— Нет, кум, ты так не говори, не греши! Тебе в особенности грешно говорить так… Не следует!.. Бог сотворил все, весь мир, и вдруг какой-нибудь крокодил будет с ним насчет климата спорить. «Нет, дескать, не желаю я в Грачевке жить!» Ну как это возможно, сам сообрази!

Отец Иван только пот отер снова.

— И потом, — продолжала Анфиса Ивановна: — твой же сын видал его собственными своими глазами.

— Я боюсь, не съели ли мы крокодила-то этого в пироге сегодня.

— Что ты, господь с тобой, опомнись, голубчик…

— Я хочу сказать этим, что не принял ли сын мой за крокодила сома. Ведь у нас большущие бывают… Гусей целиком проглатывают, а уж про уток и говорить нечего. Так вот, может, такого-то именно крокодила мы и скушали с вами.

— А пономаря-то забыл? Пономаря-то сом тоже на берег-то вытащил?.. Сегодня я сама видела это место… Кручь такая, что взглянуть страшно.

«Искушение!» — подумал отец Иван и снова принялся отирать пот с лица.

— Я, кумушка, одного только опасаюсь, не замерзли бы у нас как-нибудь эти крокодилы; не пришлось бы нам зимой в тулупы одевать их…

— У тебя всё смешки в голове! Все зубоскалишь ты!.. Нехорошо, брат, это… Ну, да перестанем говорить об этом… Я теперь этих крокодилов не боюсь и спать буду спокойно… Лучше расскажи-ка мне, как ты в город-то съездил? Вчера, признаться, ты такой противный был и такую чепуху городил, что я ничего не поняла.

Вспомнив вчерашний день, а вместе с тем все свои неудачи в городе, отец Иван даже с места вскочил, словно его шилом кольнуло. Он зашагал по комнате, замахал руками и проговорил, стуча себе в грудь:

— Вот это так крокодилы! Вот в этих я верю… И в существовании их вижу всемогущество творца небесного. Хоть и свята земля наша, хоть и православная она, но и в святом месте проявились дьяволы…

— У бога всего много! — заметила Анфиса Ивановна.

— Это точно-с! — продолжал между тем отец Иван, как-то на ходу выпив рюмку вишневки. — Это верно-с! Действительно, ужасов таких я не видал еще…

— Да что случилось-то?

— Рассказывать долго…

— Теперь, на сытый-то желудок, ничего…

— А то случилось, что ограбили…

— Разбойники?

— Известно…

— Неужто же их не переловили до сих пор! Столько развелось у нас становых, исправников да урядников каких-то… а разбойники все-таки есть…

— Теперь, сударыня, новенькие пошли, другого фасона…

— Какого же это другого фасона? — спросила Анфиса Ивановна и, широко зевнув, снова прислонилась к спинке кресла.

Но отец Иван прямого ответа на вопрос не дал. Он только рассказал подробно свою историю с купцом, как именно за проданного коня получил вместо трех радужных три красненьких, и затем прибавил:

— Все это, однако, цветики! Лично я только двести семьдесят рублей потерял, а я видел таких, которые всего состояния лишились…

— Ну? — спросила Анфиса Ивановна, позевывая и осеняя крестным знамением широко раскрытый рот свой.

— Мне даже долго не верилось…

И, понизив голос, он прошептал:

— В местном банке всю кассу слопали…

— Ишь ты! — заметила Анфиса Ивановна и снова зевнула.

