– Вы чем-то рассержены, – сказала Кэтрин и, обойдя Мак-Грегора сзади, провела пальцами по его шее.

– А что, заметно? – спросил он.

– Да нет, не очень. Но временами лицо у вас становится такое суровое. Когда вы последний раз стриглись?

Он провел рукой по затылку. – Не помню. Должно быть, еще перед отъездом из Англии.

– Вы знаете, губернатор нанес нам визит, пока вас не было.

– Вот как? И что ему было нужно?

– Он пришел с целой оравой слуг, которые притащили всю эту еду.

– Да? И где же эти слуги?

– Гарольд отослал их.

– Это не очень вежливо.

– Мы разговаривали о ваших друзьях – Гочали и его спутнике.

– Да?

– Губернатор считает, что некоторая острастка была бы только на пользу. По его мнению, хорошая порка их образумила бы.

– И что же на это сказал Эссекс? – сдержанно спросил Мак-Грегор.

Кэтрин засмеялась. – Гарольд пропустил это мимо ушей. Что он мог сказать?

– Не знаю, – угрюмо ответил Мак-Грегор.

– Ну, не тревожьтесь, – сказала она. – Ложитесь спать и забудьте обо всем. Спокойной ночи!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Мак-Грегора разбудил свежий утренний ветер. Он дул в узкое окно, которое Эссекс оставил открытым настежь. Ветер был сухой, юго-восточный. Дождевые тучи разошлись. Мак-Грегор посмотрел на четкий профиль Эссекса, спавшего в другом конце комнаты. Рот у него был приоткрыт, обычно тщательно причесанные волосы разметались по подушке. Но даже во сне этот человек не терял достоинства и некоторой степени элегантности. Мак-Грегор встал с постели, раздраженный спокойствием Эссекса – и бодрствующего и спящего.

Мак-Грегор пошел в примитивную ванную и, налив в стакан холодной ключевой воды из рукомойника, побрился, морщась от боли. Потом вымыл ноги, обтерся до пояса и помахал руками, чтобы разогнать кровь. Было уже почти десять часов, когда он, неторопливо одевшись, вышел из ванной. Эссекс еще спал. Проходя по столовой, Мак-Грегор заметил, что посуда и кушанья, оставшиеся с вечера, уже убраны. Он едва не упал, наскочив на какого-то старика, сидевшего за дверьми на веранде.

– Господин, – сказал старик. – Я тут сижу, дожидаюсь твоего пробуждения. Тебе ничего не нужно?

– Нет, отец, – сказал Мак-Грегор.

– Тут в котелке горячая вода, если хочешь.

– Поставь ее в ванной для ханум, – сказал Мак-Грегор.

– Ханум уже встала и гуляет по саду.

Мак-Грегор огляделся но сторонам. – Где?

– Она ходит повсюду, – улыбнулся старик. – Когда солдаты увидят ее, они подумают, что это черноокая гурия из рая. Она турчанка, ваша светлость? – Ободренный приветливостью Мак-Грегора, старик поднялся на ноги.

– Нет, англичанка, – сказал Мак-Грегор и сошел вниз по ступенькам.

– Говорят, что самые красивые женщины в мире – это турчанки. – Старик шел следом за Мак-Грегором. – А я думаю, это они сами рассказывают о себе такие сказки, чтобы не верили тем, кто говорит правду про их уродство. Даже курд не станет смотреть на турчанку. Турки – суннитские собаки, а женщины их – суннитские образины. Уж я-то всегда сумею указать поганому турку его место. Она пошла смотреть лошадей. Вон туда, ваша светлость, – бормотал он слабым старческим голосом.

Мак-Грегор прошел под аркой в глинобитной стене и увидел перед собой фруктовые сады и возделанные поля, простиравшиеся до подножий отлогих холмов. В нескольких шагах от арки был разбит лагерь: палатки, повозки, мулы, фураж – все это тянулось вдоль полуразвалившейся стены, а под гигантской смоковницей было огорожено нечто вроде загона. Мак-Грегор пошел туда по росистой, сверкающей на солнце траве, думая, что Кэтрин смотрит стоящих там лошадей. Но Кэтрин в загоне не было. Он взобрался на остатки стены, увидел перед собой в конце тополевой аллеи какие-то низкие постройки, похожие на конюшни, и пошел туда через сад, где дозревали поздние апельсины. По пути он сорвал один апельсин, и его теплая кожура показалась ему воплощением этого солнечного дня. Небо было ясное, золотистый воздух уже достаточно прогрелся, чтобы обсушить землю, хотя в нем еще чувствовалась утренняя свежесть. Мак-Грегор шел по аллее стройных тополей, подкидывая и ловя на лету нагретый солнцем плод.

