– Нет.

– И не говорите. Вам и без того не легко будет выкрутиться. Вас так прижмут, что вы света не взвидите. Они из вас клещами вытянут этот отказ. Ради бога, держитесь от них подальше.

– Это невозможно.

– Это необходимо. Уходите сейчас же. Ступайте домой, ступайте, куда хотите, но здесь не показывайтесь, если вам жизнь дорога. Спрячьтесь от них. Не разговаривайте ни с кем, а к своему департаменту и близко не подходите. Сидите дома, а я сегодня вечером или завтра утром как-нибудь дам вам знать, что тут делается.

– А как же Эссекс?

– Гарольда вы предоставьте мне.

– Но я не хочу скрываться от Эссекса.

– Вы и не скрываетесь, – с сердцем сказал Асквит. – Не лезьте в герои, когда имеете дело с хитрецами. Именно на этом геройстве они и рассчитывают подловить честного человека и свернуть ему шею. Не лезьте ради бога в герои.

– Бросьте вы это, – сказал Мак-Грегор. – Я совсем не чувствую себя героем. Я измучен, мне нездоровится, и я не знаю, надолго ли меня хватит.

– Тогда знаете что? Отправляйтесь вы на несколько дней к Кэти. Она живет в доме своего дяди Поля, и там вас никто не найдет.

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Да забудьте вы про ваши ссоры, – сказал Асквит. – Кэти вам будет очень рада.

– Все равно, уже поздно.

– Вы еще хуже ее! – воскликнул Асквит. – С обоих вас нужно немножко сбить спесь. Когда вы сами это признаете, вам сразу станет легче.

– Я иду домой, – сказал Мак-Грегор, подходя к распахнутой Асквитом двери.

– Я скажу Кэти.

– Говорите, что вам угодно, – ответил Мак-Грегор. Только при его душевном смятении могла сорваться у него такая резкость, и в следующую минуту он об этом пожалел, но Асквит уже захлопнул дверь кабинета. Мак-Грегор почувствовал, что чаша переполнена. Даже Кэтрин замешалась в эту злополучную историю. Ему было тоскливо, немножко страшно, и его уверенность в себе поколебалась. Домой идти не хотелось; он зашел в первое попавшееся кино, где Ноэль Кауорд умилял зрителей изображением некоей породы англичан, якобы наслаждающейся полным счастьем. Но он не досмотрел фильма до конца и ушел, потому что уж очень убогий это был суррогат того реального мира, в котором он жил.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Не добившись ничего от Мак-Грегора, Эссекс решил действовать, не теряя времени. В тот же вечер он прервал свое молчание и разразился заявлением в печать, приурочив его к такому часу, чтобы ночные выпускающие успели выкинуть набранный уже материал и поместить заявление Эссекса на первой полосе в качестве главной сенсации утренних газет. Это короткое, высокомерное по тону заявление опровергало утверждения Мак-Грегора; в нем снова подчеркивалось, что письмо Мак-Грегора является, по существу, необоснованным выпадом личного характера и не отражает его подлинных политических убеждений, что Мак-Грегор – ученый-геолог, неосведомленный и плохо разбирающийся в политических вопросах, а потому его высказывания нельзя принимать на веру. Поступок Мак-Грегора едва ли свидетельствует о его благонамеренности и верноподданнических чувствах, а высказанные им мнения недостойны джентльмена и англичанина. Защита интересов Ирана и борьба за независимость курдов являются сейчас священным долгом западных демократий, и только враги демократии могут делать попытки нажить политический капитал на ошибочных и весьма субъективных суждениях Мак-Грегора.

