Жрицы, как и говорил Аполлон, хотели сами прикончить жертву, чтоб навсегда привязать ее душу к этим проклятым местам. Вокруг стояли валуны — духи тех, с кем эта шутка удалась. Но Бреселида честно исполняла долг. Как бы ни был ее взгляд прикован к дымной завесе, за которым корчилось в огне тело Делайса, краем глаза сотница все же заметила, что распорядительница вынула из лохмотьев кремневый нож. По знаку пальцев командира другие «амазонки» удержали жрицу, и пока та билась и кричала, Бреселида сделала свое дело.

Но ее служба не была окончена.

— Теперь прогореть должно все, — скупо бросила она, и меотянки из охраны засуетились, собирая новый хворост и подгребая еще не погасшие угли.

С ног до головы в крови царя, Бреселида вышла за черную границу костровища и в изнеможении опустилась на землю. Что она чувствовала? Ничего. Ее сердце устало болеть. Делайс умер. Ему было обещано возвращение. Она не верила.

Люди возвращаются травой, сырой землей в отвале борозды, конским навозом. Но еще никто никогда не видел, чтоб живое вернулось живым. Смерть крепко запирает за собой двери.

Неимоверная усталость обрушилась на плечи женщины. За годы, проведенные рядом с Делайсом, она все время теряла: сначала Пелея, потом Фарнака, теперь его самого. А может, кровавый счет следовало начать с Асандра Большого? Ведь именно тогда она впервые столкнулась с «живым богом»… Теперь это не имело значения. Делайс был мертв.

Феб, все время находившийся рядом, пожалел всадницу. Он коснулся стрелой ее век, и они, отяжелев, сомкнулись сами собой. Сон Бреселиды был короток и глубок. Когда она проснулась, костер уже догорел. Жрицы сгребли и вынесли даже пепел.

— Куда его отнесли? — устало спросила сотница. Опершись на руку Радки, она встала и огляделась вокруг.

Вечерело. В стороне черные, как вороны, хозяйки этих мест кучками ссыпали неровные горки обугленных костей и пепла. Кого-то было больше, кого-то меньше. Их покрывали дерюгой и придавливали по краям камнями, чтобы не разметались по ветру.

— Мы хотим забрать прах царя, — тоном, не терпящим возражений, сказала Бреселида.

Распорядительница указала рукой на одну из кучек. Наученная горьким опытом, она не стала перечить. Во всяком случае, вслух.

— Кто мне докажет, что этот пепел его? — недоверчиво спросила меотянка.

— Никто. — Жрица скрестила на груди руки. — Хотите — берите, не хотите — не надо.

Бреселида опустилась на корточки и откинула дерюгу с указанной кучи пепла.

— Госпожа моя. — Шумно дыша, рядом с ней присела Умма, — Когда моего брата съели, я нашла бляшки от его пояса в костре. У царя было что-то такое?

— Нет. Кажется. — Бреселида запнулась, вспомнив тело «живого бога», изгибавшееся, а потом обмякшее в пламени. — Браслет, — сказала она. — Волчий браслет Кайсака. Ищем.

По ее знаку все меотянки разбрелись между бесчисленных кучек пепла и, опустившись на корточки, стали по-собачьи разгребать еще теплую золу. Кому попадался треснувший осколок рога, кому клык. Но золота не видел никто. Бера первая заметила блестящий предмет, но не стала хватать его руками. Утробным чутьем почувствовав, что этой горки должна коснуться Бреселида, девушка-медведь знаком поманила командира:

— Здесь что-то есть.

Сотница склонилась над черной кучкой. Уцелели челюстная кость и несколько позвонков. Остальное рассыпалось в прах. Браслет был еще горячим. Схватив его, Бреселида обожгла пальцы. Она закусила губу, чтобы не заплакать, но слезы сами собой стали капать, выбивая в мягком, как пыль, пепле глубокие ямки.

Женщина собрала останки царя в кожаный мешок, туго затянула его и, не обращая внимания на протесты жриц, велела меотянкам собираться в путь. Их не посмели остановить. Суровая охрана. Мрачный командир. Тень мертвого царя в пустом седле. И хотя нимфы гневно махали им вслед еловыми ветками с занявшейся от огня хвоей и выкрикивали проклятия, ни Бреселида, ни одна из ее всадниц не оглянулись. И тем спасли свои души.

