Раз как-то приехал к Анфисе Ивановне отец Иван. Только что успел он войти в залу, как на него наскочила целая толпа детей и чуть было не сшибла его с ног.

— Откуда это у вас, кумушка? — спросил он Анфису Ивановну, поспешившую навстречу к своему приятелю…

— Ох, уж не говори! — проворчала она и затем, обратясь к детям, крикнула: — Убирайтесь вы отсюда, чертенята!..

Дети быстро выбежали вон.

— Откуда бог послал?

— Да все этой… племянницы-то моей.

— Мелитины Петровны?

— Да.

— Достаточно, однако.

— Наказанье просто… хоть из дому вон беги… Ну что ты, как?

— Понемножку, кумушка.

— Нога-то лучше, что ли?

— Брожу…

— Говорят, у тебя тоже гости были?

— Были-с, — проговорил отец Иван, почесывая в затылке: — вчера проводил.

— Ну и слава богу…

И, перейдя в гостиную, они принялись беседовать. Беседа тянулась долго, но уж это было не то, что прежде. Батюшка ничего не пил, ничего не ел и наотрез отказался от всех угощений, предложенных было Анфисой Ивановной.

— Будет, кумушка дорогая, и попито и поедено достаточно…

— Ничего разве не пьешь?

— Запретили…

— Это живодеры-то?

— Да, они.

— Была нужда слушать, а мой совет вот какой: брось ты всех этих живодеров, не слушай их, пей и ешь сколько влезет, а ногу и руку два раза в день муравьиным спиртом натирай, а всего лучше разыщи муравьиную кучу, да в нее и положи свои больные члены. Я этак раз одного капитана вылечила…

— У капитана-то, может, ревматизм был?.. — спросил отец Иван.

— А у тебя что?

— А у меня паралич…

— Это все равно, никакой разницы нет. Кровь застыла!.. Уж ты не боишься ли, что муравьи тебе ногу отгрызут?

— Нет, не боюсь…

— А коли не боишься, так и попробуй. Слава богу, у нас чего другого, а этих муравьиных куч сколько хочешь по лесу… Кажется, только в одних муравьях и осталась еще охота к честному труду… всё мошенники пошли… Да, — прибавила она, переменив тон, — ты счастливее меня…

— Чем это?

— Твои-то вот гости погостили да уехали, а мои-то — при мне все…

— А долго Мелитина Петровна погостит у вас?

— А господь ее знает!

И, пригнувшись к отцу Ивану, прибавила шепотом:

— Надоела хуже горькой редьки.

— А я думал, наоборот, развлекает вас.

— Так разве она такая, как прежняя…

— Что же, хуже?

— Та умница была, веселая, разбитная… А эта хнычет, хнычет, даже тоску наводит… Поди ж ты вот, разыскала ведь! А все это твои крокодилы виноваты!

— Как мои? — удивился отец Иван.

— Чьи же? Ведь все ты выдумал про них…

— Что вы, что вы, напротив!.. — защищался отец Иван.

— Ну вот еще… Я думаю, я помню…

— Я даже доказывал, что нет их, что быть их не может.

— А молитву-то кто читал от них… Кто на реку-то ходил… Что, небось… прикусил язык-то… А вот кабы ты этой-то истории не выдумывал, так и настоящей Мелитины Петровны у меня бы не было… и не знала бы она даже о моем существовании. А вот теперь и возись с нею. Прогнать как-то жалко… есть нечего будет! и видеть-то ее тошнехонько… а с другой стороны, тоже не чужая ведь, одна кровь-то. А уж так надоела, так надоела…

— Нет, кумушка, — перебил ее отец Иван: — тут крокодилы ни при чем, а тут другая причина кроется…

— Ну-ка, выдумай-ка еще чего-нибудь.

— Тут просто «вода сперлась»!

— Так и знала, что чепуху какую-нибудь сгородишь. И дивлюсь я, глядя на тебя… Уж не тебя ли господь наказал, и язык-то тебе повредил, и ногу, и руку, а ты все не исправляешься, все чепуху городишь!

— Нет, не чепуха.

