И оба они оставили кабинет и перешли в залу. Завтрак был действительно подан. Становой «долбанул» квасной стакан водки, отец Иван две рюмки, и приятели принялись за еду.

— Эй, ты, рыло свиное! — крикнул вдруг становой, обращаясь к двери. Дверь мгновенно распахнулась, и в ней показался рассыльный. Словно кукушка на часах, выскочил он и стал как вкопанный. — Лошадей закладывают?

— Так точно, вашескородие.

— Хорек едет?

— Так точно, вашескородие.

— Скажи, чтобы поскорей запрягали.

— Слушаю, вашескородие.

— А теперь исчезни!..

Рассыльный исчез опять-таки как исчезает кукушка, а отец Иван и становой принялись за еду и за обсуждение Асклипиодотовского дела. К концу завтрака они порешили, что так как ни в одном серьезном деле невозможно обойтись без барыни, то и в данном случае следует ехать к Анфисе Ивановне и просить ее содействия. В это самое время у крыльца послышался стук подъехавшего экипажа, звон колокольчиков, громыхание бубенцов, и становой, заглянув в окно, вскрикнул:

— А! вот и лошади поданы!

И, быстро вскочив с места, бросился в кабинет.

— А знаешь ли, что я придумал! — проговорил он, возвращаясь в залу с портфелем подмышкой, в шинели и в кепи на голове. — Ведь в Рычи-то тебе через Путилов ехать… Поедем-ка со мной. До Путилова поболтаем дорогой, а в Путилове ты можешь пересесть на своих лошадей и следовать дальше!.. Там уже недалеко… Ну, говори, едешь, что ли?

— А как мои лошади за ямскими-то не поспеют! — возразил отец Иван.

— Ох, уж рассказывай!.. Будет тебе сиротой-то прикидываться!.. Точно я лошадей твоих не знаю!

— Да ведь и я знаю, какова тройка у Хорька!

— Ну, нечего зубы-то заговаривать! Едем!

— Пожалуй! — проговорил отец Иван нехотя и взял свою шляпу.

Когда они вышли на крыльцо, экипажи были уже поданы. Впереди стоял тарантас станового, а сзади тележка отца Ивана.

— А! приятель, здорово! — крикнул отец Иван Хорьку, кивнув головой и бросив взгляд на тройку.

— Здравствуйте, батюшка! — проговорил тот.

— Что? Все лопоухий в корню-то бегает?

— Все он, батюшка.

— Добрый конь, выносливый…

— Нет, у вас вот так лошадки! Невелички, а с огоньком.

— Чего там! Одры, так они одры и есть! — проговорил отец Иван, польщенный похвалою Хорька, садясь в тарантас рядом с становым.

— Трогай!

Хорек подобрал вожжи, осторожно выехал со двора, чтобы не зацепить за верея колесами, поворотил направо, свистнул сквозь зубы и легонькой рысцой покатил по улице села. Отец Иван, перекидываясь то направо, то налево, глаз не сводил с лихой тройки и, любуясь ею, даже облизывался как-то, словно и невесть какую сласть во рту держал.

Выехав из села, они спустились в лощинку, переехали мостик и только было вылетели на гору, как увидали впереди какую-то жирно раскормленную тройку, едва тащившую ноги по гладкой полевой дороге. Отец Иван первый увидал ее.

— Ну, — проговорил он: — кто-то нам навстречу едет!

— Уж не ко мне ли! — вскрикнул становой. — Беда, как задержат!.. — Обратясь к Хорьку, спросил: — не знаешь, кто это?

— Не разгляжу что-то, Аркадий Федорович; далеко еще…

Но отец Иван перебил Хорька.

— А я так разглядел! — проговорил он: — лошади знакомые…

— Чьи?

— Анфисы Ивановны.

— Быть не может!

— Ее.

— Неужто она сама едет?

— Кто едет — не разгляжу еще, а лошади ее, вон и Абакум на козлах.

— Господи! Неужели она! — засуетился становой. — Уж не ко мне ли насчет моста. Чур меня, чур меня! — бормотал становой, крестясь и отплевываясь. — Я спрячусь, ей-ей спрячусь…

И, быстро сбросив с себя шинель, он укрылся ею с головой. Но опасения станового оказались напрасными, ибо, только что он успел спрятаться, как отец Иван, продолжавший пристально всматриваться в тройку, вдруг вскрикнул:

— Успокойся! не она это, а Мелитина Петровна.

Услыхав, что ехавшая им навстречу была не Анфиса Ивановна, а ее племянница, становой быстро выскочил из-под шинели и принялся хохотать во все могучее свое горло.