Что-то перевернулось в глазах этих простосердечных женщин. Точно мир сначала встал с ног на голову, а потом вернулся обратно, но теперь выглядел иначе. Была ли тому причиной смерть царя? Или то, что ни одна из всадниц не желала ему смерти?

Темные громады волн шли на берег. Бреселиду удивляло, что она издалека может различать их бег. Ее маленький отряд двигался по юго-западному отрогу горы Святой Камень. Небо чиркало здесь брюхом по земле. Туман стелился у самой травы и лип к ногам лошадей.

Казалось, вся пестрота мира разом сошла на нет. Каждый шаг был прост и скуп. Взгляд — бесцветен. Воздух настолько разряжен, что приходилось глотать его полным ртом и все равно задыхаться. Женщины валились с седел. Бреселиду это не заботило. Она молчала уже третьи сутки, и никто не осмеливался ее побеспокоить. Белерофонта вели в поводу. «Амазонка» решила, что конь умрет на могиле царя, если они не найдут Золотую Колыбель.

Странные фигуры продолжали маячить в стороне от дороги. Умма исчезала куда-то по ночам, а утром возвращалась довольная и усталая. Это только подтверждало подозрения Бреселиды: к кому, кроме Ярмеса, могла бегать в темноте ее медведица? Значит, слуги царя сопровождают караван и после всесожжения.

— Здесь скручивается пуповина мира. — К «амазонке», хлопая крыльями, подлетел Нестор. — Видишь, небо сходится с землей?

— Ищи Трехглазую пещеру, — процедила Бреселида сквозь зубы.

— Почему я? — удивился грифон.

— Твои сородичи прекрасно чуют золото. — В ее тоне хронисту почудилась насмешка.

— Я ученый, а не какой-нибудь лозоходец! — возмутился он. — Я всю жизнь рылся в манускриптах и находил много сокровищ человеческого ума. Но ни разу не искал сокровищ земных! Золото мира — удел неразумных.

«Неужели Аполлон ошибся? — думала меотянка. — И Нестор нам ничем не поможет?»

— Оставь его, — шепнул ей на ухо Элак. — У него давно отшибло нюх. Если он вообще когда-нибудь был.

— Но грифоны…

— У нас два грифона, — подсказал юноша. — Забыла? Малютка Конфуций уже раз помог царю. Пусть ищет золото.

Инстинкт у него посильнее, чем у этой ходячей библиотеки с клювом.

— Как мы объясним малышу, что такое золото? — вздохнула женщина.

— Покажи ему волчий браслет.

Бреселида ценила Элака именно за умение вовремя найти выход. Будет жалко… Тут всадница ужаснулась. Ей предстояло лишить молодого Пана жизни. Знает ли он об этом? Судя по беспечному виду, нет. «Что же мне делать?»

«Амазонка» подъехала к краю пропасти и, глотнув полной грудью пьянящий воздух высоты, выкрикнула:

— Что мне делать?!!

«Делать!!!» — отозвалось из каменной воронки.

Ну, делать так делать, решила Бреселида. Поворачивать уже поздно. Из каменного сердца Таврских гор дорога только на небо. Или в преисподнюю. Куда бы она не пошла за Делайсом? А теперь, когда он мертв, не все ли равно, куда идти?

Странно, что между ними за всю жизнь не было сказано ни слова о любви. Только о деле. Вот и сейчас именно ей приходилось доделывать то, что осталось в наследство после него.

— Конфуций! — Элак защелкал пальцами, подзывая грифона.

Малышу в этом жесте почудился посул чего-нибудь вкусного, и он, высунув язык, зашлепал к юному Пану. Но вместо лакомства Элак, подхватив Бреселиду за локоть, подсунул грифону под нос золотой браслет.

— Ищи, — коротко приказал он.

Малыш обиженно защелкал клювом, в его круглых глазах появилось разочарованное выражение.

— Ищи, и ты получишь н-наку. — Элак снова щелкнул языком.

Простодушно поверив обещанию, Конфуций застучал по дороге когтями. Он еще не умел убирать их в подушечки лап и страшно гордился грозным грохотом, который поднимал на кремнистой тропе. Его чуткий, как у собаки, нос улавливал слабый запах серы, шедший из-под земли, который всегда сопровождал золото. Само оно не пахло, но грифоны умели осязать и обонять драгоценные металлы. Золото рвалось наружу. Ему хотелось на солнце, и оно выпрыгивало вместе с бурными водами подземных рек. Святой Камень таил золотой сгусток внутри, как драгоценное сердце горы. Грифон подушечками лап ощущал его жжение.