Тем не менее все показались вошедшей Маргарите Прелье сильно навеселе. После первых приветствий она спросила:

— Вы, кажется, вспомнили обо мне уже после вашего обеда? Это любезно, нечего сказать!

— Мы делились, — стал оправдываться Смирнин.

— Что вы делили? — удивленно спросила она, обводя комнату глазами, и невольно остановила взор на трех холщовых мешках, чинно положенных рядышком на диване.

— Наследство после нашей покойной тетушки, — ответил Мустафетов.

— Получили? — спросила Прелье, обращаясь исключительно к Ивану Павловичу.

— Да, получили сегодня.

— Поздравляю.

— А мы его двоюродные братьи, — вмешался в разговор Роман Егорович, — и сегодня каждый из нас получил по равной доле. Мы тоже ждем поздравлений.

— Поздравляю и вас.

— Благодарим, благодарим покорно!

Маргарита все смотрела на мешки, точно глаз от них не могла оторвать. Наконец она спросила:

— А это у вас что же, в этих наволочках?

— Вот это и есть наследство, — ответил Мустафетов.

Смирнину смерть хотелось похвастаться. Он взял один из мешков, принес его на большой стол, развязал и предложил француженке:

— Посмотри-ка туда, внутрь!

— Это все деньги?

— Да, все деньги.

— Сколько же тут?

— Тут сто пятьдесят девять тысяч рублей, — ответил Смирнин.

— И столько получил каждый из вас? — еще с большим удивлением спросила Маргарита.

— Мы на равных правах.

— Вот счастливые-то! — невольно и с полнейшей искренностью воскликнула француженка, а потом, обращаясь к Смирнину, ласково сказала ему: — Это хорошо, что вы вспомнили обо мне.

— Это понятно.

— Все-таки, знаете, в такую минуту…

— Но, господа, позвольте, — снова вмешался в дело Роман Егорович, — пословица гласит: соловья баснями не кормят. Мы рассказываем нашей прелестнейшей гостье весьма интересные вещи, и никто даже не догадается предложить чего-нибудь.

— Есть я не хочу.

— В таком случае бокал шампанского? Фруктов не хотите ли?

Она согласилась и на то и на другое.

Но Смирнину хотелось, чтобы она обращала внимание только на него одного. Ему не нравилось, что и Рогов, и Мустафетов наперебой стараются угодить ей. Он снова развязал мешок, пошарил в нем, пошуршал бумажками, шелест которых ему был особенно приятен, и потом, подавая Маргарите Прелье плотную пачку кредиток, сказал:

— Моя встреча с тобой принесла мне счастье, Гого; возьми эту тысячу рублей себе на тряпки.

Радостное удивление француженки было так велико, что она даже не поверила сразу и спросила:

— Так это серьезно?

— Совершенно серьезно! Я надеюсь, что мы теперь будем добрыми друзьями. Давай чокнемся и поцелуемся.

— Шерочка, добрый, голубчик! — и Маргарита бросилась на шею Смирнину.

— Вот это ловко! — сказал Мустафетов. — Живите, будьте счастливы и старайтесь как можно меньше огорчать друг друга.

Роман Егорович налил стаканы и предложил тост:

— Пью за веселье и любовь!

Смирнин почему-то стал впадать в сентиментальный тон. Он склонился головой к плечу Маргариты, брал ее руку, поглаживал и вдруг сказал:

— Хорошей бы музыки теперь!

— А что ж, это — идея! — сейчас же согласился Роман Егорович. — Пригласить сюда хор цыган.

— Вот что, господа, — сказал Мустафетов. — Принимать дальнейшее участие в сегодняшнем пире я не могу.

— Ну, что ты? Вот тебе и раз! Вы хотите уехать? — посыпалось на него со всех сторон.

Мустафетов дал им высказаться и потом спокойно, но непреклонно продолжал:

— У меня есть обязанности. Я должен ехать и привести у себя дома кое-что в порядок. Главное, я должен привести в порядок свои мысли. Не старайтесь удерживать меня, это напрасно. Вам же я советую спросить счет, и мы разделим его на три доли. Пошлите на «Волынкин двор» за тройкой в коляске, заезжайте каждый к себе, спрячьте свои деньги, а потом уже к цыганам.

Рогов вдруг опомнился.

— Однако и у меня есть обязанность, — сказал он.