— Вот так штука! — кричал он. — Сама полиция струсила!..

И он продолжал хохотать даже в то время, когда обе тройки остановились, поровнявшись между собой.

— Что это вы хохочете? — крикнула Мелитина Петровна, не сходя с дрог: — уж не над моим ли экипажем?

Становой взглянул на экипаж и, увидав высокие и длинные дроги, на которых Мелитина Петровна имела вид воробья, сидевшего на крыше, и кучера Абакума, преспокойно набивавшего себе нос табаком, захохотал еще пуще.

— Чего он хохочет? — спросила Мелитина Петровна отца Ивана.

— С радости, сударыня, с радости.

— С какой это?

— Думал, что Анфиса Ивановна едет, и испугался, а когда увидел, что это вы, то обрадовался.

— Послушайте-ка вы, веселый человек! — проговорила Мелитина Петровна, подбегая к тарантасу и толкая станового за плечо: — будет вам хохотать! Я к вам…

— Ко мне? — вскрикнул становой: — виноват, некогда…

— По очень важному делу! — перебила его Мелитина Петровна.

— Что такое? — спросил становой. И вдруг словно окаменел и насторожил уши.

— Ходатаем являюсь…

— За кого?

— За рычевских крестьян. Вы у них весь скот описали, дали две недели сроку… Завтра срок этот истекает, следовательно, завтра вы являетесь в Рычи и распродаете скот.

— Распродаю.

— Послушайте, голубчик, не делайте этого.

— А подати?! Нет, этого невозможно!..

— Вы выслушайте.

— Не могу-с! Я глохну, когда дело касается податей; я слепну, немею… и перестаю быть человеком.

— Да вы не горячитесь. Через неделю они получат арендную плату с кабака князя Изюмского, со склада графа Петухова, с лавочника, с трактирщика и деньги вам внесут, но только не завтра, а через неделю.

— Что же они молчали, подлецы! — крикнул становой, мгновенно, как порох, вспыхнув от гнева.

— Фи! как вы ругаетесь! — перебила Мелитина Петровна, и даже слегка ударила его зонтиком.

— Как же не ругаться-то! За что же они, скоты, целый-то день промучили меня. Ведь я охрип с ними! Ах, подлецы! ах, мерзавцы!

— Видно, что старого леса кочерга! — подшутила Мелитина Петровна.

— Старого, сударыня, старого! Скажи они мне тогда же, что у них предвидится аренда, я бы наложил на нее арест, и шабаш! А ведь они, скоты, целый день заставили меня орать!..

— Так это возможно?

— Конечно, возможно!

— Спасибо вам. Так я, значит, поеду и успокою их…

Становой даже руками всплеснул.

— Господи! Что за наивность! — вскрикнул он. — Ох, уж эти мне сентиментальные барышни! Слышите: успокою! ха, ха, ха!

И, переменив тон, он спросил с досадой:

— Так неужели же вы думаете, что они, подлецы эти, беспокоятся о чем-либо!..

— Конечно…

— О, идиллия! О, поэзия…

— Если бы не беспокоились, не поймали бы меня среди улицы…

— Ох, уж эти мне барышни.

— Не стали бы просить меня…

— Не стали бы, конечно! А уж этому рычевскому старшине, вы меня извините, я морду попорчу…

Но, вдруг что-то вспомнив, становой засуетился, накинул на плечо шинель и заговорил торопливо:

— Однако я с вами заболтался!.. Извините, но… мне ехать надо; извините, до свиданья…

— Вы куда теперь?

— В Путилове, дело важное, не терпящее отлагательств.

— Небось подати опять?

— Нет-с, поважнее…

— Ну, мертвое тело…

— Нет-с, это не мертвое.

И вдруг, пригнувшись к уху Мелитины Петровны, он принялся ей что-то шептать.

— Вот как! — протянула та.

— Н-да-с, вот-с мы как-с! на европейский манер!..

И он даже подмигнул глазом.

— Что же вы намерены делать?

— Пронюхивать, а потом хапать!

— А вы куда, отец Иван? — спросила вдруг Мелитина Петровна, обращаясь к священнику.

— Ко дворам, сударыня…

— Это ваши лошади, сзади?

— Мои-с.

— Знаете что! — проговорила она как-то особенно быстро. — Лошади Анфисы Ивановны так дряхлы, что я никогда не доеду на них… а у меня тоже «спешное дело есть, не требующее отлагательств», — передразнила она станового. — Поэтому позвольте мне сесть в вашу тележку… ведь вам мимо Грачевки-то ехать!..