— Скоро, что ли? — спрашивала она.

— Чего?

— Да Хованщина-то!

— Вот это отлично! — вскрикивал Абакум. — Только, благослови господи, отъехали от дому, а уже вы про Хованщину заговорили!

Гайки, однако, были подвинчены, и карета поехала. Анфиса Ивановна успокоилась и, прислонившись к спинке, даже задремала, но дремота эта вскоре была нарушена раздавшимся, опять-таки сзади, неистовым криком Потапыча. Оказалось, что запятки отвалились прочь, и Потапыч, запутавший было ремни за руки, тащился за каретой, едва не лишившись совершенно рук. Кое-как распутали отекшие руки Потапыча; но так как запяток уже не существовало, а козлы отличались лишь вышиной, а не шириной, то и пришлось посадить Потапыча в карету рядом с Анфисой Ивановной, что в сущности вышло весьма эффектно, принимая в соображение треугольную шляпу, надетую поперек, и ливрею с красным воротником. Карета заколыхалась, попадавшиеся мужики принялись кланяться, и Анфиса Ивановна, думая, что поклоны эти адресуются ей, тогда как в сущности они посылались Потапычу, видимо была довольна и, снова углубившись в карету, принялась мечтать о предстоявшем свидании с предводителем и о важности возложенного на нее поручения; но мечты эти поминутно прерывались шляпой Потапыча, которою он долбил Анфису Ивановну прямо в висок.

— Скинь ты свою дурацкую шляпу! — рассердилась, наконец, Анфиса Ивановна. — Ты мне все виски продолбил!

— Куда ж мне теперь девать ее! — вскрикнул Потапыч, справедливо обиженный тем, что шляпу назвали дурацкою.

— Сними и держи на коленях.

Потапыч снял шляпу и положил на колени.

Дорога пошла под горку, и карета покатилась шибче. Мимо окон мелькали поля, засеянные хлебом, среди которых кое-где правильными квадратами белела покрытая цветами греча. Анфиса Ивановна всем этим любовалась и забыла даже про дурную примету, которую видела она в свалившейся с Потапыча шляпе.

Но бедному Потапычу было не до шляпы и не до картин, мелькавших мимо окон кареты. Не привыкший ездить в закрытых экипажах, он начинал чувствовать тошноту и с тошнотой не знал как и справиться. Бедный старик поминутно вскакивал на ноги, высовывал голову в окно, жадно глотал в себя воздух, но пыльный воздух плохо помогал беде и даже наоборот, производя в горле щекотание, еще более усиливал тошноту. Несколько раз он собирался просить даже, чтобы на минутку остановились, но, боясь раздражить и до того уже раздраженную Анфису Ивановну, терпел, перенося поистине адские муки. На его счастье, однако, вскоре лопнула постромка, карета остановилась, и Потапыч стремглав выскочил из нее.

— Что там еще?! — крикнула Анфиса Ивановна.

Но, не получив ответа, снова повторила вопрос:

— Что случилось?

— Известно что!.. Постромка лопнула! — прокричал Абакум.

Анфиса Ивановна взглянула на лицо кучера и ахнула. И действительно, было отчего ахнуть, ибо лицо Абакума представляло из себя нечто весьма необыкновенное! Оно все было перепачкано кровью и грязью и положительно не имело образа человеческого. Оказывается, что Абакум, завинчивая зубами гайки, ободрал себе губы, нос и десны и сверх того выпачкал все лицо пылью и дегтем. Принялись связывать постромку, а Анфиса Ивановна снова начала волноваться.

— Это ни на что не похоже! — ворчала она: — этак мы никогда не доедем!..

— Не доедем и есть! — ворчал Абакум, тоже в свою очередь начинавший волноваться. — Помещица, а хорошей сбруи купить не может!

— Далеко еще?

— Известно, далеко.

— Да поскорее копайся! — крикнула уже Анфиса Ивановна и даже ногой притопнула.

Минут через десять постромка была кое-как связана, и лошади тронулись. Дорога опять пошла под гору, карета покатилась довольно шибко, и лошади, почувствовав, что экипаж накатывается сам по себе, весело затрусили, помахивая головами.

— Вытягивай, вытягивай, Брагин! — крикнул Абакум, помахивая кнутом и посвистывая: — вытягивай!..

