— Теперь я, — сказал он. — И смотри не разжимай пальцы. Если хочешь меня убить, сделай это другим способом.

Они поменялись местами, и Колоксай изо всей силы вцепилась в его ладонь. Ей было гораздо труднее удержать спутника, весившего больше, и Левкон не стал особенно рисковать, заходя в ручей поглубже. Когда оба снова выбрались на берег, их бил озноб. Спутники уселись на разогретых солнцем камнях и принялись стучать зубами.

— Я не чувствую себя чистой, — сказала Арета.

Левкон кивнул.

— Еще раз?

Беглецами овладел нездоровый азарт. Они четырежды выдергивали друг друга из ледяной воды и, совершенно синие, обсыхали на берегу.

— Все. — Левкон поднял одежду с земли. — Немного отдохну и пойду настреляю чего-нибудь поесть. Соберешь дрова?

Колоксай через силу кивнула.

— Я скоро.

Положа руку на сердце, гиппарх совершенно не волновался за Арету. Она была способна постоять за себя, да и он не собирался долго болтаться по лесу. Как назло, дичь разлеталась и убегала прямо из-под носа. Гиппарх вдруг обнаружил, что совершенно разучился охотиться. Раньше ему приходилось делать это только для забавы: загонять оленей, травить кабанов. Стрелять же по белкам и удодам его никто не учил. Через час бесплодных поисков Левкону повезло, он выследил семейство зайцев за едой и сумел уложить одного, когда все остальные кинулись врассыпную.

Взяв добычу за длинные ноги и закинув себе за спину, гиппарх поспешил обратно, ориентируясь по шуму ручья. Местность была ему незнакома, и он пару раз выходил не на те полянки у воды, где оставил Арету. Кроме того, охотник не чувствовал запаха дыма. «Вот лентяйка!» — возмущался он в душе. Если б Колоксай уже развела костер, Левкон в два счета нашел бы ее. Но и полянка, где они купались, тоже оказалась пуста. Осталась примятая трава. Котелок у воды. Брошенный мех. Исчезла одежда. Вероятно, Колоксай пошла за дровами. «Ну и где она до сих пор бродит? — выругался про себя гиппарх. — Я же еще и зайца должен разделывать!»

Слабый треск в отдалении насторожил его. Более спокойный человек просто сел бы и подождал спутницу. Но у Левкона почему-то сердце было не на месте. Он устал все время ожидать неприятностей и, когда они случались, воспринимал их чуть ли не с облегчением. Бросив зайца на землю, гиппарх вынул меч и поспешно зашагал на треск. Вскоре он расслышал голоса и похолодел, поняв, что не ошибся. Говорили, а вернее, кричали мужчины. Их было четверо. Через минуту Левкон увидел всю картину. Какие-то грязные чучела в овечьих шкурах толкались вокруг лежащей на земле Ареты. Трое держали ее за руки, за ноги и за голову, а четвертый торопливо насиловал, подгоняемый нетерпеливыми криками товарищей. Рядом валялась рассыпанная охапка сухих веток. Девушка собирала дрова, когда на нее напали, и, вероятно, не успела оказать сопротивления. Никто из углежогов не пострадал, во что, зная Арету, верилось с трудом. Должно быть, ее оглушили, подкравшись сзади.

Размышлять было некогда, Левкон бросился на дикарей, очень надеясь, что они плохо вооружены. Того, что держал Колоксай за ноги, он уложил сразу, всадив ему акинак в спину. Двое других вскинулись было на нападавшего, но получили соответственно в челюсть и под дых. Почувствовав, что ее больше не держат, Арета сама стряхнула четвертого и, не вставая, прямо с земли резко ударила его ступнями в живот. А потом, вскочив, пришла на помощь спутнику. Тот уже вытащил акинак из тела убитого, чтоб тут же воткнуть его в горло другому дикарю. Последний из нападавших на Колоксай лесных людей заметался, но меотянка догнала его и, вцепившись в овечью шкуру, рывком бросила прямо на освободившийся меч Левкона.

Оба, не сговариваясь, повернулись к насильнику, который лежал, не подавая признаков жизни. По его голому животу расплылся колоссальный кровоподтек. Правильно ударив, Арета разорвала ему кишки, даже не повредив кожу.

— Он мертв, — сказал Левкон. — Идем. — Гиппарх сам не понял, почему у него вышел такой суровый голос. Точно спутница была чем-то виновата перед ним.

