— Что это ты делаешь со мной! — кричал он на сына: — намедни, по твоей милости, две колоды пчел пропало, а теперь того и гляди всех ягнят поморозят…

Серафима же встретила отца следующими словами:

— Теперь как будет вам угодно, а держать у себя в доме такого разбойника мы не намерены. Куда хотите, туда и девайте!

Отец Иван накинулся на сына, разругал его и, чтобы отнять у него всякую возможность лениться и повесничать, поместил его к одному профессору, отличавшемуся «субординациею» и державшему в руках не только учеников, но даже и самого ректора с преподавателями. Асклипиодот действительно как будто присмирел и к концу года даже перешел в богословский класс.

Когда Асклипиодот приехал в Рычи на каникулы, то отец Иван не знал даже, как приласкать сына.

— Ты ведь у меня — добрый, хороший, — говорил он, обнимая сына: — я знаю это… только вот ветер у тебя в голове ходит… вот что нехорошо! Но ты исправился, и потому не будем поминать старого, а теперь отдыхай и набирайся силами.

Но отдохнуть Асклипиодоту не пришлось.

Отец Иван простудился, слег в постель, и немного погодя с ним открылась злейшая горячка. Когда фельдшер Нирьют сообщил об этом Асклипиодоту, прибавив, что жизнь старика находится в опасности, то Асклипиодота словно громом поразило. В ту же секунду поскакал он в город, привез с собою доктора и необходимых лекарств, а затем не отходил уже от постели больного отца. Он сидел у его изголовья, не спускал с него глаз, менял компрессы, давал лекарства и следил за каждым малейшим его движением. Стоило, бывало, больному открыть глаза, как Асклипиодот припадал к нему, спрашивал: не нужно ли ему чего-нибудь? Но больной, находившийся в бессознательном состоянии, словно не узнавал сына, и тогда на глазах Асклипиодота навертывались слезы. Целые дни, целые ночи просиживал он у больного, вливал ему в рот лекарства, вливал холодную воду и точно не чувствовал утомления. Мысль, что отец может умереть, приводила его в отчаяние. Асклипиодот послал к сестре нарочного с извещением, что отец умирает, и просил ее приехать; но Серафима сама не приехала, а прислала вместо себя мужа. Однако Жданов оказался плохим помощником Асклипиодоту; даже, напротив, чуть было не испортил все дело лечения. Оказалось, что всякий раз, как только больной приходил в себя, так Жданов начинал намекать ему о духовном завещании, и что не худо бы было ему самому распорядиться своим состоянием и вспомнить про дочь. Все эдо кончилось тем, что Асклипиодот, подслушавший как-то подобный разговор, выгнал Жданова вон из дома, а сестре написал ругательное письмо. Только одна старуха Веденевна была настоящею помощницею Асклипиодоту и, подобно ему, ухаживала за больным. Наконец сильная натура отца Ивана преодолела болезнь; он стал поправляться, и Асклипиодот вздохнул свободнее. К концу каникул отец Иван был уже на ногах и снова принялся за обычные свои занятия.

Наконец пришло время отправлять сына в город. Отец Иван крепко обнял Асклипиодота, прильнул губами к его лбу, и слезы градом полились из глаз его. «Спасибо, брат, спасибо!» — проговорил он.

Он отправил сына с работником, а строгому профессору послал в подарок кадушечку сотового меду, большую банку соленых груздочков и сколько-то денег в конверте. Отец Иван проводил сына за околицу, снова расплакался там, а когда Асклипиодот сел в тарантас и поехал, долго провожал его взором, и только тогда, когда тарантас скрылся из вида, он отправился домой.

Проводив сына, отец Иван принялся за молотьбу. Гумно его было заставлено скирдами, и необходимо было торопиться, чтобы за «вёдро» обмолотить весь этот хлеб. Погода стояла превосходная, молотьба шла дружно, споро, и не прошло двух недель, как весь хлеб был обмолочен, перевеян и ссыпан в амбары. Налетел даже купец какой-то с предложением купить рожь и ячмень, но отец Иван не продал ни зерна.

