— Значит, Купол нужен только для того, чтобы удерживать нормальный свет, а не отгораживаться от чего-то?

— Мы и воздух не выпускаем. И воздух, и вода, циркулирующие под Куполом, извлечены из местных минералов. Однако мы всё-таки отгородились кое от чего, — заметил Генарр. — От прокариотов. Сине-зелёных водорослей.

Эугения задумчиво покачала головой. Они-то и были причиной изобилия кислорода в атмосфере планеты. На Эритро была жизнь, она была повсюду, но… она оказалась микроскопической по своей природе, эквивалентной простейшим жизненным формам Земли.

— А это действительно прокариоты? — спросила она. — Я знаю, что их так называют, но ведь так называются и земные бактерии. Это действительно бактерии?

— Если они действительно эквивалентны чему-то известному нам по Солнечной системе, так это цианобактериям — они тоже используют фотосинтез. Но это не наши цианобактерии. По структуре нуклеопротеинов они фундаментально отличаются от тех, что известны на Земле. Они содержат нечто вроде хлорофилла, только без магния, который поглощает инфракрасное излучение, и клетки кажутся бесцветными, а не зелёными. У них другие энзимы, другие соотношения примесей минералов. Но всё-таки они достаточно похожи на известные на Земле организмы, и их можно назвать прокариотами. Я знаю, что наши биологи старательно пропихивают название «эритриоты», но для нас, небиологов, сойдут и прокариоты.

— Значит, весь кислород в атмосфере Эритро выделяется в результате их жизнедеятельности.

— Верно. Других объяснений наличия здесь в атмосфере свободного кислорода просто не существует. Кстати, Эугения, ты астроном — каковы последние представления о возрасте Немезиды?

Инсигна пожала плечами:

— Красные карлики едва ли не вечны. Немезида может оказаться древней, как Вселенная, и протянуть ещё сотню миллиардов лет без видимых изменений. Мы можем только ограничиться оценками по содержанию примесей в её составе. Если это звезда первого поколения, начинавшая с гелия и водорода, ей чуть больше десяти миллиардов лет — она примерно в два раза старше Солнца.

— Значит, и Эритро десять миллиардов лет?

— Правильно. Звездная система формируется сразу, а не по кусочкам. А почему тебя это заинтересовало?

— Просто странно, что за десять миллиардов лет жизнь так и не смогла шагнуть здесь дальше прокариотов.

— Едва ли это удивительно, Сивер. На Земле через два-три миллиарда лет после возникновения жизни обитали одни прокариоты, а здесь, на Эритро, поток энергии от Немезиды куда слабее. Нужна энергия, чтобы образовались более сложные жизненные формы. На Роторе эти вопросы широко обсуждались.

— Я слыхал об этом, — отозвался Генарр, — только до нас на Эритро многое не доходит. Должно быть, мы слишком закопались во всякие местные дела и проблемы — хотя ты наверняка скажешь, что и прокариотов следует считать таковыми.

— Если на то пошло, — ответила Инсигна, — и нам на Роторе немногое известно о Куполе.

— Да, каждый занимается делом в собственной клетушке. Только, Эугения, о Куполе и говорить нечего. Это же просто мастерская, и я не удивлен, что её новости тонут в потоке более важных событий. Всё внимание, конечно же, уделяется новым поселениям. Ты не собираешься перебраться на новое место?

— Нет, я роторианка и не собираюсь изменять своему дому. Я бы и здесь не оказалась — прости, пожалуйста, — если бы не необходимость. Мне нужно провести измерения на более солидной базе, чем Ротор.

— Так мне и Питт сказал. Он велел оказывать тебе всяческое содействие.

— Хорошо. Я не сомневаюсь в твоей поддержке. Кстати, ты только что упомянул, что на Эритро стараются не пропускать под Купол прокариоты. Как вам это удаётся? Воду пить можно?

— Конечно, мы и сами её пьем, — ответил Генарр. — Под Куполом прокариотов нет. А воду — как и всё, что вносится под Купол, — облучают сине-фиолетовым светом, за какие-то секунды разрушающим здешние прокариоты. Коротковолновые фотоны для них чересчур горячи, они разрушают ключевые компоненты в этих маленьких клетках. Но даже если некоторым удаётся уцелеть, они, насколько нам известно, не токсичны и безвредны — проверено на животных.