Все это, собственно говоря, не снимало ни одного из утверждений Мак-Грегора, но тем не менее заявление Эссекса сразу же раздуло дело до масштабов общегосударственного скандала. Непонятным образом вдруг сделалось достоянием гласности одно из московских донесений сэра Френсиса Дрейка. В этом донесении упоминалось о строптивости и непослушании, выказанных Мак-Грегором, об его отказе выполнить задания, что давало повод характеризовать Мак-Грегора как человека, не оправдывающего оказанного ему доверия. За этим последовали заявления нескольких официальных лиц, опровергавшие содержание письма в «Таймс». Но некоторые газеты тут же заявили, что одни опровержения их не удовлетворяют. Правительству надлежит принять срочные меры. Ведь тут поставлена под сомнение вся политика Англии в иранском вопросе. Нашелся и такой человек, который вызвался ответить на обвинения Мак-Грегора. Некое официальное лицо из Ирана заявило, что Мак-Грегор – коммунист, состоящий на жаловании у русских, и что у иранского правительства имеются на этот счет исчерпывающие доказательства. Государственный департамент США высказался довольно осторожно в том смысле, что письмо Мак-Грегора не изменит американской точки зрения на положение в Иране. Государственный департамент располагает информацией, противоречащей утверждениям Мак-Грегора, и государственный департамент считает, что выступление какого-то обиженного мелкого чиновника едва ли заслуживает серьезного внимания со стороны международного общественного мнения. Американская делегация в ООН никогда не согласится, чтобы эта международная организация всерьез занималась разбором заявления Мак-Грегора. Би-би-си решило поручить беспристрастному наблюдателю выступить с комментариями по поводу письма Мак-Грегора и избрало для этой цели Эла Хэмбера, известного корреспондента известной нью-йоркской газеты. Хэмбер – американец, человек обстоятельный и здравомыслящий; кроме того, он может на основе личных наблюдений подтвердить правильность занятой лордом Эссексом позиции и справедливость его оценок, хотя, разумеется, речь идет не о каких-то разногласиях между частными лицами. Речь идет, сказал Хэмбер, о существе вопроса, который должен быть передан на рассмотрение международного трибунала Организации Объединенных наций, – вопроса о вмешательстве русских в дела Ирана. Ничто не должно помешать обсуждению этого вопроса в намеченном порядке и ничто не должно помешать появлению лорда Эссекса в Совете безопасности в качестве главы английской делегации. Неужели один человек, не обладающий ни именем, ни опытом, ни необходимым беспристрастием, какой-то геолог, простой технический сотрудник, человек, явно добивающийся ореола мученика, – неужели этот один человек может набросить тень на действия и авторитет английского правительства и Объединенных наций? Неужели этот человек заслуживает столь серьезного отношения к себе? Ведь это же комедия – поднимать такой шум вокруг чьих-то личных мнений, совершенно того не стоящих. Комедия, возможная только в истинно демократической стране, где всякий, в том числе и любой честный дурак, пользуется свободой печати и свободой слова. Но мелкие происки мак-грегоров не должны помешать торжеству британской точки зрения.

Эти разговоры о свободе печати и свободе слова явились новой темой, и эту тему подняли американцы. В американских газетах Мак-Грегор вдруг сделался символом демократии, подлинной демократии, предоставляющей свободу высказывания даже своим противникам. Впрочем, тут же довольно недвусмысленно давалось понять, что этот символ свободы слова должен держать язык за зубами, а не то придется заткнуть ему глотку. В Англии Мак-Грегор не так усиленно рекламировался в качестве примера осуществления демократических принципов. Поскольку заседание Совета безопасности приближалось и на английского чрезвычайного делегата, лорда Эссекса, была все же брошена тень, газеты усиленно требовали от правительства исчерпывающего ответа на письмо Мак-Грегора. Если правительство не сумеет полностью опровергнуть это письмо, международный престиж Англии и престиж лорда Эссекса будет безнадежно подорван.

Скандал разгорелся довольно быстро, но правительство с ответом не спешило, и Мак-Грегор сидел дома, томясь ожиданием, так как этот ответ должен был окончательно определить и его личную судьбу. Как именно официальным инстанциям удастся потушить скандал, он себе плохо представлял. Его ни разу не вызывали ни в коллегию, ни в какие-либо комиссии, его не требовал к себе ни заместитель министра, ни даже сэр Роуленд Смит. Сам он сделал все, что только мог, чтобы ускорить развязку. Он привел в порядок все дела на службе и больше туда не показывался, безвыходно сидя у себя в комнате. Все кругом, повидимому, дожидались официального разрешения вопроса, и душевное напряжение Мак-Грегора уже дошло до предела, как вдруг к нему явился Асквит. Это было на второй вечер после появления письма в печати, и Мак-Грегор из загорелого крепыша, который без шляпы расхаживал по лондонским улицам, успел уже превратиться в обыкновенного бледнолицего англичанина.