Пошли дожди, и старик принялся за посев озимого, а отсеявшись, в виду наступавших конских ярмарок, необходимо было позаботиться о подготовке лошадей. Сверх того, с наступлением осени и дождливой погоды по деревням пошли свадьбы, а одновременно со свадьбами появился дифтерит и скарлатина. Отец Иван с ног сбился! То надо было «Исайя ликуй» петь, то «со святыми упокой!» А там, на конюшне, откормленные кони все станки разбили! Так отец Иван и метался между церковью, кладбищем и конюшней. Идет, например, впереди гроба и «святый боже» поет, а минут через двадцать, глядишь, уж он верхом на дрожках по выгону лупит! Конь бежит на славу, шея дугой, хвост на отлете, а навстречу наезднику целый эскадрон верховых мужиков и несколько троек с бубенчиками, колокольчиками… Это свадьба! «Батюшка! верни назад!» — кричат поезжане, и отец Иван поворачивает коня, снимает куртку, облачается в парчовую ризу, а немного погодя обводил уже вокруг налоя жениха и невесту и вместе с дьячками пел: «Исайя ликуй!» И так изо дня в день!.. В такую-то именно горячую пору, когда отцу Ивану приходилось чуть не на части разрываться, он опять получил письмо из города, и на этот раз уже не от Жданова, а от того самого профессора, у которого жил Асклипиодот. В письме этом профессор извещал его, что Асклипиодота он выгнал вон, ибо не желает держать «змею» у себя в доме. Отец Иван так и ахнул! Как тут быть?! С одной стороны свадьбы, с другой — конская ярмарка, а с третьей — выгнанный сын! Однако на этот раз отец Иван думал недолго. Он пригласил к себе какого-то заштатного священника, поручил ему исполнение всех треб, а сам поскакал в город. В городе он узнал, что причиною изгнания Асклипиодота была молоденькая жена профессора, по имени Валентина Петровна. Валентина Петровна до того увлеклась молодым богословом, что всякий раз, как только старого мужа не было дома, являлась в комнату Асклипиодота и просиживала с ним по целым часам. Это было замечено профессором, и вот однажды, поймав жену на месте преступления, он выгнал вон любовника. Известие это так ошеломило отца Ивана, что он окончательно растерялся и не знал, что ему делать. Спасибо, Жданов надоумил его, посоветовав нанять для Асклипиодота квартиру. Так отец Иван и сделал. У какой-то старой дьячихи он снял одну комнату и поместил в ней Асклипиодота.

— Ну, брат, — ворчал отец Иван, собираясь домой: — не сносить тебе своей головы!

А Асклипиодот тем временем обнимал отца и говорил ему:

— Ну, простите, не сердитесь, батюшка!.. Будьте снисходительны! вспомните свою молодость; доживу до ваших лет, тоже смирным сделаюсь…

Отец Иван промолчал, словно не слышал слов этих, а дорогой действительно припомнил свою молодость и вздохнул о ней с сожалением.

На ярмарку отец Иван приехал в самый разгар. Вся площадь была уставлена лошадьми; на той же площади стал и отец Иван с своими жеребцами. Народу съехалось на ярмарку видимо-невидимо. Тут были и помещики, и купцы, и попы, а уж крестьян набралось столько, что некуда было яблоку упасть. В числе приезжих издалека было два московских барышника. Барышники эти бродили по «конной» и нет-нет подходили к телеге отца Ивана, к которой были привязаны жеребцы. Подойдут и начнут смотреть на коней, а отец Иван сидит себе на телеге, грызет семечки и даже не смотрит на них. Два дня бродили таким образом барышники, наконец на третий заговорили с отцом Иваном:

— Эй ты, отец святой! Ты что это, семечки, что ли, на ярмарку-то приехал грызть аль лошадей продавать?

— Одно другому не мешает! — ответил отец Иван: — и семечки не покупные, и лошади свои…

— Своего завода?

— Известно.

— А дороги?

— Как кому! По мне дешевле пареной репы.

— Однако ты балагур, я вижу, за словом в карман не полезешь!

— Слова-то, поди, не семечки, не в кармане лежат!

— Это точно!.. Так дороги?

— Восемь!

— Чего восемь-то?

— Известно, «катеринок»!

Барышники, только головами покачали и пошли прочь, а отец Иван даже ухом не повел.

Помещики и купцы то и дело подходили к отцу Ивану,