— О сверхсветовом полёте. Они освоили гиперпространство.

— Но это теоретически невозможно.

— Да? Соглашусь, если вы найдёте другое объяснение.

Питт открыл рот:

— Но…

— Я знаю. Физики будут утверждать, что такое немыслимо, — однако же корабль здесь. А теперь позвольте сказать вам следующее. Если они уже умеют путешествовать со скоростью света, значит, обладают и сверхсветовой связью. И Солнечная система знает, где они находятся и что здесь происходит. И если мы взорвем судно, об этом станет известно на Земле и через некоторое время сюда явится целый флот таких кораблей и примется за нас.

— Что же делать-то, а? — Питт на время даже потерял способность соображать.

— Остаётся принять их как друзей, выяснить, кто они, откуда и зачем явились сюда. Я предполагаю, что они собираются высадиться на Эритро. Нам тоже придётся полететь туда, чтобы вступить в переговоры.

— На поверхности Эритро?

— Янус, если они опустятся на Эритро, где ещё мы сможем с ними переговорить? Придётся встретиться там. Рискнем.

Питт почувствовал, как в голове вновь начали двигаться колесики.

— Раз вы полагаете, что это необходимо, быть может, вы и займетесь? Возьмете корабль с экипажем и…

— А вы, значит, не собираетесь?

— Разве комиссар обязан встречать неизвестные корабли?

— Понимаю, это унижает ваше достоинство. Значит, с этими инопланетянами, гномами, роботами — чем там ещё? — придётся разговаривать мне одному?

— Салтаде, я, конечно, буду на связи. Голос, изображение…

— Но издалека.

— Да, однако успех вашей миссии будет отмечен наградой.

— Если так, то… — и Леверетт многозначительно взглянул на Питта.

Тот помолчал.

— Вы собираетесь назвать цену?

— Я собираюсь предложить вам свои условия. Если вы хотите, чтобы я встретил корабль на Эритро, — отдайте мне планету.

— Что это значит?

— Я хочу там жить. Я устал от астероидов. Я устал от чужих глаз. Я устал от людей. С меня довольно. Мне нужен пустой мир. Я хочу соорудить себе дом на Эритро, получать всё необходимое из Купола, завести там животноводческую ферму — если мне это удастся.

— И давно вам этого хочется?

— Не знаю. Но чем дальше, тем больше. И сейчас, когда я снова здесь, на Роторе, с его шумом и столпотворением, Эритро кажется мне ещё более привлекательной.

Питт нахмурился.

— С вами — уже двое. Вы прямо как эта свихнувшаяся девица.

— Что за свихнувшаяся девица?

— Дочь Эугении Инсигны. Вы же знаете её — она астроном.

— Астронома-то знаю, но с дочерью не встречался.

— Совершенно сошла с ума. Ей хочется жить на Эритро.

— Подобное желание считать безумным я не могу, по-моему — это весьма здравая мысль. Кстати, если она желает жить на Эритро, с присутствием женщины я ещё могу смириться.

Питт поднял палец:

— Девушки, я сказал.

— Сколько ей?

— Пятнадцать.

— Ага. Ну ничего, повзрослеет. Правда, я, к сожалению, состарюсь.

— Она не из красавиц.

— Янус, — сказал Леверетт, — и я тоже — поглядите внимательнее. Итак, мои условия вы знаете.

— И вы хотите официально ввести их в компьютер?

— Обычная формальность, Янус, не более…

Питт не улыбнулся.

— Очень хорошо. Попробуем проследить, куда сядет корабль, — и отправляйтесь к нему на Эритро.

В голосе Эугении Инсигны слышались удивление и досада.

— А Марлена пела сегодня. Что-то о «доме, доме в небесах, где плывут свободные миры».

— Знаю, — кивнул Сивер Генарр, — я бы напел мотив — да слуха нет.

Они только что покончили с завтраком. Теперь они каждый день завтракали вместе, и Генарру это нравилось, хотя всякий раз приходилось разговаривать только о Марлене. Инсигна прибегала к его обществу от отчаяния — поскольку больше ни с кем не могла свободно говорить о дочери.

— Неважно. Каковы бы ни были причины…

— Я ещё не слыхала, чтобы она пела, — сказала Инсигна. — И уж думала, что она не умеет — но оказывается, у Марлены приятное контральто.