— Приятно слышать.

— Только это имеет и обратную сторону. Под лучами Немезиды земные микроорганизмы не могут конкурировать с местными. Во всяком случае, когда мы вносили в почву Эритро наши бактерии, никакого роста и размножения не наблюдалось.

— А как насчёт многоклеточных растений?

— Мы пробовали их сажать, но практически без результата. Наверное, виной всему свет Немезиды — под Куполом эти же растения прекрасно растут на почве Эритро. Обо всём мы, конечно, докладывали на Ротор, только едва ли этой информации давали ход. Я уже говорил, на Роторе не интересуются Куполом. Этому жуткому Питту мы не нужны, а он-то и определяет интересы Ротора.

Генарр говорил с улыбкой — несколько напряженной. «Что бы сказала Марлена?» — подумала Инсигна.

— Питт вовсе не жуткий, — ответила она. — Иногда он просто утомляет, но это другое дело. Знаешь, Сивер, когда мы были молодыми, я всегда думала, что однажды ты станешь комиссаром. Ты был таким умным.

— Был?

— Ну и остался, я в этом не сомневаюсь, только в те дни ты был поглощен политикой, у тебя были такие изумительные идеи. Я тебя слушала как завороженная. Из тебя мог бы получиться комиссар получше, чем из Януса. Ты бы прислушивался к мнению людей, ты не стал бы слепо настаивать на своем.

— Вот потому-то я и был бы очень плохим комиссаром. Видишь ли, у меня нет цели в жизни. Только стремление во всём поступать по правде и надеяться, что всё закончится благополучно. А вот Питт знает, чего хочет, и добивается этого любыми методами.

— Сивер, ты не понимаешь его. У него сильная воля, и он человек разума.

— Конечно, Эугения. Такая рассудочность — великий дар. К чему бы он ни стремился, цель его всегда идеально правильна, логична и основана на весьма человеческих мотивах. Но изобрести новую причину он умеет в любой момент, причем с такой непосредственностью, что убедит заодно и себя самого. Если тебе приходилось иметь с ним дело, ты, конечно, знаешь, как он может уговорить тебя сделать то, чего ты не собираешься делать, и добивается этого не приказами, не угрозами, а весьма разумными и вескими аргументами.

— Но… — попыталась возразить Инсигна.

— Вижу, и ты успела уже в полной мере пострадать от его рассудочности, — язвительно заметил Генарр. — Вот, значит, видишь сама, какой он прекрасный комиссар. Не человек, а комиссар.

— Ну, я бы не стала утверждать, что он плохой человек — здесь ты, Сивер, пожалуй, далеко зашёл. — Инсигна покачала головой.

— Что ж, не будем спорить. Я хочу видеть твою дочь. — Он поднялся. — Ты не станешь возражать, если я зайду к вам сразу после обеда?

— Это будет прекрасно, — согласилась Инсигна.

Генарр глядел ей вслед, и улыбка медленно гасла на его лице. Эугения хотела вспомнить прошлое, но он ляпнул про мужа — и всё.

Он тяжело вздохнул. Удивительная способность — портить жизнь самому себе — так и не оставляла его.

Эугения Инсигна втолковывала дочери:

— Его зовут Сивер Генарр, к нему следует обращаться «командир», потому что он распоряжается в Куполе.

— Конечно, мама, я буду называть его так, как положено.

— И я не хочу, чтобы ты смущала его.

— Не буду.

— Марлена, это тебе удаётся слишком легко. Ты сама знаешь. Отвечай ему без всяких поправок на твои знания языка жестов и выражений лица. Я прошу тебя! Мы с ним дружили в колледже и некоторое время после его окончания. Потом он десять лет провёл здесь, под Куполом, и, хотя я не видела его всё это время, он остался моим другом.

— Значит, это был твой парень.

— Именно это я и хотела тебе сказать, — подтвердила Инсигна, — и я не хочу, чтобы ты следила за ним и объявляла, что он имеет в виду, что думает или ощущает. Собственно, он не был моим парнем, как это принято понимать, он не был моим любовником. Мы с ним дружили, нравились друг другу — и только. Но после того как отец… — Она качнула головой и махнула рукой. — Следи за тем, что говоришь о комиссаре Питте — если о нём зайдёт речь. Мне кажется, что командир Генарр не доверяет комиссару Питту.