Меотянка посмотрела на него чуть ли не с презрением и быстро, не оборачиваясь, зашагала к ручью. Там она поспешно вошла в воду и, не обращая на спутника никакого внимания, с отвращением выполоскала себя, едва не вывернувшись наизнанку. Левкон думал, что ему придется успокаивать ее. Но Колоксай, выйдя на берег, только зло сверкнула сухими глазами и, не говоря ни слова, начала собираться.

Обед, ужин, ночь — все было безнадежно испорчено. Спутники молча прошагали второю половину дня, нашли новый источник — благо их теперь попадалось немало, — засветло разделали кролика, зажарили его на палке, как на вертеле, и съели. Давясь. Без всякого аппетита. Словно перед этим не голодали несколько дней.

Сумерки в лесу быстро превратились в непроглядную тьму. Колоксай легла сразу, не сказав ни слова, и лежала тихо, стараясь не дышать. Левкон не слышал, плачет она или нет. Он чувствовал, что должен что-то сделать, и не знал что. В его голове теснились другие мысли: эти существа в лесу, кто они? Углежоги или разбойники, о которых говорила Арета? Их исчезновения хватятся? Будут искать убийц?

Всю ночь гиппарх ворочался с боку на бог, надеясь не проспать нападения невидимых врагов. Под утро он всего на минуту закрыл глаза, а когда открыл, Колоксай рядом уже не было.

Она ушла, забрав с собой лук и кинжал. Акинак и мех с водой оставила ему. Трава, примятая ее следами, уже успела распрямиться и была покрыта капельками росы. Значит, девушка исчезла еще до рассвета.

Левкон обругал себя последними словами. Он должен был это предвидеть. Арета — живой человек. Нельзя было молчать! Гиппарх зло засадил кулаком по пню, у которого лежал, и из деревяшки россыпью хлынули муравьи. Левкон поспешно скатал плащ, закинул за спину мех с водой и застыл в нерешительности, не зная, какое направление выбрать. Рассуждая здраво, надо было идти на юг, и Арета, если хотела спуститься с холмов, должна была двигаться именно туда. Рано или поздно, при благоприятных обстоятельствах, они встретятся… наверное.

Левкон сориентировался по солнцу и тронулся в сторону предполагаемого юга. Его не покидала надежда обнаружить хоть какие-нибудь следы Ареты. Он не ошибся, через час ходьбы ему попался длинный рыжий волос, зацепившийся за веточку орешника. Это обнадежило гиппарха. Но еще через час он наткнулся на циклопическую кладку камней, преграждавшую путь через овраг, и с ужасом осознал, что стоит не на звериной тропе, а на дороге, протоптанной человеческими ногами.

Кто-то жил в этих местах, строил здесь укрепления. Возможно, сородичи тех косматых дикарей, которых они с Аретой уложили вчера у ручья. Удалось ей проскользнуть здесь незаметно? Или она до сих пор не знает, как близко чужаки? Только сейчас гиппарх понял, как беспокоится за спутницу. У нее нет совести! Куда она поперла одна?

Перелезать через таврскую стенку Левкон не стал — по ту сторону была их земля, и Арета, если находилась в своем уме, тоже не решилась бы туда соваться. Гиппарх пошел вдоль оврага и очень скоро услышал шум воды. Еще через минуту — голоса. Спрятавшись за кустами, путник подобрался поближе и увидел несколько женщин. Одни стирали белье, пристроившись на камнях. Другие брали воду чуть выше по течению. Это были темнокожие тавриянки в черных глухих платьях, увешанных серебряными бусами. Их костистые физиономии с крючковатыми носами казались угрюмыми, даже серыми. Левкон неплохо понимал по-таврски. Женщины изо всей силы колотили белье о камни и оживленно судачили на счет «белой ашак», которую наконец поймали, чтобы продолжить стену.

Поначалу гиппарх их не совсем понял. «Ашак» — свинья, и выходило, что им нужна была белая хрюшка, чтоб замуровать ее в каменную кладку. Без жертвы стенка стоять не будет: кто ее станет стеречь? Но зачем ловить свинью? Пойдите к стаду и возьмите. По словам же тавриянок выходило, что они едва ли не год мыкались. Даже работу остановили. Гиппарх напрягся, пытаясь понять смысл разговора. Пару раз женщины обронили вместо «белая» «рыжая», а потом и вовсе стали, хохоча, обсуждать, кому бы могла понравиться «рыжая ашак», у которой кожа бледная, как у покойницы.