Сопровождаемые пинтадо, буревестниками и альбатросами, мы шли при попутном ветре так быстро, что уже утром 17-го увидели перед собой берег Новой Зеландии. Уже две ночи мы замечали сильную вечернюю росу, что всегда служит верным признаком близости земли. Место, которое мы теперь видели, называлось гора Эгмонт; это был очень высокий пик, расположенный с северной стороны у входа в пролив Кука. От вершины и почти до середины гора была покрыта снегом и льдом. Вершина проглядывала лишь изредка, обычно же она была покрыта облаками. Вся гора имела вид величественный, другие горы рядом с ней казались небольшими холмами. Она стоит посреди широкой равнины, или, вернее, постепенно переходит в нее; сама же вершина заканчивается очень тонким острием. Судя по пространству, занимаемому там снегом, высотой она почти с пик Тенериф.

Ветер, который все еще дул несильно, вдруг перешел в такой шторм, что за час мы покрыли более 8 миль. Одновременно похолодало, температура упала до 58° [14,4°C] Как мы радовались, что сей шторм застиг нас у западного побережья Новой Зеландии и был нам на пользу, тогда как у восточного побережья он оказался бы крайне опасным, в чем мы достаточно убедились в прошлом году! На следующее утро он пронес нас мимо острова Стефенс, мимо залива Адмиралти и мыса Пойнт-Джексон, покуда мы не достигли пролива Королевы Шарлотты, где горы уже служили нам некоторой защитой.

Так наконец мы в третий раз за время нашего плавания благополучно достигли места своей прежней стоянки в бухте Шип-Коув [Моретото]. Вид всякого знакомого предмета, сколь ни было здесь дико и пустынно, казался нам приятен, а надежда подкрепить свои ослабевшие силы вызывала у всех на корабле необычайную радость.

Берега Новой Зеландии встретили нас проливным дождем и сильным, шквалистым ветром. Такой прием никак нельзя было назвать дружелюбным. Вообще время года под этими суровыми широтами опять оказалось для нас малоприятным. Часть деревьев еще стояла в печальном убранстве минувшей осени, и нигде не видно было даже примет вернувшейся весны!

После полудня мы отправились на берег к тому месту, где ставили палатки оба прошлых раза. Нам хотелось первым делом посмотреть, на месте ли бутылка с письмом капитану Фюрно, которую мы закопали под деревом. Высадившись, мы увидели бакланов, свивших гнездо на дереве, склоненном над водой. Это показалось нам не особенно хорошим знаком; мы подумали, что бухту давно никто не навещал, во всяком случае никто из европейцев. Что касается дикарей, то сие было вполне вероятно, поскольку зимой они обычно держались в глубине залива, куда в это время года перемещалась рыба, главный вид их продовольствия. Мы спугнули бакланов, а нескольких птенцов, у которых не хватило ума улететь, поймали руками и пошли по берегу.

И тут внезапно мнение наше переменилось: не прошли мы и десяти шагов, как обнаружили явные признаки того, что со времени нашего отплытия в прошлом ноябре здесь побывал европейский корабль. Мы увидели, что многие деревья, еще росшие при нашем отплытии, теперь были частью спилены, частью повалены с помощью орудий, незнакомых индейцам. Бутылки не оказалось на месте; словом, целый ряд признаков, несомненно, указывал на то, что здесь побывали европейцы. Оставленные нами огороды были почти полностью разорены, растения вырваны или заглушены сорняками, которые буйно разрослись на рыхлой, плодородной почве.

Покуда мы все это рассматривали, матросы занялись рыбной ловлей, но без особого успеха. Больше повезло тем, кто ловил на удочку с корабля; среди прочего они поймали красивого морского карася (Sparus pagrus)[521] весом 11 фунтов.

На закате капитан приказал выстрелить из пушки, дабы известить о нашем прибытии туземцев, если, конечно, они находились достаточно близко, чтобы услышать выстрел. Мы уже знали по опыту, как нуждаемся в них, ибо наши люди не могли с ними равняться в ловле рыбы, да и без того у них было по горло дел на судне.

