– Так почему же вы поехали? – обратился Хэмбер к Мак-Грегору.

– Потому что Кэтрин поехала, – ответил Мак-Грегор и сам улыбнулся своему признанию. Кое-кто засмеялся, другие потребовали, чтобы он продолжал, и Мак-Грегор снова заговорил. Он рассказал о губернаторе, осажденном в своем поместье, о попытке Эссекса выручить его, об избиении Джавата и капитана и, наконец, о зверской жестокости офицера в начищенных сапогах.

Хэмбер опять прервал его. – А что случилось потом с этим офицером? – спросил он.

Мак-Грегор тяжело перевел дыхание и сказал: – Он был прямым виновником смерти капитана, которого избивали вместе с Джаватом. Когда мы уезжали из поместья, мне удалось втолкнуть его в машину, а после я передал его демократам.

Хэмбер не отставал. – Что с ним случилось, Мак-Грегор?

– Его повесили. – Мак-Грегор смотрел на Хэмбера и на других журналистов, не опуская глаз, чтобы они не заметили, как трудно дались ему эти бесстрастные слова.

– Вы считаете себя виноватым в его смерти? – спросил Стайл.

– Косвенно – да.

– Вы считаете, что имели моральное право выдать человека на верную гибель? – спросил Стайл. – Это вас не тревожит, Мак-Грегор?

– Тревожит, – с грустью сознался Мак-Грегор. – Но я не знал, что его повесят.

– Это оправдание, по-вашему?

– Нет. И я вовсе не пытаюсь снять с себя ответственность.

– Значит, вы признаете, что были главным виновником его смерти?

– Этого вопроса я еще не решил для себя, – сказал Мак-Грегор, глядя в упор на Стайла. – Война – всегда убийство, идет ли речь о войне между Джаватом и губернатором или о той, в которой мы сами недавно сражались. Я думаю, что в африканской пустыне я был косвенным виновником смерти сотен невинных людей. Но эти люди были наши враги.

– А этого офицера вы считали своим врагом?

– Да, – подумав, произнес Мак-Грегор. – Считал.

– Да бросьте вы этот перекрестный допрос, – сказал Джеб Уилс. – Кончайте, Мак-Грегор, а то ваш рассказ не попадет в утренние нью-йоркские газеты.

Мак-Грегор не хотел уклоняться от разговора об офицере, но тем не менее обрадовался вмешательству Джеба Уилса и снова заговорил. Он подробно рассказал об их приключениях у племени мукри, о своих политических спорах с Эссексом по поводу Амир-заде и Салима. Он разъяснил замыслы Амир-заде и сказал, что именно таких людей Эссекс поддерживал, потому что был против независимости курдов. Только впоследствии, когда Эссекс понял, что курды готовы бороться за свою независимость, у него явилась мысль использовать это движение курдов и ввести его в рамки, установленные английским правительством.

– А куда девались деньги, которые вам вручили в Тегеране? – спросил Джек Теннер. – Я слышал, что Эссекс отдал их этому Амир-заде.

– Я не знаю, где эти деньги, – солгал Мак-Грегор.

– Гарольд, должно быть, купил на них ковров в Тавризе, – сказал Хэмбер; все засмеялись и стали расспрашивать про Тавриз, чего Хэмбер и добивался.

Мак-Грегор сказал, что в Тавризе они почти ничего не успели сделать, потому что Эссекс спешил вернуться в Лондон до заседания Совета безопасности. – Мы с Кэтрин прошлись по городу, и хотя мы и видели русских, но их было очень мало по сравнению с азербайджанскими солдатами. Тавриз походил на вооруженный лагерь, но мы не заметили ни грабежей, ни террора, о которых нас предупреждали. Члены демократической партии, входящие в правительство, – все азербайджанцы. Некоторые из них провели несколько лет в эмиграции в России, другие здесь, в Англии, но большинство – коренные жители Тавриза, тамошние революционеры или сторонники реформ из интеллигентов, вроде прежних конституционалистов. Там есть несколько стариков, которые принимали участие еще в революции 1906 года. Никто из них, за одним только исключением, не заикался об отделении Азербайджана от Ирана, и решительно никто не говорил про обобществление всей земли и промышленности. Их программа реформ мало чем отличается от программы нашей лейбористской партии, только они предусматривают раздел крупных землевладений и распределение земли между крестьянами. А в смысле социальных реформ и в области народного образования и управления страной они требуют только самых необходимых мер. Об отделении Азербайджана от Ирана говорил только один военный, который оказался более прорусским, чем сами русские. Но, видимо, никто его особенно не слушал.

