Но девочка не хотела, чтобы мать замолчала, — всего нужного она ещё не услышала.

— А как Немезида может погубить Землю, не сталкиваясь с ней? — тихо спросила она.

— Попробую объяснить. Земля обращается вокруг Солнца — как Ротор вокруг Эритро. Если бы Солнечная система состояла только из Земли и Солнца, то первая могла бы кружить вокруг второго почти бесконечно. Я говорю — почти, ибо дело в том, что, обращаясь вокруг Солнца, Земля излучает гравитационные волны, уносящие её энергию, и медленно, очень медленно приближается к Солнцу. Сейчас этим фактором можно пренебречь. Но на самом деле всё гораздо сложнее, потому что Земля не одна. Её притягивают Луна, Марс, Венера, Юпитер и другие планеты. Их суммарное притяжение невелико по сравнению с солнечным, и орбита Земли более или менее постоянна. Однако малые воздействия сложным образом меняют свою силу и направление — поскольку перемещаются и порождающие их объекты — и тем самым вызывают незначительные изменения орбиты Земли. Планета то приближается к Солнцу, то удаляется от него. Ось её поворачивается, меняет наклон, изменяется эксцентриситет орбиты и так далее.

Можно показать — и уже было показано, — что все эти изменения цикличны, то есть периодически меняют направление. Существенно, что движение Земли вокруг Солнца неравномерно и подчиняется дюжине вынужденных воздействий. То же происходит со всеми телами Солнечной системы. Такая легкая тряска не мешает жизни на Земле. В худшем случае может наступить обледенение — но оно кончится; уровень моря упадет — и подымется: планета переживает всё это уже более трех миллиардов лет.

А теперь представим, что будет, если Немезида вторгнется в Солнечную систему и промчится, скажем, в световом месяце от Земли — меньше чем в триллионе километров. Пока она будет проходить мимо Солнца — а на это потребуется несколько лет, — гравитационное поле системы исказится. Планеты станут дёргаться на орбитах, но, когда Немезида пройдёт, всё снова встанет на свои места.

— Но ты выглядишь так, словно дела обстоят гораздо хуже, чем ты говоришь. Что плохого в том, что Немезида хорошенько порастрясет Солнечную систему? Ведь потом всё встанет на свои места.

— Встать-то встанет, но где в результате очутятся планеты? На прежнем ли месте? В этом, собственно, и вся проблема. Если изменится орбита Земли — она отодвинется от Солнца или приблизится к нему? Если ось планеты изменит своё положение в пространстве — как это подействует на климат планеты? Даже малое изменение может сделать необитаемым целый мир.

— А нельзя ли всё рассчитать?

— Нет. На Роторе трудно проводить астрономические измерения: он дёргается в пространстве, и куда сильнее, чем планеты. Чтобы определить, какой путь выберет Немезида, потребуется много времени и много расчётов, и всё равно нельзя будет положиться на их результаты, пока Немезида не окажется возле Солнца — через много-много лет после моей смерти.

— Значит, ты не можешь сказать, как близко к Солнечной системе подойдёт Немезида?

— Рассчитать это почти невозможно. Нужно учесть гравитационное поле почти всех ближних звезд. И даже самая крохотная неточность при исходном расстоянии в два световых года может привести к таким отклонениям, что точное попадание превратится в абсолютный промах, и наоборот.

— Но комиссар Питт утверждал, что, когда Немезида окажется близко, всякий обитатель Солнечной системы сумеет спастись — разве он не прав?

— Возможно, и прав. Но можно ли сказать, что будет через пять тысяч лет? Какие исторические выкрутасы произойдут, к каким последствиям они приведут? Можно лишь надеяться, что все уцелеют.

— Даже если их не предупредить, — проговорила Марлена, робко напоминая матери общеизвестную астрономическую истину, — они сами всё обнаружат. Иначе не может быть. Немезида приблизится, её заметят, и, когда в направлении её движения уже нельзя будет ошибиться, люди сумеют определить траекторию с куда большей точностью.

— Но тогда времени на подготовку к бегству останется гораздо меньше.

Поглядев на носки своих туфель, Марлена проговорила:

— Мама, не сердись на меня. Но мне кажется, ты не будешь рада, даже если все люди сумеют спастись. Что-то тут не то. Пожалуйста, скажи мне, в чём дело.