— Это значит, что она рада… или возбуждена… или удовлетворена… словом, у неё всё хорошо, Эугения. Мне лично кажется, что она нашла своё место под солнцем, поняла, зачем живёт. Это дано не каждому. Люди, Эугения, по большей части влачатся по жизни, пытаются отыскать её смысл, не находят его и умирают в отчаянии или полном безразличии. Лично я принадлежу к последнему типу.

Инсигна попробовала улыбнуться.

— Подозреваю, что обо мне ты так не думаешь.

— Нет, Эугения, ты не отчаялась, ты продолжаешь сражаться, хотя битва давно проиграна.

— Ты про Крайла? — Она опустила глаза.

— Если ты об этом подумала, пусть так оно и будет. Но, если честно, я думал о Марлене. Она уже много раз выходила наружу. Ей там хорошо. Она счастлива, а ты всё сидишь здесь и не можешь преодолеть ужаса. Что же ещё тебя беспокоит?

Инсигна прожевала, положила вилку на тарелку и сказала:

— Чувство потери. Несправедливости. Крайл сделал свой выбор — и я его потеряла. Теперь Марлена — я теряю её. И это уже не лихоманка, а Эритро.

— Понимаю. — Он протянул ей руку, и она рассеянно пожала её.

— Теперь Марлена всякий раз уходит всё дальше, ей неинтересно с нами. Когда-нибудь она останется там и будет возвращаться всё реже и реже, а потом и вовсе исчезнет.

— Возможно, ты права, но ведь жизнь — это цепь потерь. Ты теряешь молодость, родителей, любимых, друзей, удовольствия, здоровье и, наконец, саму жизнь. Ты можешь не принимать этого — и всё равно будешь терять. Да ещё потеряешь спокойствие и душевное равновесие.

— Сивер, она никогда не была счастливым ребенком.

— И ты винишь в этом себя?

— Я могла бы проявить больше понимания.

— Начать никогда не поздно. Марлена хотела этот мир — и получила его. Она стремилась научиться общаться с чужим разумом с помощью своих необыкновенных способностей — и добилась этого. И ты хочешь заставить её отказаться от достигнутого? Ради твоего спокойствия она должна пожертвовать тем, чего ни я, ни ты даже представить себе не можем?

Инсигна рассмеялась, хотя в глазах её стояли слезы.

— Сивер, ты, наверное, и кролика сумеешь уговорить вылезти из норки.

— Ты думаешь? И всё-таки моё красноречие оказалось бессильным перед молчанием Крайла.

— Тут были другие причины. — Инсигна нахмурилась. — Теперь уже это ничего не значит. Сивер, ты рядом, и это меня поддерживает.

— Это самый верный признак того, что я действительно состарился, — грустно сказал Генарр, — но я рад, что тебе спокойно со мной. С годами мы начинаем искать не чего-нибудь эдакого, а покоя.

— Но в этом нет ничего плохого.

— В мире вообще нет ничего плохого. Должно быть, многие пары, испытавшие экстаз и страсть, но так и не нашедшие утешения друг в друге, в конце концов охотно согласились бы отдать всё это за минуту покоя. Не знаю. Незаметный человек всегда незаметен, но и он умеет любить.

— Как ты, мой бедный Сивер?

— Эугения, я всю жизнь старался избежать этой ловушки, которая зовется жалостью к себе самому, и не надо вновь искушать меня ею, просто чтобы посмотреть, как я корчусь.

— Ах, Сивер, я хочу вовсе не этого.

— Ну вот, именно этих слов я и ждал от тебя. Видишь, какой я умный. И учти, когда тебе потребуется утешение, я буду рядом с тобой вместо Марлены. Конечно, если ты не станешь возражать против моего присутствия.

— Сивер, я этого не заслужила. — Инсигна пожала ему руку.

— Не старайся отказаться от моего общества под этим предлогом. Я намереваюсь посвятить тебе всю жизнь, и не пытайся остановить меня — я хочу принести тебе эту высшую жертву.

— Неужели ты не нашёл никого достойнее?

— Я и не искал. Впрочем, женщины на Роторе и не обнаруживали особого интереса ко мне. К тому же что бы я делал с этой более достойной? Какая тоска — быть заслуженной наградой. Куда романтичнее оказаться незаслуженным даром, благодеянием небес.