Голос Кэтрин послышался у него за спиной. Она бежала к нему и окликала его по имени. Не понимая, почему она так спешит, Мак-Грегор поджидал ее, улыбаясь и щурясь от яркого света.

– Куда вы идете? – спросила Кэтрин, поравнявшись с ним.

– Я искал вас. Вы уже давно встали?

– С час назад. Как здесь красиво! А какое солнце! Взгляните на эти тополя, и на дорогу, и вон на тот виноградник! Совсем аллея в Миддельхарнисе.

– Какая аллея? – с недоумением спросил он.

– Аллея в Миддельхарнисе в Национальной галерее, – сказала она. – Прямо как войдете.

– А… Картина.

– В точности как здесь – тополя, виноградники, поля – все, кроме человека, подвязывающего лозу.

– А художник – англичанин?

– Нет, голландец Гоббема. Последние слова, которые Перед смертью прошептал наш художник Кром, были: «Как я любил тебя, Гоббема».

– Я, кажется, ни разу не был в Национальной галерее, – сказал Мак-Грегор.

– Нашли, чем хвастаться!

– Да, хвастаться нечем.

– Ну, не беда, – снисходительно сказала она. – Этот вид гораздо интереснее. Тот, кто знает такие вот места, может отлично обойтись без Национальной галереи. Тут гораздо лучше. И очень хорошо быть здесь с вами в такое утро!

Ему тоже было хорошо. Кэтрин в это утро была очень милостива к нему, вероятно по случаю ясной погоды. Он улыбнулся своему скептицизму, но должен был признать, что настоящая Кэтрин не может быть такой – обыкновенной, милой женщиной, которая не издевается, не нападает. Он и не хотел видеть ее такой – это не была бы тогда Кэтрин. Тем не менее он наслаждался перемирием с ней.

– Я вижу, вам нравится Иран, – сказал он.

– Странно, не правда ли? – ответила она. – Это все, должно быть, из-за вас. Мне нравится, что вы ко всему здесь относитесь так серьезно. Я ничего не знаю об Иране, но достаточно мне поглядеть на вас, чтобы понять: тут много такого, чего я одна и не увидела бы. Просто я смотрю на вас и вижу то, что вы видите.

Он кивнул и подумал: «Долго ли это будет ей нравиться?»

– Вы боитесь выдать свои чувства? – спросила Кэтрин. – Или нарочно молчите, чтобы смутить меня?

– Никогда и ничем я не смогу смутить вас.

– Неправда. Иногда вы меня даже унижаете.

Нет, это была совсем не та Кэтрин. Она сама открывала ему какие-то женственные стороны своего многогранного существа и словно стеснялась этого. Солнце пригревало так ласково, что трудно было не воспользоваться необычным настроением Кэтрин.

– А может быть, мне следовало бы унижать вас почаще.

– Может быть, – кротко согласилась она. – Но только это вряд ли пошло бы мне на пользу. Мне здесь мешают моя глупость и невежество.

– Не хитрите… – начал он.

– Я вовсе не хитрю. Вы свой человек в Иране, вы сроднились с этой страной, а я нет. Я еще не понимаю, что тут происходит, но только вы не задирайте из-за этого нос. Моя задача гораздо сложнее, чем ваша. – Она прошлась, не сгибая колен, глядя на свои пыльные башмаки. – Нет у вас крема? Терпеть не могу нечищенной обуви.

– Дайте их почистить старику, там, на веранде. О какой задаче вы говорите?

– Что такое? – сказала она. – Неужели я говорила каких-то задачах?

– Говорили.

– Как по-вашему, чем кончится спор с губернатором? – спросила она. – Разве это не задача?

– Вы говорили совсем не об этом.

– Именно об этом! Я видела вчера, как вы волновались.

– Если бы вы понимали, о чем шла речь, вы бы сами взволновались.

– Не думаю, – сказала она. – Я лично не так заинтересована во всем этом, как вы. Конечно, я могу понять, что все это значит, но ведь этого мало. Этого достаточно для вас, потому что вы сами почти что иранец. К сожалению, в споре между Джаватом и губернатором я чувствую себя сторонним человеком. Посмотрите, одноногий воробей! Вон он купается в лужице. – Кэтрин замолчала. Мак-Грегор ждал, что последует дальше, но она загляделась на воробья.