Воинственности мы у них не заметили; они слишком немногочисленны, и все слишком бедно живут, чтобы между ними могли возникнуть какие-либо внутренние распри. Также невероятно, чтобы они могли быть вовлечены в какую-либо войну с чужеземцами, ибо до сих пор неизвестен даже маленький остров, расположенный к ним достаточно близко, с которым они могли бы иметь связь. Во всяком случае, на эту тему мы ничего не слышали от туземцев. Довольно странно, что, несмотря на это, они обладают разнообразным оружием, напоминающим новозеландское. Мы, однако, так же мало способны объяснить это, как и многое другое[391].

Если считать, что остров Пасхи, как уже говорилось, действительно был когда-то, на свою беду, разрушен вулканическим огнем, то жители его заслуживают большего сожаления, чем любой другой, менее цивилизованный народ. Ибо тогда они могли иметь представление о многих преимуществах и благах жизни, которыми владели когда-то, и память об этом при нынешней бедности должна быть для них очень горька. Махеине часто сокрушался об их бедности и, казалось, сочувствовал им больше, чем новозеландцам, так как они действительно беднее и гораздо сильнее страдают от недостатка многих вещей. Поэтому он добавил к своему пучку-дневнику вторую палочку и всегда вспоминал остров Пасхи со словами: «Тата маитаи веннуа ино», что значило: «Народ хороший, но остров очень беден». В Новой Зеландии жители ему понравились меньше, чем сама земля. Его чувства всегда оставались чувствами человека с горячим сердцем, которое благодаря воспитанию исполнилось подлинного человеколюбия; вообще он был справедлив, неиспорчен и умен, а ум его, хоть и необразован, зато свободен от многих предрассудков.

От острова Пасхи мы плыли при таком слабом ветре, что на другой день находились еще в виду острова, едва в 15 милях от берега. Было душно, и у капитана Кука случился рецидив желчной лихорадки. Его, видимо, очень напекло, когда он был на берегу в часы самой сильной полуденной жары. У всех, кто сопровождал его в долгом, тяжелом марше по острову, обожгло до пузырей лицо, и эти ожоги становились чувствительнее с каждым днем по мере того, как облезала кожа.

Сколь ни кратковременно было наше пребывание на острове и как ни мало вкусили мы там свежих растений, все же больные оправились от цинги и жаловались еще разве что на слабость. Свежая пища, которой мы получили так немного на острове Пасхи, лишь сильнее раздразнила наш аппетит; тем нетерпеливее ожидали мы появления островов маркиза Мендосы [Маркизские острова], к коим держали теперь курс. К счастью, на другой день подул более свежий, устойчивый ветер, подбодривший нас и укрепивший наши надежды.

Тем сильнее мы обеспокоились, когда несколько дней спустя кое-кто из команды вновь стал жаловаться на болезни, особенно на запоры и желчную лихорадку — эти смертельные недуги жарких широт. В числе больных оказался и сам врач. Это обстоятельство вызывало особую озабоченность. Но самым неприятным было то, что больные не могли есть имевшийся у нас сладкий картофель; для их слабых желудков это была слишком тяжелая пища.

Штиль, застигший нас 24 [марта] под 17° южной широты, видимо, оказал на наших больных самое неприятное воздействие. Самочувствие многих ухудшалось прямо на глазах. Самого капитана Кука опаснейшие приступы вынудили опять слечь. К счастью, уже после полудня снова установился хороший ветер. День ото дня он свежел, и воздух приятно похолодал; для больных желчной лихорадкой это была самая благотворная погода. Немного ожив, они появились на палубе и, насколько им позволяла слабость, пытались прогуливаться, вернее, кое-как ползать.

Мой отец велел убить свою таитянскую собаку, единственную, что еще оставалась живой на борту, и капитан Кук несколько дней питался ее мясом. Он был не в состоянии есть обычную корабельную пищу, и мы сочли счастливой случайностью, что могли дать хоть что-то, что поддержало бы жизнь человека, от которого зависел успех всего путешествия.

