Смирнин выпятил глаза, а Мустафетов спокойно вытер ложку салфеткою и налил себе из мисочки в тарелку суп, после чего самым безмятежным образом стал есть.

Он ел свой горячий суп и молчал, чем приводил в немалое смущение Смирнина, даже испугавшегося от мысли раздобыть полмильончика. Наконец Иван Павлович решился спросить:

— Вы что же, пошутили?

— Нет, — спокойно ответил Назар Назарович, — я очень серьезно и давно подумываю о вас. Только здесь не время и не место распространяться об этом. — Он вздохнул, поглядел в окно на оживленное движение Невского проспекта и сказал как ни в чем не бывало: — Хорошая пора наступает: весна идет, все оживает, пробуждается. Даже и в Петербурге выдаются хорошенькие деньки, хотя у нас здесь это непрочно. Поэтому-то вот всякий, кто может, покончив счеты с зимним сезоном, спешит на юг России, в благодатный Крым, или за границу ловить настоящую весну.

Смирнин на это лишь скорбно заметил:

— А я еще никогда нигде не был, кроме Петербурга и Москвы.

— Неужели? — удивился Мустафетов. — Впрочем, ведь и я еще не бывал за границей. Да меня и не тянет: я люблю Россию, почти не знаю иностранных языков… Ну, а вот вы-то с вашим образованием!..

— Я не только нигде не был, но мне и вообще навряд ли суждено когда-либо дождаться в жизни счастья.

— Почему?

— Да средств своих нет никаких; добрые родители сами догадались все прожить и в долгах умереть, а с неба денежки не валятся… Наследства в виду тоже не имеется.

Мустафетов вперил взор в лицо собеседника, точно изучая его черты, и, видимо, обдумывал свое. Но ему подали шашлык с рисом, и он обратил все внимание на второе блюдо своего несложного обеда. Так же, как и с супом, он обходился и с этим спокойно и, лишь когда все доел, проговорил:

— Да, действительно, с неба капиталы к вам на колена не свалятся. Но если вы сами твердо знаете это и все-таки продолжаете желать очень больших денег, то нельзя же тратить время попусту, сидеть сложа руки и только охать да вздыхать. Это ведь получается по системе перезрелой девицы, ожидающей суженого.

Смирнин кисленько улыбнулся и прежним удрученным голосом спросил:

— Но что же делать прикажете?

Армянин помолчал и неожиданно спросил:

— Скажите, пожалуйста, Иван Павлович, какую должность занимаете вы в банке «Валюта»?

— Помощника бухгалтера.

— Так-с, так-с! Помню, вы уже раз говорили это мне. И, если не ошибаюсь, вы состоите одним из помощников бухгалтера в отделении приема вкладов на хранение?

— Совершенно верно, Назар Назарович!

— Вы рассказывали, что на вашей обязанности лежит записывание приносимых вкладов в особую квитанционную книгу. Так ведь? Ваши занятия в этом отношении не изменились еще?

— Все так, все по-прежнему.

— Что ж, это отлично!

— Почему же отлично? По-моему, тоска убийственная и досада вечная от перечня чужих богатств!

— А что же, разве большие богатства через ваши руки проходят?

— Бывают огромные! Сотни тысяч, случается, по одной квитанции вносятся одним лицом.

— Почему же вы говорите это таким удрученным голосом? — с иронической усмешкой спросил Мустафетов. — Мне кажется, чем больше сумма отдельной квитанции, тем лучше.

— Да, лучше для вкладчика, но мне-то какая от этого польза или какое удовольствие? Одно только подтверждается — собственное бессилие рядом с этим правом на все житейские радости.

— А вам очень хочется денег? — спросил вдруг Мустафетов, не спуская взгляда своих черных глаз со Смирнина.

— Как же не хотеть! До смерти хочется! Так хочется, что иной раз я даже думаю: не лучше ли убить себя? Хоть всем мучениям конец!

— Ну, это — чепуха, это вы из головы раз навсегда выкиньте! Человек, которому в голову такая чушь лезет, неизлечимо болен, и в его распоряжении только два выхода: либо своего добиться, либо и впрямь все прервать, даже жизнь, постылую без удовлетворения главного желания. Но так как я против самоубийства вообще, считаю его и грехом, и подлостью, то остается спасти вас деньгами. Знаете, молодой человек, чего вам, собственно, недостает для достижения желанной цели? Только инициативы и энергии. Решитесь хоть у меня позаимствовать и того, и другого, тогда добьетесь лучшего.

