А что она могла ему сказать? «Да, конечно, Шарль привез мне это манто, и я ему обрадовалась. Да, конечно, я спала с ним. Это случалось и раньше. Но, конечно, это совсем не похоже на то, что было между нами. Потому что страсть бывает только одна, и она ни на что не похожа. Только с тобой мое тело способно по-настоящему любить и фантазировать. Ты должен был бы давно понять это». Но нет, он не желал ничего понимать. Сто раз проверено и перепроверено, что мужчина не способен понять подобных вещей, вообще понять женщину. Вдруг она сообразила, что рассуждает, как суфражистка, и разозлилась. «В конце концов я же не говорю с ним об его отношениях с Дианой. Что я дура что ли! А если я и дура, то что могу с этим поделать? Ничего». Но если она ничего не будет делать и будет сидеть сложа руки, то потеряет Антуана. От одной этой мысли Люсиль задрожала. Было четыре часа утра.

В спальню вошел Шарль и осторожно сел на краешек постели. Лицо его осунулось. В ярком утреннем свете он действительно выглядел на все свои пятьдесят. Даже спортивного покроя халат, который был на нем, не в силах был сделать его моложе. Он положил руку Люсиль на плечо и какое-то время молча смотрел на нее.

— Вы тоже не спите?

Она кивнула ему в ответ и попыталась улыбнуться. Она хотела было объяснить свою бессонницу плохой кухней ресторана, но даже на это у нее не было сил. Она лишь устало закрыла глаза.

— Может быть, нам стоит… — начал было Шарль, но остановился. В конце концов он набрал в легкие воздуха и продолжил более уверенным голосом. — Вы можете сейчас уехать из Парижа? Одна или со мной? На юг, например? Море от всего лечит, вы не раз так говорили.

Люсиль даже не стала выяснять, от чего ей следовало вылечиться. Что-то в голосе Шарля говорило, что этого не следует делать.

— Юг, — мечтательно протянула она. — Юг…

И сквозь закрытые веки увидала, как волны набегают на белый песок, как тонет заходящее солнце, окрашивая пляж в красный цвет. Она любила эти прекрасные морские пейзажи. Ей всегда их не хватало…

— Я поеду с вами, как только вы захотите, — сказала она. Она открыла глаза и посмотрела на него, но он смотрел в сторону. Она удивилось было, но затем с удивлением почувствовала, как горят щеки. Оказалось, что все это время из глаз ее текли и текли слезы.

В начале мая на Лазурном Берегу обычно мало отдыхающих, поэтому единственные работавшие ресторан, отель и пляж были полностью в их распоряжении. Прошло восемь дней, и по истечении этого срока у Шарля вновь появилась надежда. Люсиль часами загорала на солнце, часами сидела в море, много читала, обсуждала с Шарлем прочитанное, ела печеную рыбу, играла в карты с немногочисленными соседями по пляжу… Одним словом, казалась счастливой. Во всяком случае довольной. Вот только пила много по вечерам и однажды ночью, когда они занимались любовью, была так жадна и агрессивна, что он даже не узнал ее. Но Шарль не подозревал, что каждый день она жила в надежде на встречу с Антуаном. Она загорала, чтобы понравиться ему, ела, чтобы не казаться слишком тощей, читала книги, вышедшие в его издательстве, чтобы потом обсудить их с ним. И пила. Пила, чтобы забыть его, чтобы уснуть. Она делала все ради него, конечно, не признаваясь в этом даже самой себе. Она словно смирилось с тем, что у нее отняли ее половину, половину ее самой. Но порой, когда она забывала о знойном солнце, прохладном море и теплом песке, воспоминания об Антуане обрушивались на нее, как тяжеленная глыба. И несмотря на боль, эти воспоминания были счастьем, счастьем вперемешку с отчаянием, и она предавалась им, раскинув руки на песке, словно ее распяли. Только гвозди были вбиты не в руки и ноги, а в сердце и память. И что значило это солнце или море — все то, что когда-то так скрашивало жизнь и делало ее счастливой. Ведь Антуана не было рядом, и он не мог разделить с ней эти радости жизни. А как бы было хорошо! Они бы плавали вместе, и его светлые, выгоревшие на солнце волосы обвивали бы ее. Они бы целовались, качаясь на волнах, а потом, затерявшись среди дюн, занимались бы любовью. И время бы стало ни чем иным, как просто вещью, которую убиваешь. Наоборот, они бы берегли его, боролись бы за каждое мгновение, замедляя его бег. Когда ее мучения достигали предела, она вставала и отправлялась в бар на другом конце пляжа. Это было так далеко, что Шарль не мог наблюдать за ней. Под саркастическим взглядом бармена она быстро выпивала два-три коктейля. Должно быть, бармен принимал ее за алкоголичку, которая стыдится себя. Но ей было глубоко наплевать на это. А потом… наверное, этим все и кончится, в конце концов она станет ею. Затем она возвращалась назад, ложилась у ног Шарля, который сидел на стуле под зонтиком, и закрывала глаза. Солнце превращалось в белый круг, жара исчезала, алкоголь бродил в крови, и образ Антуана расплывался и исчезал, не в силах больше причинить ей боль. На несколько часов она обретала счастье и успокоение, становилась бездумным растением. А Шарль выглядел счастливым, и это было немало. Когда он шел ей навстречу во фланелевых брюках, темно-синем блайзере, мокасинах и платочке, аккуратно повязанном под воротником рубашки, она изо всех сил гнала от себя воспоминания об Антуане. Антуан… расстегнутая на широкой груди рубашка, узкие бедра, длинные ноги в старых потертых джинсах, босые ноги и волосы, падающие на глаза. У нее было немало знакомых молодых людей в жизни. Нет, вовсе не его молодость привлекла ее. Она полюбила бы его, будь он даже старым. И все же она любила его молодость, как его светлые волосы, пуританские взгляды… как любила его чувственность, любила за то, что он ее любил и за то, что теперь не любит. Да, все было именно так. Ее любовь превратилась в стену, отгородившую от нее солнце и вкус к жизни. И ей было стыдно. Ведь она всегда считала, что вся ее мораль вмещается в два слова: «быть счастливой». И что может быть хуже, когда ты сам разрушаешь свое счастье. Многие из их круга осуждали ее за такие взгляды. Они просто ничего не понимали…