И, вспомнив слова Асклипиодота, прибавил:

— Случалось ли вам видеть, как зимой к проруби рыба сплывается и жадно хватает воздух. Мужики говорят: «вода сперлась, душно рыбе!» Так-то и Мелитине Петровне душно стало! Вот она к вам, как к проруби, и приплыла со всеми своими птенцами…

— Не слушала бы тебя! Совсем заврался! — проговорила Анфиса Ивановна, махнув рукой. — Никакой, видно, паралич тебя не исправит. Болтуном ты родился, болтуном и помрешь.

И вдруг, переменив тон, спросила:

— А что, Асклипиодот получил место?

— Получил-с.

— Где?

— На пчельник я его определил-с… Там, на пчельнике, в землянке и живет. Место, конечно, невидное, в лесу… однако ничего… приохотился, полюбил дело… читает много… Ничего!

Анфиса Ивановна хотела что-то сказать, но в это самое время в саду, под окнами, послышался какой-то топот, словно табун жеребят пронесся или вихорь пролетел; затем — крик Мелитины Петровны, потом — какое-то шлепанье, какой-то визг, крики: ай, ай, ай! ай, ай, ай! и, наконец, все это покрылось голосом Мелитины Петровны.

— Я тебе дам, разбойник! — кричала она: — я тебе дам яблоки воровать! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!.. Господи, что же это за наказание! хоть бы мать-то пожалели, хоть бы об ней-то подумали… Чего же вы хотите, разбойники, чтобы выгнали нас, чтобы Христовым именем побираться!.. Ах вы, разбойники… Вот тебе, вот тебе…

— Вот оно какое житье-то мое! — прошептала Анфиса Ивановна.

— Да-с! Жизнь пережить — не мутовку облизать… - и отец Иван вздохнул.

1884

Илья Александрович Салов (1834–1902) родился в Пензе, в обедневшей дворянской семье. Детство провел в родовом имении отца (с. Никольское, Пензенской губернии). Учился в пензенской гимназии, но в начале 50-х годов вынужден был ее покинуть, так как родители его к этому времени окончательно разорились и не могли платить за его учение. В 1854 году переезжает в Москву и в течение ряда лет добывает средства к существованию скудно оплачиваемой службой в канцелярии московского губернатора и переводами французских мелодрам. Первые рассказы Салова печатались в 1858–1859 годах в журналах «Русский вестник», «Современник» и «Отечественные записки» («Пушиловский регент», «Забытая усадьба», «Лесник», «Мертвое тело» и др.) В дальнейшем, неожиданно получив наследство после умершего дяди-генерала (две тысячи десятин земли), Салов становится помещиком и живет почти безвыездно в Саратовской губернии, исполняя обязанности мирового судьи (1864–1889) и земского начальника (1889–1895). Условия службы дали Салову возможность ознакомиться на практике с жизнью пореформенной деревни. Он был очевидцем социального расслоения в ней, в результате которого стали появляться во множестве кулаки, купцы, кабатчики, крупные арендаторы и ростовщики, жестоко эксплуатировавшие малоимущее население, главным образом крестьян. В середине 1870-х годов, снова вернувшись к литературной деятельности, Салов в целом ряде повестей и рассказов, печатавшихся по преимуществу в «Отечественных записках» Салтыкова-Щедрина («Аспид», «Арендатор», «Мельница купца Чесалкина», «Грызуны», «Молодой ольшанский барин», «Паук», «Витушкин», «Соловьятники», «Крапивники» и мн. др.), нарисовал картину дворянского разорения, запечатлел отвратительный облик сельского буржуа и выразил искреннее сочувствие простым людям из народа.

В критике указывалось на зависимость творчества Салова от традиций Тургенева («Записки охотника») и Салтыкова-Щедрина. Излюбленный герой произведений Салова — охотник, подвергающийся в своих странствиях различным приключениям и встречам. Замечательные описания природы и охоты в произведениях Салова почти всегда сопровождаются рассказом какой-нибудь социально-значимой истории, типичной для того времени (см., например, «Мельницу купца Чесалкина»). Садовские кулаки похожи на щедринских Колупаевых и Разуваевых. Сам Салов признавал наличие этого сходства, но возмущался, когда его объясняли подражанием великому сатирику. «Я Салтыкову не подражал, — писал он, — а срисовывал то, что происходило перед моими глазами чуть не ежедневно».

После прекращения «Отечественных записок» большая часть новых произведений Салова печаталась в журнале «Русская мысль».