— Мне бы не хотелось, чтобы все покинули Землю, — ответила Инсигна, — пусть даже всё пойдёт по плану, и у них хватит времени, и обойдётся без несчастных случаев — мне всё равно не нравится эта мысль. Я не хочу, чтобы люди покинули Землю.

— А если это неизбежно?

— Пусть. Можно склонить голову перед судьбой, но мне не нравится такая перспектива.

— Значит, ты чувствуешь, что привязана к Земле? Ты, кажется, училась там, не так ли?

— Я завершала там дипломную работу. Земля не понравилась мне, но это ровным счётом ничего не значит. Это родина человечества. Ты понимаешь, что я имею в виду, Марлена? Как бы я к ней ни относилась, она останется миром, где жизнь просуществовала целую вечность. Для меня Земля не планета — а идея, абстракция. И я хочу, чтобы она жила ради того, что было. Не знаю, поняла ли ты меня.

— Отец был землянином, — сказала Марлена.

Инсигна поджала губы.

— Да, был.

— И он вернулся на Землю.

— Судя по регистрационным записям, он поступил именно так. Во всяком случае, я в этом не сомневаюсь.

— Значит, я наполовину землянка. Да?

Инсигна нахмурилась.

— Все мы земляне, Марлена. Мои предки жили на Земле. И прабабка моя родилась там же. Всё здесь — порождение Земли. И не только люди. Каждый кусочек жизни в любом из поселений — от вируса до дерева — с Земли.

— Но только люди сознают это. И некоторые — лучше остальных. Ведь ты до сих пор вспоминаешь об отце? — Заглянув Инсигне в глаза, Марлена вздрогнула. — Это не моё дело. Но ведь ты сама хочешь рассказать мне.

— Да, у меня было такое желание — но я не могу руководствоваться чувствами. В конце концов, ты и его дочь. Да, я до сих пор вспоминаю о нём. — Инсигна пожала плечами. — А о чём ты вспоминаешь, Марлена?

— Мне не о чём вспоминать. Я забыла его. Я даже никогда не видела его голограммы.

— Но ведь дело не в… — Инсигна осеклась.

— Знаешь, когда я была поменьше, меня удивляло, почему во время Исхода одни отцы оставались со своими детьми, а другие — нет. И я решила, что те, кто оставил Ротор, не любили своих детей и мой отец тоже не любил меня.

Инсигна взглянула на дочь.

— Ты никогда не говорила мне об этом.

— Я так думала, когда была маленькой. А потом стала старше и поняла, что всё гораздо сложнее.

— Ты не должна была так думать. Это неправда. И я немедленно переубедила бы тебя, если бы имела хоть малейшее представление…

— Мама, я понимаю, ты не любишь разговаривать о том времени.

— Пришлось бы, знай я только о твоей идее, — но, увы, я не умею читать на твоём лице, как ты на моём. Он любил тебя. И взял бы с собой, если бы я согласилась. Вы разлучились по моей вине.

— Он тоже виноват. Он должен был остаться.

— Должен — но теперь, когда столько лет прошло, я понимаю его лучше, чем прежде. В конце концов, я оставалась дома — мой мир всегда был со мной. И здесь, за два световых года от Земли, я тоже дома, на Роторе, где родилась. Твой отец был другим. Он родился на Земле. И я думаю, он не смог примириться с мыслью о том, что ему придётся навсегда оставить родную планету. Мне не нравится Земля. Но сердца миллиардов людей могут разорваться от тоски по ней.

Они помолчали, потом Марлена сказала:

— Интересно, что он делает сейчас на Земле?..

— Трудно сказать. Двадцать триллионов километров — путь неблизкий, и четырнадцать лет — это очень долго.

— Как ты думаешь, он жив?

— Даже этого мы с тобой не можем знать, — отозвалась Инсигна. — Жизнь человека на Земле весьма быстролетна… — И, словно вдруг осознав, что разговаривает не сама с собой, продолжила: — Я уверена, что он жив. Когда мы расставались, здоровье у него было хоть куда, и вообще ему ещё нет пятидесяти. — И тихо спросила: — Тебе его не хватает, Марлена?