Еще в Новой Зеландии Махеине набрал несколько тонких палочек, тщательно связал их в пучок и использовал в качестве дневника. Каждая из этих палочек означала у него один из островов, которые мы посетили или по крайней мере видели со времени отплытия с Таити. Теперь у него было девять-десять таких палочек, и он мог перечислить их названия в том порядке, в каком эти острова следовали один за другим. Последнюю он назвал Веннуа теа-теа, что означало Белая земля. Он часто спрашивал, много ли еще земель встретится нам по пути в Англию. Для них он приготовил особый пучок и перебирал его каждый день с таким же усердием, как и первый. Ему явно хотелось, чтобы это однообразное плавание, кое соленая пища и холодная погода делали еще более неприятным, поскорей кончилось. Иногда он обрывал красные перья с танцевального передника, который купил на Тонга-табу. Восемь-десять перьев он связал в небольшой пучок с помощью кокосовых волокон. Остальное время он прогуливался по палубе, заходил к офицерам или грелся у огня в каюте капитана. В свободные часы мы использовали общество Махеине, чтобы расширить знание таитянского языка; в частности, мы прошли с ним весь словарь, который составили на островах Общества, получив таким образом некоторые новые сведения о Бораборе [Бора-Боре] и соседних островах, благодаря чему, оказавшись там снова, смогли более точно и правильно расспросить о разных обстоятельствах.
15-го утром повсюду вокруг мы увидели ледовые поля. Они так нас окружили, что продвинуться дальше на юг не было никакой возможности, и пришлось взять курс на норд-норд-ост. Туман, стоявший уже утром, к полудню еще более сгустился, и множество ледяных островов, плававших всюду кругом, стали особенно опасными. В час пополудни, когда команда как раз обедала, прямо по курсу внезапно появился большой ледяной остров, что нас весьма испугало. Развернуть корабль против ветра было невозможно; нам оставалось только править по ветру так, чтобы как-нибудь избежать опасности. Трудно вообразить, в какой ужасной неизвестности мы пребывали те несколько минут, пока решалась наша судьба. Поистине удивительно, что нам удалось выбраться из этой передряги благополучно, и мы прошли мимо ледяного массива на расстоянии не большем, чем длина судна.
Подобные опасности подстерегали нас каждый миг, покуда мы плыли по безлюдному океану; однако в дальнейшем это смущало меньше, чем можно было бы ожидать. Как всюду, смерть, когда с ней встречаешься лицом к лицу, кажется не такой ужасной. Так и здесь: мы не заботились о ней, проходя порой на волосок от гибели, словно ветер, волны и ледяные поля не могли причинить нам никакого вреда.
Льдины были опять такими же разнообразными по форме, как те, что мы видели во время своего прошлогоднего плавания на юг от мыса Доброй Надежды. Они напоминали то пирамиды, то обелиски, то башни церквей или развалины; некоторые по высоте и протяженности не уступали одной из первых гор, что мы видели в 1772 году; некоторые сверху были такие же плоские.
Обилие птиц, которых мы встречали, возможно, заставило бы других путешественников предположить, что неподалеку находится земля. Но мы уже слишком привыкли к виду птиц в открытом море, чтобы и впредь считать их за добрых предвестников. Все время нас сопровождали большие стаи голубых буревестников и пинтадо, множество альбатросов, в том числе отдельные поморники, а когда мы приближались к льдинам, к ним присоединялись также антарктические буревестники, в частности глупыши. Пингвинов, водорослей и тюленей с 10-го больше не было видно.
Погода держалась чрезвычайно сырая и притом весьма холодная. Голубям, которых мы купили на островах Общества и Дружбы [Тонга], это отнюдь не пошло на пользу, да и певчим птицам, с большим трудом пойманным на Новой Зеландии, такая погода не очень понравилась. У нас с отцом было пять голубей, но они умерли один за другим еще до 16 декабря, поскольку в наших каютах было крайне холодно; даже в матросском кубрике было теплее, чем у нас. Термометр в обеих наших каютах показывал едва ли на 5° больше, чем на открытом воздухе. На беду, они еще располагались перед главной мачтой, где корабль особенно подвергается натиску стихий, так что в них проникали и ветер, и дождь.
