– Там внизу у вас еще торчали какие-то репортеришки, – сообщил Асквит. – Я им сказал, что вы уехали к себе домой, в Кент. Ведь ваша матушка живет в Кенте?

– Да.

– Но они скоро вернутся, – прибавил Асквит, включая свет.

– Неужели им еще не надоело? – воскликнул Мак-Грегор.

– А почему? Для них это удовольствие.

– Жалкие людишки, – сказал Мак-Грегор.

– Вы напрасно их ругаете, – невозмутимо заметил Асквит. – Они делают то, что им полагается делать.

– Я знаю, – сказал Мак-Грегор, – но все-таки это гадость.

– Ну, ладно, бог с ними. Собирайте свои вещи и едем.

– Куда? – Мак-Грегор уже успел надеть ботинки и повязать галстук.

– Погостите несколько дней у нас.

– Совершенно незачем еще больше впутывать вас в это дело, – возразил Мак-Грегор.

– Ни во что вы меня не впутываете.

– Конечно, впутываю. И это грозит вам неприятностями.

– Да ну, пустяки. Собирайтесь!

– А что скажет Джейн?

– Это она послала меня за вами.

– А вы…

– А я сказал ей, чтобы она меня за вами послала. Честное слово, – продолжал Асквит, – у меня нет никакого желания вклиниваться между вами и Гарольдом, но не могу же я, чорт возьми, спокойно отдавать вас на растерзание, когда вы делаете то, что следовало бы делать мне. Я не для вас стараюсь, а для себя. Так на это и смотрите.

Мак-Грегор не стал больше спорить. Он знал, что Асквит многим рискует, вмешиваясь в эту историю, но Асквит был ему сейчас слишком нужен. Он собрал в чемодан кое-какие вещи, что было не так легко, потому что чистого белья не оказалось. Нашлась только одна новая сорочка, которую он берег, да две пары чистых, но дырявых носков. Асквит не смотрел на его сборы, заинтересовавшись стоявшей на полке книгой профессора Брауна об иранских конституционалистах, и когда Мак-Грегор кончил свои приготовления, Асквит заявил, что возьмет эту книгу почитать.

– Это из книг моего отца, – сказал Мак-Грегор.

– Вижу.

На лестнице их остановила недовольная миссис Берри.

– Почему вы не сказали мне, что собираетесь уходить? – накинулась она на Мак-Грегора. – Я вам только что сварила на ужин яйцо, это месячный паек. Вы что, уезжаете?

– Да, на несколько дней.

– Может быть, возьмете это яйцо с собой?

– Нет, спасибо, – сказал Мак-Грегор.

Несмотря на хитрость Асквита, внизу все еще дожидался один из репортеров. Он поймал Мак-Грегора у парадной двери и стал уговаривать высказаться по поводу письма в «Таймс» – только для его газеты. Мак-Грегор может говорить все, что захочет; все будет напечатано и, кроме того, передано для распространения в Америку.

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Куда вы направляетесь? – спросил репортер.

– В Кент, – ответил Мак-Грегор.

Репортер не отставал, но Асквит захлопнул перед его носом дверцу машины, дал газ и, крикнув: «Виноват, голубчик!», помчал Мак-Грегора к себе.

Асквит жил на Слоун-стрит, в красном кирпичном особняке. Это был знаменитый дом, выстроенный еще его дедом, генералом лордом Кэчелотом, после успешной индийской кампании 1851 года, которую он проделал вместе с Нэпиром. В доме все оставалось так, как было при генерале, и Мак-Грегор мог наслаждаться царившим здесь викторианским уютом. Ему отвели комнату наверху, служившую когда-то детской Джону Асквиту; Джейн Асквит сказала, что там тесновато, но зато тепло, и прибавила, что обед уже на столе. Мак-Грегор с удовольствием поел горячего; о своих бедах он не заговаривал, пока не перешли в библиотеку. Тут Мак-Грегор пожаловался, что не понимает, почему все так на него обрушились.

– Разумного ответа на свое письмо я так и не дождался, – сказал он. – Опровергают, обвиняют, бог знает в чем, нападают, а в общем все только вокруг да около. Чем я вызвал такую ярость?

– Времени слишком мало, – отвечал Асквит, со вкусом потягивая коньяк из рюмки. – Через несколько дней заседание Совета безопасности, и жалоба Ирана на русских стоит в повестке дня. – Он вдохнул запах коньяка. – Нам нужно вести нападение, а мы еще не разделались с вами. Если мы хотим расколошматить русских в Совете, следует предварительно стереть с лица земли вас.