Мак-Грегор вдруг запнулся, и глаза его округлились от удивления: он увидел, как приотворилась дверь и в щель просунулась голова Асквита. Асквит оглядел комнату, пристально посмотрел на Мак-Грегора; потом голова исчезла, и дверь закрылась. Мак-Грегор не знал, видел ли еще кто-нибудь Асквита, и поторопился кончить свою речь.

– Вот более или менее все, что я хотел сказать, – заключил он и потер свои сухие ладони. – Мы поспешно вернулись в Тегеран и так же поспешно уехали из Ирана. Хотя мы и не очень тщательно изучили положение в Азербайджане, все же мы видели достаточно, чтобы понять, что там происходит. Мы видели очень мало русских. Мы не заметили никаких признаков политического или военного вмешательства со стороны России. Напротив, перед нами было много доказательств того, что азербайджанцы восстали по собственному почину и в собственных интересах. Не все азербайджанцы участвовали в восстании, но их было достаточно для того, чтобы оно увенчалось успехом. Насколько я могу судить, вмешательство русских проявилось единственно только в том, что они помешали тегеранскому правительству послать войска в Азербайджан для подавления восстания. Я не верю, чтобы русские принимали хоть малейшее участие в самом восстании. Да этого и не нужно было. Азербайджанцы увидели реальную возможность восстать, и они этой возможностью воспользовались. И что бы ни сказали в Организации Объединенных наций, факт остается фактом.

– Все? – спросил Хэмбер.

– Все, если вас не интересует вот это. – Мак-Грегор вытащил из кармана пачку бумаг. – Здесь все подробности и точные даты и все мои доклады департаменту по делам Индии за время поездки. Последний доклад – это итоговый отчет обо всей миссии в целом, но я думаю, что никто его не читал: ни в департаменте, ни в Форейн оффис.

Докладами заинтересовались лишь немногие, в том числе Бикфорд и сотрудники толстых журналов. Остальные торопливо пожали Мак-Грегору руку, перекинулись несколькими словами с Кэтрин и разбежались, унося свою добычу.

Джеб Уилс спешил не меньше других, но он все же замешкался подле Кэтрин и сказал, хмуря густые брови: – Так вот, Кэти, я окончательно уезжаю в Америку, и сдается мне, что вы не будете свидетельницей моего трагического возвращения на родину. – Он, как всегда, насмешливо поглядывал то на Кэтрин, то на Мак-Грегора. – А может быть, вы все-таки поедете?

– Я бы, может, и поехала, но вы-то не поедете, Джеб.

– Напрасно вы в этом так уверены, – сказал он. – Впрочем, вы так себя ведете, что вас туда не впустят. Я даже сомневаюсь, впустят ли меня, – добавил он почти с грустью.

– Ничего, мы еще с вами увидимся, – сказала Кэтрин. Он ничего не ответил и вышел, небрежно помахав им рукой на прощание.

Из американцев оставался один Хэмбер. Мак-Грегор слышал, как он спрашивал Кэтрин о том, насколько достоверно все сказанное Мак-Грегором. Но Хэмбер тоже спешил и только с минуту постоял перед Мак-Грегором, проводя рукой по коротко остриженным волосам и улыбаясь широким ртом. – На этот раз вам крышка, Мак-Грегор, – сказал он. – Я уже вижу, как вы сидите в Тауэре. И вы, и Кэти. – Он громко засмеялся и вышел.

Джек Бикфорд, корреспондент «Тайме», ушел последним и перед уходом попросил Мак-Грегора дать ему доклады, обещая вернуть их в целости и сохранности.

– Очень жаль, Мак-Грегор, – сказал он, – что вам пришлось прибегнуть к этому способу, но, повидимому, другого выхода не было. Очень жаль. – повторил он, покачивая головой, и надел шляпу. – Жаль, – сказал он в третий раз и последовал за остальными.

Мак-Грегор и Кэтрин молчали, прислушиваясь к стуку входной двери, и как только она захлопнулась в последний раз, бросились искать Асквита. Они нашли его в большой ярко освещенной гостиной. Даже не сняв пальто, он с мрачным видом сидел в позолоченном кресле, далеко вытянув ноги. Рядом с ним стояла бутылка коньяку, поданная по его требованию экономкой.