке и наносил мощные удары, от которых его противникам нелегко было уклониться. Вдвоем с Левконом они смяли сопротивление четверки стражников и прикончили их. Даже со стороны было видно, что эта пара гораздо лучше владеет оружием, чем незадачливые наемники Никомеда.

— Гелон! — Отдышавшись, гиппарх отбил протянутую руку одноглазого. — Вот уж не думал тебя здесь встретить!

Бородач осклабился, обнажив ровные белые зубы.

— А где же мне еще быть, командир? Скажешь, зря я прибился к Никомеду? — Он окинул единственным оком поле битвы. — Скажешь, ты мне не рад?

— Рад, как родной матери! — рассмеялся Левкон, слезая с седла. — Без тебя бы нам пришлось туго. — Он повернулся к Арете, намереваясь представить ее старому знакомцу.

Но Бородач с крайним неодобрением таращился на спутницу гиппарха.

— Кто это? — едва сдерживая неприязнь, спросил он.

— Дочь Пеламона. Учителя, если помнишь, — ровным голосом произнес Левкон. — Арета, это Гелон, раньше он служил дозорным в моем отряде.

Девушка сдержанно кивнула. Бородач только дернул рассеченной бровью.

— Меотянка? — прошипел он.

— Кажется очевидным, что я иду от меотов, — с едва сдерживаемым раздражением оборвал его Левкон. — Скажи лучше, как ты попал к моему дяде?

— Дерьмо одно, — бросил Гелон, ведя лошадь в поводу. — Сначала все хорошо шло. Как ты меня из отряда отпустил, — он помахал в воздухе искалеченной кистью правой руки, — я и не думал, что когда-нибудь еще на лошадь сяду. Вернулся к себе на надел. У самой реки, помнишь, у меня домик был? Мне еще земли прирезали. Жена не знаю как рада была, что я больше с дозорами не езжу. Все тряслась за меня, а вышло… — Его голос стал глухим. — Когда меоты снесли предместье, я в Тиритаку ездил. Возвращаюсь: дом сгорел, а они, мои сердечные, все на обгорелой груше висят. Креуса и пять ребятишек.

Колоксай стало не по себе, и она чуть отстала. Этому человеку было за что ее ненавидеть.

— Раньше, — справившись с собой, продолжал Гелон, — из казны давали на подъем. А тут разом перестали. Калимах сказал: денег нет. Все, мол, бывший архонт на войну истратил. Только себе они такие дома отгрохали, что сразу все стало ясно. — Он облизнул губы. — Я без руки. Куда податься? Своего угла нет. Пошел было в порт. Шесть месяцев мешки с зерном таскал. Хлеба тогда стали вывозить прорву! Как будто последний день живем: все из Пантикапея вытрясти и бежать за море. Ворья развелось! Ты помнишь, чтоб в городе, за стеной, кто-нибудь на ночь ворота тележными колесами изнутри подпирал?

Левкон пожал плечами.

— То-то, — кивнул их новый товарищ. — А теперь каждый вечер люди все со дворов — от наковальни до деревянных козел — в дом затаскивают.

Арета попыталась представить, как воры перетаскивают через забор наковальню, и не удержала смешка.

Бородатый зло сверкнул на нее глазом.

— Твой дядя вздумал себе охрану набирать, — продолжал он, обращаясь к Левкону. — Из одних бандитов. Недаром в порт явился. А кто бы еще согласился людей с земли сгонять? — Гелон замялся, явно испытывая стыд, что и сам оказался в их числе. — Мне уже терять было нечего. Или к Никомеду, или сдохнуть под мешками. Вот я к нему и прибился.

— Неужели в городе больше нет дозорных отрядов? — с возмущением осведомился Левкон. — Хоть ты и без руки, но свое дело знаешь лучше многих.

— Есть. Один, — угрюмо отозвался Гелон. — Два месяца назад снова собрали. Да не от кочевников, от своих же отбиваться! На дорогах, сам видел, что делается. Беженцы да нищие толпами идут. Кого хочешь с голодухи ограбят и зарежут.