На рассвете мы завели корабль глубже в бухту и в 9 часов очень удобно поставили его у самого берега. Так как погода в этот день была немного мягче, мы сошли на берег и разбили палатки на том же самом месте, что и в прошлый раз. Молодые птицы, родившиеся в прошлом году и еще незнакомые с нашими коварными ружьями, без опаски приближались к нам на такое расстояние, что даже самому неумелому стрелку трудно было бы промазать. Мы, конечно, не упустили столь благоприятной возможности пополнить как зоологические коллекции, так и продовольственный запас. Пищухи и другие мелкие птицы могут считаться таким же лакомством, как и наши овсянки; вообще почти любая новозеландская птица, за исключением разве что ястреба, сделает честь любому европейскому столу.

После полудня мы с капитаном Куком отправились в бухту Каннибал-Коув, граничившую на севере с нашей бухтой (Шип-Коув). Там на берегу растет много сельдерея и ложечницы, а капитан взял за непременное правило собирать эти целебные травы для команды всюду, где только они встретятся. Пока матросы занимались этой работой, мы походили по лесу и нашли настоящую капустную пальму (Areca oleracea) того же вида, что встречали на острове Норфолк. Столь неожиданная находка в этой сравнительно холодной стране одновременно показала нам, что капустная пальма, видимо, гораздо выносливее, нежели все другие виды пальм. К вечеру мы вернулись на корабль в шлюпке, доверху нагруженной противоцинготными травами, которые очень нужны были всем нам, особенно же тем, кто был отравлен. Эти надеялись, что кровоочищающие средства наилучшим образом помогут выправить их здоровье и силы. На закате был произведен еще один выстрел из пушки, поскольку никто из жителей до сих пор не появился.

На другой день поднялся сильный ветер, и похолодало тем более, что задуло со стороны высоких заснеженных гор. Вечером пошел проливной дождь и с перерывами, сопровождаемый сильным туманом, лил целых двадцать четыре часа. Затем подул северо-западный ветер, и скоро опять прояснилось.

22-го солнце сияло на безоблачных небесах во всем своем великолепии; впервые со времени нашего прибытия отовсюду слышался птичий хор, предвещая хороший весенний день. Наши офицеры пошли на охоту, мы же с капитаном Куком отправились в лодке вдоль берега к мысу Пойнт-Джексон, выходя в некоторых маленьких бухтах на берег. После полудня мы добрались до скалы, где находилась хиппа, и зажгли там костер в надежде, что туземцы увидят этот сигнал. Затем мы посетили наш огород, разбитый когда-то на Моту-Аро, но все растения там завяли, а семена по большей части расклевали птицы. Вечером вернулись на борт офицеры после весьма удачной охоты. Матросы тем временем тоже не сидели без дела, они принесли на корабль изрядный запас свежих растений и довольно много рыбы. Удачу решили отметить чем-то вроде праздника, и моряки вдруг беззаботно позабыли все недавние тяготы.

Прождав напрасно еще целый день, не появятся ли индейцы, мы уже собрались сами отправиться на их поиски в расположенную южнее бухту. Однако рано утром 24-го у входа в бухту Шаг-Коув показались два каноэ под парусами. Мы решили, что островитяне приплыли ради нас, но, увидев корабль, они убрали паруса и на веслах уплыли поскорее прочь. Эта непривычная для них пугливость усилила наше естественное желание поговорить с ними, чтобы узнать причину их недоверия. С этой целью мы с капитаном Куком отправились в его шлюпке в Шаг-Коув. Нам удалось подстрелить довольно много устрицеловок, которых там огромное множество; но нигде не видно было даже следа индейцев, коих мы надеялись встретить.

Мы уже собирались возвращаться, когда услышали голоса на южном берегу и, присмотревшись, увидели на более высоких горах людей. Еще трое или четверо стояли на небольшом лесистом холме. Неподалеку среди деревьев располагалось несколько хижин, а внизу лежали вытащенные на берег каноэ. Возле каноэ мы и высадились и знаками пригласили индейцев спуститься к нам. Они некоторое время колебались. Наконец один из них решился. Едва он, по здешним обычаям, потерся в знак дружбы своим носом о наши, как за ним последовали его земляки, включая и тех, кто находился на более высоких горах.