Мустафетов переглянулся с ним, и оба они сразу поняли друг друга.

— Вот то-то же и есть! — сказал Назар Назарович. — Я не хотел напоминать тебе, а ведь тебе еще надо кое-что устроить, главным образом — насчет присяжного поверенного. Ведь это сделать надо сегодня же.

— Да, да, — сказал Рогов, — из головы совсем бон! Это я на радостях все позабыл! И молодчина же ты, Назарчик! Всегда и во всяком положении сохраняешь память свежую и дух бодрый.

— Ну, а мы как? — спросила Маргарита, обращаясь к Смирнину.

— Мы что же! Я птица вольная, ни от кого и ни от каких дел не завишу. Поедем, куда хочешь.

— Но как же твои деньги?

— Да, мои деньги?

Он задумался. Еще день не совсем прошел, наступали только вешние сумерки, а этот мешок с деньгами был ему уже в тягость. Конечно, он не отдал бы его теперь и за свою жизнь. Но что же делать с ним? Нельзя же таскать всюду с собой? А куда спрятать? Где сохранить? Где укрыть от воров, наконец? Легко сказать: поехать домой в свой жалкий номеришко и там запихать мешок в комод! Ключи можно с собою взять, но разве ключи нельзя подобрать? Положим, можно купить какую-нибудь печать и приложить к ящику. Только если кто украсть захочет, тот и печати не побоится сломать. А вдруг пожар?

Холод пробежал по всем жилам Смирнина от одной этой мысли. Между тем Маргарита ожидала его ответа.

— Ты разве не можешь сначала к себе домой заехать? — спросила она.

Тогда Назар Назарович понял, что пора ему вмешаться. Обращаясь к молодой женщине, он произнес: «Виноват-с, мне надо сказать Ивану Павловичу два слова», — и тут же отвел его в сторону. Там, в углу комнаты, он продолжал:

— Вы боитесь ехать с такими деньгами к себе в меблированные комнаты. Бросьте на сегодня мысль о цыганах, поезжайте прямо к Маргарите, а завтра с утра займитесь переселением на другую квартиру. Ведь вы все равно не останетесь в ваших номерах. Деньги же вы внесите на текущий счет в какую-нибудь банкирскую контору. Уж там вам опасаться нечего.

Смирнин сознавал, что иначе поступить нельзя. Ему только странным показалось, что эти огромные деньги, которых он так страстно желал, препятствовали ему теперь ехать, куда было ему угодно, и таким образом стесняли его свободу. С ними-то, думал он, начнется вечная масленица и широко раскроются пред ним двери тех увеселительных заведений, которые всегда прельщали его, и вдруг первый же вечер своей новой жизни он должен провести взаперти. Однако он ответил:

— Конечно, так будет лучше всего.

— На чем же вы решили? — спросила Марго, когда они вернулись к столу.

— Сегодня мы поедем прямо к тебе, — ответил Иван Павлович, — а там увидим. Я, вероятно, рано вернусь домой: мне еще нужно кое-что подсчитать, сообразить, и вот с завтрашнего дня я буду совершенно свободен.

Компания потребовала счет, щедро одарила прислугу и разъехалась. Провожать до самой лестницы вышли и сам хозяин, и оба распорядителя.

Смирнин поехал с Маргаритой, а Мустафетов взял с собою Рогова.

Когда они оба очутились в квартире Назара Назаровича, последний сам зажег все лампы, так как лакей и Домна еще не вернулись, потом умылся, освежил голову какой-то душистой водой и, придя в кабинет, где валялся на оттоманке Рогов, сказал ему:

— Встань, дружище, и позволь еще раз обнять тебя!

— Обнимемся, Назарчик!

— Вот так. Ты мастерски выполнил свою тяжелую задачу. Ты — главная сила в нашем деле. Я это вполне сознаю, и, если бы ты сам того потребовал, я первый сказал бы: «Да, Роману Егоровичу Рогову надлежит выдать большую, чем нам, долю».

— Ну, нет, к чему? Так никому не обидно. Вот ты напомнил мне, что надо еще кое-что прикончить.

— Да, да. Этот портфель надо уничтожить, чтобы н следов его не оставалось.

— Давай-ка сюда нож! Искромсаем его на мелкие кусочки, да в известное место. Хорошенько только водою залить. Я думаю, можно кромсать один только закрывающийся клапан, на котором вытиснена золотая надпись.