После отплытия с острова Пасхи мы каждый день видели фаэтонов и буревестников (Schearwates or Puffins of the Isle of Man)[Procellaria Paffinus], а также летучих рыб, которых особенно много было 27-го. Рыбы, однако, были маленькие, самая крупная не больше пальца, а самые мелкие едва достигали одного-полутора дюймов. В полдень этого дня мы находились под 13° 13' южной широты.

С 24-го, когда море было спокойно, дул постоянный и сильный восточный ветер, очень благоприятствовавший плаванию. При этом погода была такая ясная, что море, цветом всегда соответствовавшее небу, сияло прекрасной чистой синевой. Время от времени мы видели корифен, бонит и акул; разнообразные птицы, охотившиеся на летучих рыб, оживляли пейзаж.

Особенно хорошо было то, что ветер смягчал жару, так что можно было с удовольствием прогуливаться по палубе. Это в какой-то мере прибавило нам бодрости и освежило наших больных, которые теперь в буквальном смысле слова жили ветром и надеждой, поскольку больше не оставалось ничего, чем они могли бы подкрепиться. Запас плодов и овощей, взятый с острова Пасхи, был съеден, и приходилось опять либо довольствоваться жалкой солониной, потерявшей за три года плавания сок и питательность, либо решиться голодать и перебиваться скудными порциями сухарей. Поистине мы едва могли дождаться времени, когда все это будет позади, и температура наших ожиданий подскакивала и падала в зависимости от усиливавшегося или ослабевавшего ветра.

Были тщательно изучены все наличные сведения о путешествии Менданьи. Расстояние от перуанского побережья до Маркизских островов указывалось в них неопределенно, поэтому каждый был волен в своих надеждах, желаниях и предположениях. Мы, во всяком случае, каждый день заново уточняли свои расчеты. Пять дней подряд мы проходили по разным местам, которые наши географы указывали в качестве координат этих островов. Некоторые из участников нашего плавания, то ли недостаточно хитрые, чтобы скрывать свои настроения, то ли слишком простодушные, прямо говорили, что на таких неопределенных сведениях нельзя строить каких-либо гипотез, и как будто забавлялись, когда наши ожидания одно за другим рассыпались в прах.

Во время этого плавания выдалось несколько прекрасных вечеров, особенно 3 апреля, когда при заходящем солнце небо и облака переливались разными оттенками зеленого цвета. Подобное явление уже наблюдал Фрезье[392]; оно возникает, когда воздух насыщен испарениями, что часто случается между тропиками. В тот же день мы поймали небольшую прилипалу (Echeneis Remora), присосавшуюся к летучей рыбе, которая была наживлена на крючок в качестве приманки. Таким образом, ошибочно предположение, будто эти маленькие животные присасываются только к акулам. Примерно в это же время мы заметили большую рыбу из рода скатовых, которую некоторые авторы называют «морской черт». Она во всем похожа на ту, что мы видели 1 сентября 1772 года в Атлантическом море. Морские ласточки, фрегаты и фаэтоны попадались с каждым днем все чаще, по мере того как мы продвигались на запад и приближались к желанным островам.

Наконец 6 апреля пополудни мы увидели маленький крутой остров. Часть его была покрыта туманом, который усиливался по мере нашего приближения. Так что нельзя пока было ни разглядеть землю как следует, ни понять по ее виду, можно ли там будет найти провизию. Кирос, видимо, описавший плавание, совершенное в 1595 году испанским аделантадо, или генерал-капитаном, доном Альваро Менданьей де Нейра, замечательно рассказал об открытой в тот раз группе островов. Тогда же они и получили название островов маркиза Мендосы, в честь вицекороля Перу дона Гарсиа Хуртадо де Мендосы, маркиза Каньете, который снарядил эту экспедицию[393]. Мы самым внимательным образом проштудировали это описание, дабы составить по возможности ясное представление о земле, что теперь лежала перед нами и привлекала к себе все наше внимание.