«А теперь я расплачиваюсь», — думала она с отвращением. Отвращение было тем сильнее, что она никогда не верила во все эти моральные и социальные табу, вроде чувства долга. Сколько раз она наблюдала за тем, как люди ломают ими свою жизнь! Отсюда и ее отвращение, как перед постыдной болезнью. И что же? Она вдруг обнаружила, что тоже заразилась ею. Она страдала, но не была способна упиваться своим страданием, а это было гораздо хуже.

Шарль должен был вернуться в Париж. Она проводила его на вокзал, пообещала хорошо себя вести и вообще была с ним очень ласкова. Он обещал вернуться через шесть дней, а до этого звонить каждый вечер. И он звонил, каждый вечер. Но на пятый день, когда раздался звонок, она небрежно сняла трубку и услышала голос Антуана. Она не видела его пятнадцать дней.

Покинув Пре-Ктелан, Антуан пересек пешком Булонский лес. Он шел, разговаривая вслух с самим собой, словно сумасшедший. Завидев его, шофер Дианы бросился открывать дверцу машины, но к его огромному изумлению, Антуан сунул ему пять тысяч франков и пробормотал: «Это вам за все. Конечно, это немного, но больше у меня при себе нет». Ему так не терпелось поскорее покончить с Дианой, что он счел, что все должны поскорее узнать об этом. На авеню Гранд-Арме к нему подошла проститутка, но он заявил ей, что сыт по горло такими, как она. Затем он вернулся назад и битых полчаса искал ее, чтобы извиниться. Наверное, она нашла себе утешителя получше, и так и не встретив ее, Антуан отправился на Елисейские поля. Там он зашел в бар и чуть не подрался с каким-то пьянчугой. Они повздорили из-за политики, но на самом деле Антуан хотел раз двадцать подряд послушать пластинку с той песней, под которую они танцевали с Люсиль. «Значит, ты говоришь, что несчастлив. Ну что ж, в таком случае будь несчастным до конца», — подумал он. А для этого нужно было пробиться к музыкальному автомату, к которому словно прилип этот чертов пьяница. Одержав победу в этом боксерском матче, Антуан, ко всеобщей скуке, раз восемь поставил одну и ту же пластинку, а затем был вынужден оставить у бармена свое удостоверение личности, потому что у него не было ни копейки денег. Вернулся он к себе лишь в три часа утра. Утренняя прохлада сбила с него хмель, но все равно он чувствовал себя подгулявшим юнцом. Да, подчас несчастье придает силы и вызывает ощущения, подобные тем, которые дает эйфория.