– Но почему меня?

– Пейте, – вместо ответа сказал Асквит. – Это довоенный коньяк.

– Спасибо, не хочется, – нетерпеливо отмахнулся Мак-Грегор.

– Пейте. Это вам необходимо.

Мак-Грегор выпил, явно не оценив коньяка по достоинству, и заговорил снова: – Они со мной уже разделались. Чего им бояться? Больше с меня нечего взять.

– Вы и ваши суждения должны быть окончательно дискредитированы, даже опорочены, иначе Гарольд не может рассчитывать на полный успех в Совете безопасности. Он должен явиться туда совершенно безупречным, незапятнанным, так, чтобы справедливость и авторитетность его высказываний нельзя было подвергнуть ни малейшему сомнению. Только тогда он сможет нанести русским сокрушительный удар. А пока хоть кто-нибудь принимает всерьез вас и ваши заявления, за Гарольда гроша ломаного нельзя дать.

– Значит, кто-то объяснил это газетам? Значит, в Нью-Йорке тоже действуют по чьим-то указаниям?

– Газетам ничего объяснять не надо. Им достаточно знать, что вы дали возможность русским сомневаться. Остальное – уже дело вдохновения и чутья.

– Но я совсем не для того писал это письмо, чтобы помогать русским.

– Пожалуй, от этого оно становится только опаснее. – Асквит выпил еще рюмку коньяку. Джейн сделала вид, что не заметила этого, и налила ему кофе. – Ваше письмо явилось робкой попыткой честного человека сказать правду, Мак-Грегор, и я не убежден, так ли уж глупо, что. вы его написали. Собственно, это Кэти первая высказала сегодня такую мысль. Вашу кристальную честность легко высмеять, но трудно опорочить.

– Честность тут не при чем.

– Это, конечно, не разрешает вопроса, и одной честности мало, – согласился Асквит. – Мы сами не раз вас в этом убеждали. Но честность тоже кое-что значит. Честность всегда кое-что значит.

– Да, для вас и для меня, но для своры газетчиков и дипломатов она не значит ничего. Недаром они накинулись на меня, словно бешеные собаки, как только Эссекс выступил со своим заявлением.

– Эссекс был вынужден действовать быстро и решительно, – сказал Асквит. – Не злитесь на него. Чтобы спасти себя, ему ничего не оставалось, как только бить вас вашим же оружием.

– Он и побил.

– Но не воображайте, что это уже конец. Вас стараются выставить каким-то шутом или шарлатаном, но есть люди, которые довольно громко продолжают настаивать на том, чтобы вы публично отказались от своих слов. Эссекс искал вас и вчера и сегодня; я ему сказал, что вы уехали в провинцию и что я открою ваше местопребывание только когда все уляжется. Так будет лучше и для вас и для Эссекса. Для вас, во всяком случае, так лучше. И для меня тоже. Тут такой клубок, что из него не выпутаешься. – Асквит потер подбородок пальцем. – Вы какой-нибудь выход видите?

– Нет, не вижу, – ответил Мак-Грегор. – А вы?

Асквит покачал головой. – Да, надо признаться, загнали вас в тупик.

Эти слова Асквита как бы раскрыли перед Мак-Грегором всю безнадежность положения, в котором он оказался. Опять от него требовались какие-то решения, пожалуй, даже еще более серьезные, и это давило на него с сокрушающей силой. Нужно было идти па какой-то компромисс, это было отвратительно, но казалось неизбежным. И решать он должен был сам, не перекладывая ответственности на Асквита.

Асквиту пришлось уехать по делам, и Мак-Грегор остался вдвоем с Джейн. Они сидели перед газовым камином в гостиной. Мак-Грегор завел разговор о посторонних предметах: об ажурных решетках в музее Виктории и Альберта. Джейн знала толк в таких вещах. У нее нашлась книга, в которой целая глава была посвящена фасонному литью. Джейн уселась в глубокое кожаное кресло и занялась своей корреспонденцией, а Мак-Грегор прилежно читал описания отливок и поковок и ничего не понимал. Он сидел напротив Джейн, поглаживая большую серую кошку, устроившуюся у него на коленях после ухода Асквита. Так их застала, войдя в гостиную, Кэтрин.