— Хорошо еще, что моих денег там не было, а то и мне пришлось бы на орехи! Пришлось бы волком выть… а в мои лета, согласитесь сами, это не совсем-то ловко! В городе-то рев идет… Сколько этого народищу наехало, попов сколько… Видимо-невидимо! Я полагал прежде, что какое-нибудь молебствие предполагается, а оказалось, что попы эти суть вкладчики банковские! И весь этот народ с утра и до глубокой ночи перед банком толпится. Солдат уже приставили народ отгонять, но и солдаты ничего не могли поделать! Солдаты отгоняют, а толпа знай прет себе вперед, к дверям банка! «Подавай нам их сюда! — кричат все:- подавай, в клочки разорвем грабителей!..» Больше, вишь, миллиона хватили. Вот ведь кровожадность какая!.. Скольких по миру пустили! И, повторяю, нашего брата попа больше всего! У одного знакомого мне протоиерея целых пять тысяч рублей ухнуло! все, что накопил, все туда ухнул, в эту прорву, коей нет ни дна, ни покрышки. Видел я толпу эту, и, глядя на нее, сердце кровью обливается. Там — старик-ветеран, с деревяшкой вместо ноги; здесь растерзанная мать, окруженная птенцами; тут поп с раскосматившимися волосами… Купцы, мещане, провиантские чиновники, кабатчики, железнодорожники, казенные поставщики, ротные, полковые и батарейные командиры, аптекаря… И все это напирает!.. Вопли, стоны!.. Случилось мне как-то, доложу вам, видеть копию с картины господина Брюллова «Последний день Помпеи», — действительно картина потрясающая; но если посравнить ее с той, про которую я вам докладываю, так брюлловская-то детской работы представляется!.. Помилуйте! Скажите, разве так возможно?.. Хоша бы и мне довелось!.. Всю жизнь трудиться, собирать крохи, грешить иной раз… — без греха, сами знаете, не проживешь ведь, и вдруг, трах! и нет ни гроша! Ведь это что же выходит? Выходит так, что надевай суму и ступай в люди Христовым именем питаться, под окнами кусок хлеба вымаливать… Вот это так крокодилы-с! Это не чета тем, про которых вам дурацкий Знаменский распускает столько дурацких сообщений! От этих-то никакой молитвой не отмолишься! и не только сорок, а хоть четыреста кадушек вычерпывай, так и то не очистишь ту реку, по которой они только прокатятся на лодке. А наши, какие это крокодилы? — агнцы в сравнении с теми!.. Наши-то не грабители, наши-то не слопают нас!.. Э! да что и говорить! Такой-то пошел грабеж всеобщий, что не придумаешь, куда и прятаться!.. Лучше наливки выпить, я еще, кажется, розовой не пробовал… Разрешите, что ли, кумушка драгоценная?..

Но драгоценная кумушка молчала, и отец Иван только теперь заметил, что старушка, накушавшись, уснула, сидя в кресле. Голова ее склонилась на грудь, руки покоились на коленях, на щеках от выпитой тминной играл детский румянец, а впалые губы сложились в тихую, счастливую улыбку.

Вошел Потапыч, посмотрел на уснувшую Анфису Ивановну и проговорил шепотом;

— Започивала никак?

— Започивала, — прошептал отец Иван: — утомилась, бедная!.. — И, любовно посмотрев на старушку, прибавил:

— Вот они, лета-то, что значат!.. И рассказ интересный был, а она все-таки заснула! Что ей! Немного надо! Помолится, покушает, поговорит и счастлива!.. Ах! блаженный возраст, счастливое детство!..

Услыхав, что вдруг все смолкло, Дарья Федоровна перепугалась и тоже пришла в залу. Она взглянула на Анфису Ивановну и, обратись к отцу Ивану, спросила шепотом:

— Започивала?

— Започивала.

— Уж вы не тревожьте ее… Пусть отдохнет. Ведь она, бедненькая, всю ночь не спала…

И затем, осторожно подставив стул к Анфисе Ивановне, Дарья Федоровна вынула из кармана чистый платок и принялась отмахивать мух от уснувшей.

Отец Иван благословил старушку, еще раз с улыбкой посмотрел на нее и вместе с Потапычем вышел осторожно из комнаты.

— А к вам, батюшка, от станового сотский приехал, — проговорил Потапыч, когда оба они были в передней.

— Это зачем? — испуганно спросил отец Иван. И в ту же минуту ему пришло почему-то в голову полученное из Москвы письмо.

— Не могу знать-с, — ответил Потапыч: — сотский там на крыльце дожидается.

— Ты ко мне? — спросил отец Иван сотского, выходя на крыльцо.

— Так точно-с.

— Зачем?

— Не могим знать-с! Пристав послал. «Ступай, говорит, попроси ко мне батюшку, очень, мол, нужно».

— А становой где, у меня, что ли?

— Никак нет-с, в волостной конторе. Они подати, значит, выколачивать приехали, так теперь сход собрали.

— Ладно, сейчас буду.

И действительно, немного погодя лошади были поданы, и отец Иван попрежнему, вместе с дьячками, книгой и водосвятной чашей, покатил по дороге, ведущей в село Рычи.

Между тем становой (фамилия которого была Дуботолков), приехавший, по выражению сотского, выколачивать подати, успел уже собрать к себе всю волость и, допрашивая каждого домохозяина, почему им не внесены подати, составлял опись имущества, обещаясь через две недели снова приехать и, в случае невнесения податей в этот, назначенный им срок, продать все с аукциона до последней нитки. Народ галдел, охал, ахал, но, не имея денег, все-таки не мог придумать; как выцарапаться из таковой напасти. Вокруг волостного правления собралась такая громадная толпа и в толпе этой стоял такой стон, что можно было подумать, что в Рычах происходит ярмарка.