— Водочки выпить можно, — ответил Мустафетов, — но что касается твоих слов, то ты напрасно говорил их.

— Как напрасно?

— Послушай, законодательство смотрит на нас с тобою как на воров и мошенников.

— Превратное суждение.

— Не скажи… Вот здесь, в ресторане, татар много, и все они вместе, конечно, сильнее, нежели мы трое. Они могли бы прийти, отнять у нас наши деньги, и куда бы мы пошли жаловаться на них.

— Не говори глупостей, как раз идут…

— А на мой взгляд, — сказал Смирнин, — все это утопии. Я счастлив, что заручился деньгами, и теперь никогда в жизни не пойду ни в какое дело.

— С чем вас и поздравляю, — ответил Мустафетов, но трудно было понять по тону его слов, говорит ли он серьезно или иронизирует.

В этот момент слуга, постучавшись в дверь, внес суп.

— Господа, за стол, борщок подан! — предложил Роман Егорович.

Во главе стола сел Мустафетов, направо и налево от него уселись его помощники.

— Однако я голоден, — сказал Рогов. — Борщок с гренками — штука легкая. Хорошо бы для начала заложить основательный фундамент: пирожков бы, что ли…

— Погоди, — остановил его Назар Назарович, — к концу обеда ты не это скажешь. Нет ничего хуже, как набрасываться на еду сразу. От этого только тяжелеешь.

— Борщок хорош, — одобрил Смирнин.

— Да, — согласился и Роман Егорович. — Но что же, разве до рыбы никакого вина не полагается? Я протестую. Как же так? Дожидаться второго блюда, чтобы горло промочить? Распорядитесь, Назарушка!

— Если хочешь, можно, пожалуй, по рюмке мадеры. Послушай, — обратился Мустафетов к слуге, — подай как можно живей сухой ост-индской мадеры.

— Какой прикажете? — спросил слуга.

— Да хоть от чертовой перечницы! — крикнул Рогов, рассердившись. — Пошел и неси! Лишь бы хороша была.

Мустафетова слегка коробило моветонное обращение Рогова с людьми, тем более что за столом он любил председательствовать вполне и один отдавать приказания. Но он ничего не сказал и решился быть снисходительным, так как вполне понимал нервное возбуждение своего товарища.

Официанты меняли приборы, убирали со стола закуску, приносили тарелки с горячим… Весь сервиз был отборный, приборы из чистого серебра, хрусталь тончайший, фарфор расписной. Видя, с кем имеет дело, и узнав всегда щедрого и хорошо известного в ресторане Назара Назаровича, хозяин распорядился прислать на стол в огромной высокой вазе самые лучшие и дорогие плоды.

— Люблю фрукты на обеденном столе! — весело произнес Мустафетов, когда их внесли. — Ласкают взор и вообще придают сервировке особый блеск, какую-то законченность.

— Бутылки тоже, — сказал Роман Егорович, все еще ожидавший мадеру. — А, явился наконец! — обрадовался он официанту. — Я уж думал, что ты в Ост-Индию закатился. Наливай, наливай! — И, не дождавшись товарищей, он поднес к губам наполненную большую рюмку. — Сам делал или буфетчик? — спросил он татарина, скорчив такое лицо, что тот невольно улыбнулся.

Мустафетов удивился.

— Разве не хороша? — спросил он, пораженный мыслью, что в кабинет, где он сидит, осмелились подать что-нибудь сомнительное.

— Превосходная! — поспешил успокоить он Мустафетова. — Это я только так, для тона. Люблю озадачить.

— Да, мадера хороша, — согласился Назар Назарович, отпив из своей рюмки. — Но вот и стерлядь. Эге, красавица! Ну, не благородная ли это рыба? Начинайте-ка!

— Так как ты у нас за председателя во всем, — ответил Рогов, — то и раздели нам.

— Изволь, пожалуй.

— Неужели же после рыбы обязательно пить белое вино? — спросил Рогов. — А мадере так и пропадать в бутылке? Жалко! Хочу, однако же, и я быть гастрономом. Наливай-ка, брат, секим-башка, мне вот этот стаканчик беленького брандахлыста.

Разговор ничуть не мешал ему уписывать за обе щеки, так что его тарелка опустела раньше всех. Он отпил вина и опять задал совершенно неожиданно вопрос:

— Неужто это из винограда?

— А то из чего же?