Брагин молотил кнутом направо и налево и тоже весело покрикивал и посвистывал. Анфиса Ивановна тоже повеселела и на этот раз уже не углубилась в карету, а, напротив, поднялась на ноги и, высунувшись в окошко и смотрела вдаль, желая поскорее увидать село Хованщину. То же самое делал и Потапыч, но только совершенно с другою целью. От шибкой езды и качки он снова почувствовал припадок тошноты и снова начинал страдать. Видно было по всему, что старик изнемогал! И действительно, голова его кружилась, сердце усиленно билось, и лицо приняло совершенно зеленый цвет.

Наконец показалась и Хованщина.

— Вот она! — крикнул Абакум.

— Где, где? — спрашивала Анфиса Ивановна и, завозившись, снова вскочила и высунулась в окно.

— Вон за бугорком, ветлы-то!.. Это Хованщина и есть… Вытягивай, вытягивай, Брагин, вытягивай!..

Анфиса Ивановна даже перекрестилась, увидав Хованщину.

Подошла лощинка, внизу которой виднелся мостик, и Абакум еще шибче припустил лошадей… Вдруг на мосту карету как-то шибнуло! Сначала она вспрыгнула кверху, потом как-то опустилась, послышался какой-то треск, и вдруг Анфиса Ивановна и Потапыч, стоявший на ногах, почувствовали, что пол под ними словно проваливается. Мгновенно схватились они за окна кареты и повисли на них.

— Стой! — кричал Потапыч.

— Вытягивай, Брагин, вытягивай! — кричал Абакум.

— Стой! — кричала Анфиса Ивановна.

Но Абакум ничего не слыхал. Обрадованный, что увидал Хованщину, он продолжал себе весело покрикивать, посвистывать и похлестывать лошадей.

— Стой! стой! дьявол!..

— Вытягивай, вытягивай! — кричал Абакум.

— Стой!

Наконец Абакум остановился, слез с козел и ахнул от удивленья.

— Ну, теперь уж совсем развалилась! — проговорил он.

— Это все ты виноват! — кричала Анфиса Ивановна на Потапыча.

— Вот те здравствуй! как это?

— Известно как!.. вскакивал все, вот, и продавил…

— А вы-то не вскакивали!..

— Как же быть-то теперь?

— Да уж теперь не иначе как пешком! — проговорил Абакум и, вынув тавлинку, с каким-то особенным наслаждением втянул в свой нос огромную щепоть табаку.

Так и сделали. Анфиса Ивановна подобрала платье и в сопровождении Потапыча, не замедлившего надеть шляпу, пошла полегоньку по дороге к селу.

Мелитина Петровна не ошиблась: действительно, у предводителя были уже прокурор, исправник, жандармский офицер, мировой судья и непременный член по крестьянским делам присутствия. Все это общество вместе с предводителем и женой его сидело на большой крытой террасе, уставленной разными оранжерейными растениями. На одном конце террасы стоял стол с закуской и винами, к которому иногда и подходило общество подкрепиться и закусить. На небольшом столике, несколько поодаль, лежали сигары и папиросы. Общество расположилось группами и беседовало.

Товарищ прокурора был мужчина среднего роста, с продолговатым сухим лицом, оловянными презрительными глазами и тонкими, поджатыми губами — тип петербургского чиновника из правоведов. Он носил бакенбарды, какими обыкновенно украшают себя прокуроры, а следовательно, и товарищи их; усы брил и одевался, как вообще одеваются прокуроры. Он сидел, развалясь на кресле и покачивая ногой. В уезде звали его «Я полагал бы», потому что, оканчивая на суде свои заключения, он говорил всегда: «в силу сего вышеприведенного я полагал бы…», причем всегда как-то особенно напирал на слог гал. Когда «Я полагал бы» говорил на суде, то он говорил так, как будто против всего сказанного им никаких возражений быть не может, причем хлопал себя по колену ладонью, вертел в руках карандаш и когда приостанавливался, то ставил карандашом на лежавшем листе бумаги точку и точку эту довольно долго развертывал. Походку «Я полагал бы» имел уверенную, твердую, и когда говорил не на суде, а в обществе, то говорил не разговорным языком, а отборными фразами, очень громко и с некоторою прокурорской интонацией; но, не имея в руках карандаша, видимо смущался и в таких случаях прибегал к ногтям; на которые постоянно и смотрел очень близко, поднося их к глазам.