— Все это столь же соблазнительно, сколь и загадочно. Объяснитесь, пожалуйста, определеннее, а то я ничего не понимаю.

— Непременно объяснюсь, только не здесь. Вы кончили, и я покончил; давайте рассчитаемся да пойдем, — предложил Мустафетов и, когда все было исполнено, уже на улице продолжил: — Ко мне ведь близехонько, на Конюшенную. Я и лошадей своих отпустил, чтобы после обеда пешком пройтись. А скажите, Иван Павлович, вы не припомните, какая самая крупная сумма вклада принята вами на хранение в течение последних двух месяцев?

— Прекрасно помню, Назар Назарович: полмильона рублей, состоящие целиком из четырехпроцентной государственной ренты.

— Бумага хорошая, — одобрительно усмехнулся Мустафетов. — Вот мы сейчас дойдем и до моей хаты, а там я вам сделаю, быть может, одно подходящее предложение.

Иван Павлович с боязливым любопытством молча следовал за Мустафетовым, но у подъезда уже не мог более совладать с собою и спросил:

— Вы в самом деле затеваете что-нибудь серьезное, Назар Назарович?

— Делами я никогда не шучу, да, полагаю, и вам не до шуток, — строго ответил на это Мустафетов. Затем, обращаясь к швейцару, распорядился: — Пока этот барин у меня, никого не пускать; всем говори, что я уехал; конечно, кроме Ольги Николаевны. Ну-с, прошу покорно! — обратился он опять к Смирнину.

Но и в своей «хате», которая оказалась роскошно убранной квартирой, Мустафетов не сразу приступил к пояснениям, а приказал слуге подать чаю.

Смирнин сидел как на угольях.

— Успокойтесь, — обратился к нему Мустафетов, заметив это чрезвычайное волнение, — мое дело от вас не уйдет; от вас зависит последнее слово, быть ему или не быть.

Слуга поставил на стол множество самых разнообразных сластей, до которых Мустафетов был великий охотник, подал чай и удалился.

— Вам покрепче или средний? — спросил гостя Назар Назарович, наливая чашку.

Смирнину было решительно все равно. Разве это теперь могло интересовать его? Но, чтобы ответить хоть что-нибудь, он рассеянно проговорил:

— Средний, пожалуйста.

Мустафетов, методично продолжая свои хозяйские обязанности, передал гостю чашку, пододвинул к нему некоторые коробочки со сластями, затем позаботился о самом себе и лишь тогда спросил:

— Квитанционные книги, стало быть, постоянно бывают в ваших руках, Иван Павлович?

— Постоянно. Но в чем суть?

— Вы все еще не догадываетесь?

— Как же я могу догадаться?

— Странно! Я, кажется, давно догадался бы. Дело очень просто! Я хочу предложить вам следующего рода небезвыгодную комбинацию: этот вклад четырехпроцентной государственной ренты на полмильона, который вы сравнительно недавно вписывали в книгу, надо будет нам получить.

Смирнин побледнел — до того стало ему жутко и холодно от охватившей его разом лихорадочной дрожи.

Мустафетов, заметив силу произведенного на гостя впечатления, постарался вывести его из состояния столбняка. Он достал из внутреннего бокового кармана сюртука бумажник и стал рыться в нем так, что собеседнику сразу бросились в глаза пачки крупных сторублевых кредиток. От этого зрелища Иван Павлович только завистливо вздохнул. Не обращая внимания на это, Мустафетов разложил на столе хорошо знакомый Смирнину большой лист бумаги с крупно отпечатанными наверху словами «Вкладная квитанция» и спросил:

— Мне хотелось бы знать, Иван Павлович, такие ли квитанции выдаются у вас в банке «Валюта» на любые суммы, даже и на полумильонные?

— Все из одних книг, хотя бы вклад был на целый мильон или на два, — ответил Смирнин.

— Так что вот этот номер наверху, означающий порядок страницы по книге, лицом, вписывающим вклад в книгу, всегда ставится от руки? Не правда ли?