— Ну, почем же я знаю! Может быть, янтарь в жидком виде, во всяком случае, штучка не вредная. Дай-ка мне стерлядки еще! Вот так, вот так, с соусом, да шеек раковых побольше. И как они любят ко мне в желудок попадать! Просто на всю Европу удивление.

Татарин, поняв, что Роман Егорович больше всех любит покушать, осторожно и аккуратно налил ему еще вина.

— Правильно, одобряю, душка! И в песне так говорится:

А уж насчет того, что «все до капли выпивай», — это на нашей обязанности.

— Почему это вы, Иван Павлович, молчаливы и задумчивы? — обратился к Смирнину Мустафетов.

— Я ничего, я так.

— Да он, видишь ли, размышляет теперь: как хорошо ему, спокойно, — начал было Роман Егорович.

Но Мустафетов толкнул Рогова под столом ногою с целью дать ему понять, что нельзя говорить глупостей при слугах.

Роман Егорович поправился:

— Хорошо нам, когда мы от добрейшей покойной тетушки такое состояние получили, что нам троим, ее родным племяшам, на всю жизнь хватит.

— Я совсем о другом думаю, — отозвался Смирнин. — Дома у себя, вероятно, скучает теперь в одиночестве одна моя знакомая…

— Кто она такая? — спросил Мустафетов. Смирнин слегка смутился, помолчал немного и только на повторенный вопрос уже ответил:

— Я, правда, узнал ее недавно…

— Ты лжешь! — закричал Роман Егорович. — Я вижу по твоему лицу, что у тебя есть тайна от нас,

— То есть, по правде сказать, — ответил Смирнин, — если бы вы позволили, то я охотно пригласил бы сюда Маргариту Прелье…

— Маргарита Прелье? В первый раз от вас слышу! — сказал Назар Назарович.

— Маргарита! Прелестная Маргарита из «Фауста»! Но позволь, пожалуйста, почему же ее фамилия Прелье? — воскликнул Рогов.

— Потому что она француженка.

— Что-то я не знаю ее, — сказал Мустафетов.

— Наверное, вы встречали ее, а только не знаете по имени, — ответил Смирнин.

— Послушай, — перебил его Роман Егорович, — ты, конечно, знаешь ее адрес? Да? Так вот что: пиши ей немедленно записку. У меня внизу стоит извозчик, я с ним ездил в банк и к Юнкеру. Пускай он сейчас же мчится с твоим посланием. Назарчик, ты согласен?

— Да я-то что ж? Очень рад.

Приказание было отдано, а потом обед продолжался своим чередом. Филейчики под соусом беарнез были поданы безукоризненно, и красное вино к ним бордоское, не слишком густое, пилось легко.

— Все-таки надо отдать тебе справедливость, Назарчик, — опять заговорил Рогов, — есть, пить и вообще жить ты великий мастер. Воздаю тебе должное. Что бы со мною было, если бы я напоролся с самого начала густыми щами с мясом и пирогами? Твои филейчики представлялись бы мне только как одна печаль. А с каким аппетитом я теперь свой кусочек уписал. Теперь у меня в желудке все плюсы, а тогда были бы минусы.

— Шут ты гороховый!

Съели они и пулярку, действительно начиненную трюфелями; подали уже спаржу, когда один татарин вошел с докладом:

— Барышня извозчика назад прислать изволили и приказали доложить вам, что они через полчасика сами приедут.

Компания осталась ждать приезда Маргариты Прелье, однако она значительно опоздала и приехала уже в тот момент, когда на столе остались только фрукты и шампанское. Все-таки встретили ее шумно, с громкими возгласами самого радушного приветствия.

Роман Егорович хоть и пил больше всех за обедом, но оставался в одной степени опьянения. Не столько вино, сколько вся окружающая обстановка сразу кружила ему голову. Он казался пьяным после третьей рюмки: хохотал во все горло, громко кричал, дурачился и пел, но затем, сколько бы он ни пил, полного опьянения, до потери рассудка, в нем не замечалось. Мустафетов был и старше всех, и сдержаннее, и осторожнее. Кроме того, он любил есть с чувством, толком и расстановкой. Все делалось им в свое время и в свое удовольствие. Водку он вообще не особенно любил, но закуски пленяли его, и он выпивал иной раз две и даже три рюмки только ради них. Винам он отдавал честь тоже в очень умеренном количестве и вел обед так, чтобы к концу его сохранить полную свежесть и — главное — не отяжелеть. Что касается Смирнина, то он был более опьянен от счастья, что дело благополучно кончилось, нежели от возлияния.