— Кто командует?

— Главк. Помнишь его?

— Еще бы. — Лицо Левкона просветлело. — Жив. А я думал…

— Еще как жив, — хрипло рассмеялся Гелон. — В первый же месяц из плена удрал.

Гиппарх подавил тяжелый вздох.

— Он звал меня, — продолжал охранник. — И я б, клянусь Иетросом, ушел от этого кровопийцы. Но у меня тут… — он замялся, — одна, ну сам понимаешь. Меня не будет — ее тут же другие возьмут. А выкупить денег нет. За еду служим.

«Боги, какая нищета!» — подумал Левкон.

— Хорошо, — сказал он вслух. — А где люди-то? Из поселка?

— Разбежались, — махнул рукой охранник. — Некоторые в степи. Другие у старого маяка в подвале живут. Куда им идти?

— Отведи меня к крестьянам, — попросил гиппарх. — Староста Мол жив?

— Он как раз там и прячется у маяка, — кивнул Гелон. — У него ноги слабые. Далеко в степь уйти не может. Да там и опасно, а у Мола внуки.

Через полчаса путники подъехали к старому маяку, когда-то гостеприимно отмечавшему морские ворота поселка. Сейчас башня покосилась, а в ее фундаменте образовалась громадная дыра, где, как в пещере, ютились несколько семей колонистов.

— Эй, Мол, вылезай! — зычно заорал Гелон. — Протри свои старые глаза. Смотри, кого я к тебе привез, да гляди не обделайся на радостях!

Из темного чрева маяка послышалось ворчание. Старик не настроен был шутить с охраной, но, завидев силуэт Левкона на коне, издал долгий нечленораздельный вопль и поспешил наружу. Мол, как камень из пращи, подлетел к ногам жеребца и обеими руками вцепился в сандалии седока.

— Наш господин! Наш добрый господин!

Такое обращение со стороны свободного поселенца покоробило Левкона. В его понимании хозяева усадьбы были богаче, но не лучше других. Еще дед говорил: «Мы должны жить так, чтоб остальные прощали нам наши деньги». Но сейчас не о деньгах шла речь.

— Вы живы, господин. Вы живы, — повторял староста, шмыгая губчатым носом. — Люди, идите сюда. Сын господина Леарха вернулся. Он защитит нас.

На свет начали по одному выползать оставшиеся в поселке жители. Они опасливо поглядывали на вооруженных всадников и, узнав Левкона, подбирались к нему поближе, чтоб прикоснуться руками к его одежде. В основном это были женщины и дети. Мужчины ушли в степь в надежде подстрелить зверя и набрать хвороста. Судя по изможденным, голодным лицам, приносили они немного. Какие из пахарей охотники?

Левкон спешился. Все с надеждой взирали на него, ожидая, что скажет хозяин. Арета не понимала, почему ее спутник молчит. А гиппарха вдруг охватила давящая тоска. Он помнил этих людей бойкими и речистыми, особенно женщин, хотя им и не положено участвовать в собраниях хоры. Но деревня есть деревня! И старый Мол, такой жалкий и сгорбленный сейчас, не он ли одним окриком ставил на место особо языкастых склочников?

Левкон соскочил с лошади, обнял Мола и почтительно поцеловал ему руку, чем привел Арету в молчаливое негодование. Для нее главным, естественно, был тот, кто сильнее. Они с гиппархом пришли сюда, чтобы оспорить силу его дяди, а вовсе не кланяться какому-то вонючему старосте ополоумевшей от страха деревни.

— Вот что, дед, — сказала она довольно сурово, — господин Левкон приехал помочь вам. Но и вы помогите ему. Готовы ли вы присягнуть в Народном Собрании Пантикапея, что он — это он, сын своего отца Леарха, законный владелец усадьбы на горе? Вы ведь граждане.