Делайс поймал рукой паутинку, кружившуюся в воздухе, и сжал ее в ладони. Вот первая из собак прыгнула беглецу на хребет, а вторая вцепилась зубами в ногу. Тот попробовал отбиться. Сверток покатился по земле, разматывая грязное тряпье о стерню. Раздался плач. Сначала тоненький, а потом все громче и громче.

— Это ребенок, — констатировала Бреселида.

Царь, молча, тронул бока лошади. Все последовали за ним.

Охотницы уже подбежали к поверженному вору и накинули на него сеть.

— Преклоните колени! — окликнула их сотница. — Перед вами «живой бог»!

Нимфы застыли, удивленно таращась на кавалькаду, которую они издалека приняли за процессию богатых паломников. Но, заметив белое полотно, скрывавшее лицо одного из гостей, разом повалились на землю.

— Поднимите ребенка, — не разжимая зубов, процедил Делайс. В последнее время царю было все труднее говорить, отвлекаясь от своих видений. Максимум, на что он был способен, это послушать, как сотница опросит нимф.

— Что сделал этот человек?

— Он вор, — хором заявили охотницы, указывая пальцем на сверток. — Он украл ребенка у верховной жрицы Апатуры.

— Это мой ребенок! — выкрикнул с земли несчастный. Он еще раз рванулся в сети, но белая гончая, державшая обе лапы у него на груди, щелкнула зубами у самого горла беглеца.

Делайс сделал в воздухе неопределенный жест рукой, который мог означать все, что угодно.

— Развяжите его, — перевела Бреселида.

— Это мой ребенок! — отбрыкиваясь от охотниц, орал «вор». Он оттолкнул одну из нимф, с остервенением дал собаке пинка и, вскочив на ноги, подбежал к царю. — Милосердия! Милосердия! — Руки беглеца вцепились в край седла «живого бога» так сильно, что лошадь Делайса шатнулась. — Они хотят убить моего ребенка! Разорвать его в борозде! Я украл свое!

Царь поморщился.

— Так чей младенец? — с усилием выговорил он. — Апатуры или твой?

Беглец повалился на колени.

— Ваше величество! Пещерная Мать понесла этого ребенка от меня. Я с прошлой осени служу Гераклом в святилище на горе…

Делайс страдальчески сдвинул брови и обернулся к Бреселиде.

— Верховная жрица Апатуры почитаема всеми, — немедленно отозвалась та. — А ты кто такой? — Серые глаза всадницы внимательно изучали лицо храмового бойца.

Вместо ответа беглец снова подался к царю.

— Я служил вашему отцу! — в отчаянии воскликнул он. — Я пленный здесь! Нас схватили позапрошлым летом, когда погиб номад Ферусы…

Даже под белой материей было видно, как побагровело лицо «живого бога». Делайс знал о предательстве Гекатея и иногда думал, что своей печальной судьбой искупает грех отца.

— Как тебя зовут? — беззвучно спросил он.

— Я Асандр. Брат Асандра Большого. Это мой ребенок. Они разорвут его…

Бреселида молча, тронула лошадь, подъехала к нимфам и без дальних объяснений забрала у них младенца.

— Привет, малыш, — шепнула она, отогнув край ветхого тряпья над красным от надсадного рева личиком. — Гикая, — всадница обернулась, — ты у нас привыкла возиться с детьми. — Кулек перекочевал на руки старой «амазонки». — Твой брат погиб на стене, — сказала сотница беглецу. — Теперь ты Асандр Большой, а это Асандр Маленький. — Женщина кивнула в сторону ребенка. — Никто его не разорвет. Вы поедете с нами.

Нимфы Апатуры опешили от такой наглости. На их глазах у святилища отбирали имущество. Пожертвованное паломниками прошлой осенью и давшее приплод!

— Правосудия! — подала голос старшая, обращаясь к царю. — Этот человек вор и бунтовщик. Он уже пытался похитить ребенка, поэтому его и заковали в колодки. Священное Дитя Апатуры — не та вещь, которую можно отобрать. — Она свистом подозвала собак, и вид у нее был далеко не дружелюбный.

— Ребенок, рожденный в храме, принадлежит богам, — поспешил подтвердить слова охотницы Агенор.

Бреселида глянула на царя. Она, и, не видя его лица, прекрасно поняла, в каком он настроении. По одному наклону головы было ясно, что Делайс намеревается разнести все.