16-го после полудня, а также 17-го были спущены шлюпки, чтобы набрать кусков льда для пополнения наших запасов воды. Лед был старый, ноздреватый, пропитанный частицами соленой воды, поскольку он долго проплавал, подтаивая, в море. Однако, если кускам дать некоторое время вылежаться на палубе, чтобы вытекли капли соленой воды, воду, полученную из этого льда, можно пить. С 17-го по 20-е мы не видели вокруг ни одной птицы. Они вдруг словно исчезли без видимой причины. Однако в последний из названных дней показалось несколько альбатросов.
За это время мы обошли ледяное поле, преградившее нам путь, и смогли вновь взять курс на юг, поскольку в этом состояла главная задача нашего путешествия. 20-го после полудня мы второй раз прошли антарктический полярный круг. Погода была сырая, туманная, вокруг все время ледовые острова, ветер весьма свежий. Антарктические буревестники и кит, пустивший водяной фонтан недалеко от корабля, как бы сказали нам «добро пожаловать» при вступлении в холодные широты.
К ночи мы заметили двух тюленей, которых я не видел уже четырнадцать дней. Некоторые наши спутники сделали из этого вывод, что мы приближаемся к земле. Однако надежда скоро опять угасла, поскольку в течение нескольких дней, добравшись до 67°12' южной широты за антарктическим кругом мы не видели ничего, кроме льда.
23-го после полудня мы оказались в окружении ледяных островов, а море было почти сплошь покрыто битым льдом. Поэтому мы легли в дрейф, спустили на воду шлюпки и подняли на борт куски льда. Теперь вокруг нас было много птиц. Офицеры с шлюпок подстрелили несколько буревестников, предоставив нам возможность зарисовать их и описать.
К тому времени многие жаловались на ревматические недомогания, головную боль, опухшие железы и насморк. Причиной всему могла быть вода из растопленного льда. Мой отец уже несколько дней чувствовал себя плохо из-за простуды, теперь это недомогание перешло в сильный ревматизм и сопровождалось лихорадкой, которая заставила его лечь в постель. А все потому, что за неимением лучшего он принужден был обходиться такой плохой каютой, где от постоянной сырости все гнило и покрывалось плесенью. Особенно чувствителен холод был сегодня, когда разница между температурой в его каюте и на палубе составляла всего два с половиной градуса.
Подняв шлюпки, мы всю ночь и весь следующий день продвигались на север, насколько позволял встречный ветер. 25-го прояснело, ветер сменился штилем, в полдень мы насчитали вокруг себя более девяноста больших ледяных островов. В честь рождества капитан по обычаю пригласил всех офицеров к себе на обед, а один из лейтенантов угощал унтер-офицеров. Матросы получили двойную порцию пудинга и наслаждались водкой, которую прикапливали ради сегодняшнего дня уже целый месяц. Поистине это было единственным, что их заботило, о другом же они почти или вовсе не печалились. Ни большие ледовые поля, между которыми нас несло по воле одного лишь течения, ни постоянная опасность разбиться о них не могли их удержать от любимого занятия. Они заявили, что, покуда хватит водки, будут праздновать рождество как христиане, пусть хоть все стихии ополчатся против них. Привычка к морской жизни давно закалила их против всяких опасностей, тяжелой работы, суровой погоды и любых напастей, укрепила их мускулы, притупила нервы и лишила чувствительности. И если они так мало заботились о себе, нетрудно понять, что еще меньше они переживали за других. Вынужденные повиноваться суровой дисциплине, они тиранствовали над теми, кто имел несчастье оказаться в их власти. Вид врага пробуждает в них воинственность. Привычка уничтожать и убивать становится у них страстью, чему в этом плавании мы видели, увы, немало доказательств, когда они по малейшему поводу рвались тотчас стрелять в индейцев. Их образ жизни лишает их возможности наслаждаться тихими домашними радостями, и место лучших чувств заступают грубые животные страсти.