Но голос из-под покрывала прозвучал на удивление спокойно.

— Кто тебе позволил говорить, женщина? Тем более возражать?

Нимфы разом помрачнели. «Живой бог» после очищения — это уже не просто царь. Он одной ногой стоит на жертвенном костре, а другой на небе. Все, к чему он прикасается, его неотъемлемая добыча. Каждое святилище готовит ему дары, и отказ послужит не к чести Апатуры. Пожалуй, и паломники начнут объезжать ее стороной, прослышав о святотатстве.

— Вам оказали великую честь, — заявила сотница. — А вы торгуетесь, как на рынке.

— Но мы уже много лет не дарили Трехликой младенца, зачатого в стенах святилища!

Царь устало склонил голову.

— После того, как «живой бог» будет сожжен, имеет ли смысл какая-нибудь другая жертва? — Он отвернулся от нимф и тронул поводья лошади, показывая, что разговор окончен.

Две «амазонки» помогли прихрамывавшему Асандру добраться до телеги, где кузнецы избавили его от колодки. Ребенок оставался на руках у Гикаи и угомонился тотчас, как только процессия снова тронулась в путь.

Переехать пролив посуху не удалось. До холодов было еще далеко, отлив не обнажил дна, и зеленая цветущая вода, нагнанная ветром из болота, стояла высоко. Возле городка Кепы царю и его спутницам пришлось нанимать грузовые лодки для перевоза. Это были небольшие усадистые суденышки с широкой кармой и открытыми трюмами для скота. Туда меотянки загнали лошадей, сложили тюки с провизией и дарами, а телеги оставили на берегу, твердо рассчитывая взять за проливом другие.

Асандр, все время от Майской горы до самых Кеп боявшийся спустить ноги с подводы, теперь пошел проведать своего малыша.

— Отойди, — небрежно кинула ему Гикая, сцеживавшая для крошки жирное кобылье молоко. — Теперь он не твоя забота. Вот встанет на ножки и научится сам есть, тогда забирай. А пока твои руки здесь лишние.

— Да он у тебя весь обделался! — возмутился бывший «Геракл».

— Ну и что? — пожала плечами старая всадница. — Здоровее будет. Поплывем на лодке, я помою его за бортом. И пеленки на ветру просушу. На-ка вот, попей, молоко осталось.

Асандр плюнул. Стоило спасть ребенка, чтоб он от одной бабы попал к другой! Однако если посмотреть здраво, то сам отец вряд ли знал, что делать с младенцем. Сейчас он хотел бы пробраться поближе к царю, поблагодарить его за спасение. Но после вспышки ясного сознания Делайс вновь погрузился в себя. Воистину жизнь играла с ним злые шутки! Бывает, что простолюдину снится, будто он царь и ходит в порфире. А проснется, хватает себя руками и натыкается только на лохмотья. Владыке же меотов казалось, что он нищий пастух. Вечно голодный и слегка тронувшийся мозгами от бесконечных побоев. У него был господин и были овцы, но не было собаки, с которой в обнимку можно скоротать холодные ночи в горах…

Сотница разъезжала взад-вперед, отдавая отрывистые приказания о погрузке и то и дело бросая на «живого бога» тревожные взгляды. Внезапно к ней на плечо спустился большой белый ворон и громко закаркал, а всадница угрюмо кивала, словно понимала, о чем он говорит.

— Я примерно нашел место, где обитает умалишенный, чьим безумием Трехликая щедро поделилась с Делайсом, — заявил Аполлон, потряхивая крыльями. — Это святилище Серпа в Таврских горах. Ваш путь к Долине Духов лежит мимо него…

— Я знаю, — прервала его Бреселида. — Над ним старая рефаимская крепость. Там обитает странный народец. У меня есть знакомые среди их торговцев.

— Хитрая девочка, — похвалил Феб. — Везде-то она всех знает! Порой мне кажется, что тебе покровительствую не я, а проныра Гермес. — Он посерьезнел. — Бойся этих людей, ибо они были соль от соли земной, а стали прах от праха. Когда все заливало водой, на вершинах гор кое-кто уцелел. Они потомки очень древних великих народов и никому в этом мире не родня. У них свой закон, а кто вне его, вряд ли человек.

Бреселида кивнула. Она всегда чувствовала, что люди с горы над Серпом другие. С ними можно вести дела, но нельзя заглянуть им в душу.