Как ни велико было почтение, которое Аттага оказывал этому вождю, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что мы увидели после обеда на берегу. Там, окруженный кольцом туземцев, сидел на земле человек средних лет. Наши товарищи, ходившие на охоту, рассказывали, что уже встречали его в заливе Марии и что все проходившие мимо жители падали перед ним на землю, целовали ему ноги и ставили их себе на голову. Расспросив разных людей, они узнали, что это верховный вождь всего острова, такой же правитель, как Куки (капитан Кук) на нашем корабле, а зовут его Ко-Хаги-Ту-Фалланго[337]. Имя это или титул, я сказать не могу, поскольку сам больше не слышал этих слов ни от кого из местных жителей. Сколько мы их ни спрашивали, они все говорили, что это ариги[338], то есть король, и добавляли, что зовут его Лату-Нипуру [Латунипулу][339]. Вероятно, «лату» означает титул; согласно сообщениям Схоутена и Ле-Мера, это же слово имеется и в языках, на которых говорят обитатели островов Кокосовый [Ниуатобутапу], Измены [Тафахи] и Хорн [Футуна], находящихся недалеко отсюда, всего в нескольких градусах к северу, и кои упомянутые мореплаватели посетили в 1616 году[340]. Это предположение тем более вероятно, что согласно словарям, составленным этими мореплавателями, тамошний язык во многом совпадает со здешним, как поведение и обычаи тамошних жителей, судя по описаниям, очень сходны с тем, что мы увидели здесь.

Как бы там ни было, нам надо было ближе познакомиться с этим Лату. Поэтому мы подошли к нему, капитаны преподнесли ему различные подарки, которые он принял угрюмо и равнодушно, что можно было счесть за признак совершенной бесчувственности и тупости. Среди других подарков была рубаха; чтобы он понял, для чего она, ее накинули на него, хотя при его тупой неподвижности это оказалось не так просто. Вероятно, он бы нас даже не поблагодарил, если бы какая-то старая женщина, сидевшая позади него, каждый раз не напоминала ему об этом. Только тогда он поднимал над головой одну вещь за другой, однако говорил при этом не больше, чем последний из его подданных: лишь «фагафетаи».

Здесь же, в кольце туземцев, сидел и жрец, который в первый день водил обоих капитанов к месту погребения. Он храбро пробовал опьяняющий перечный напиток[341]. Его подносили в маленьких четырехугольных кубках из искусно сложенных и переплетенных банановых листьев[342], и жрец распорядился, чтобы нам тоже дали этого драгоценного напитка. Нам очень вежливо поднесли немного, и мы попробовали его тоже из чистой вежливости. Он был молочно-белого цвета, отвратительный на вкус и вызывал на языке неприятное жжение. Жрец каждый вечер принимал такую обильную порцию сего ужасного зелья, что всегда был совершенно пьян. Неудивительно, что он забывал молитвы, совсем иссох, кожа у него была вялая, лицо морщинистое, а глаза красные, гноящиеся. Он пользовался большим уважением, несколько слуг все время наполняли ему кубки. Преподнесенные нами подарки он взял себе, тогда как Аттага и другие передавали все полученное вождю. Дочь жреца тоже получила от наших людей много подарков, так как была очень хорошо сложена и цветом кожи светлее других здешних женщин, которые относились к ней с заметным почтением. Более светлый цвет кожи и более мягкие черты лица — последствия праздного образа жизни, при котором не надо подвергать себя палящим лучам солнца и в избытке получаешь все самое лучшее и ценное, чем богата страна. Видимо, и религия здесь давала возможность роскошествовать и жить беззаботной жизнью; этот народ, подобно многим другим, тоже вынужден был содержать ленивых, сладострастных жрецов. Пока дело не доходило до крайности; но достаточно толчка, и ход событий может стать бурным. Послушание и покорность народа властям уже показывают, что, хотя здешнее правление и не назовешь совершенно деспотичным, оно далеко и от демократического.

Сказанное мною об этих двух островах можно отнести и ко всем лежащим отсюда к западу, поскольку достоверные описания их, данные Схоутеном, Ле-Мером и Тасманом, вполне согласуются с нашими собственными наблюдениями. Жители всех этих островов склонны к торговле и с давних пор привыкли дружелюбно и приветливо встречать чужеземцев, которые когда-либо приставали к их берегам. Это и побудило нас назвать острова, открытые Схоутеном и Тасманом, островами Дружбы. Я, правда, знаю, что лодки, посланные Схоутеном на острова Кокосовый, Измены, Надежды [Ниуафооу] и Хорн, были враждебно встречены туземцами, но все равно они достойны такого имени. Ведь, хотя голландцы и сурово отомстили за случившееся, особых последствий это не имело, а когда переполох на острове Хорн утих, мореплаватели все остальное время общались с островитянами вполне дружелюбно. Тасман, открывший двадцать семь лет спустя острова Тонгатабу и Анамокка [Номука] (или Амстердам и Роттердам), что лежат на 6° южнее, был встречен туземцами чрезвычайно мирно и дружественно, хотя это был первый европеец, которого они видели. Возможно, правда, такое их дружелюбие объяснялось лишь тем, что они слышали от своих соседей, жителей островов Кокосовый, Надежды и Хорн, как дорого те расплатились за враждебность к чужеземцам; но, возможно, миролюбие было присуще им от природы, и это скорее похоже на истину, нежели предположение, что они уже наслышаны о превосходстве европейцев и потому боялись их смертоносных ружей.

После Тасмана два из этих островов видел также капитан Уоллис во время кругосветного плавания в 1767 году; он назвал их островами Боскавен и Кеппел, что соответствует островам Кокосовый и Измены у Схоутена. Его люди почти не имели дела с туземцами, однако сочли нужным нагнать на них страху огнем из своих ружей. Господин Бугенвиль тоже видел некоторые из северо-восточных островов этого архипелага, и, судя по его описаниям, нравы тамошних жителей таковы, как у их соседей. Французский путешественник назвал это скопление островов архипелагом Мореплавателей, что вполне справедливо, ибо здесь побывали многие[343]. На острове же Амстердам со времен Тасмана не высаживался ни один европеец, и, хотя с тех пор прошло сто тридцать лет, в большинстве случаев его описание еще соответствовало тому, что мы видели. То есть нравы жителей, их одежда, образ жизни и характер за это время почти не изменились. Недостаточная осведомленность в их языке не позволила нам узнать, помнят ли они еще что-либо о пребывании здесь Тасмана. Однако мы нашли у них несколько железных гвоздей, оставшихся с тех пор. Один из них мы купили, он был совсем маленький и уже почти изъеден ржавчиной, но его заботливо хранили и вставили в деревянную ручку, чтобы использовать вместо сверла. Сейчас он хранится в Британском музее. Мы купили также несколько маленьких глиняных горшков, снаружи черных от сажи. Мы полагали, что они тоже были завезены сюда Тасманом, однако потом у нас появились основания думать, что их изготовили на острове.

Полностью совпадали с нашими и сообщения Схоутена, Тасмана и Бугенвиля о том, что местные жители весьма склонны к мелкому воровству и не менее искусны в нем. Тасман и капитан Уоллис также отметили обычай островитян отрубать себе мизинец, а Схоутен и Ле-Мер уверяли, что жители острова Хорн так же раболепны и подобострастны перед своим королем, как и жители Тонгатабу. Осознав превосходство европейцев, они рабски унижались перед голландцами; так, король бросился в ноги голландскому писарю, а некоторые вожди зашли еще дальше и в знак верноподданничества даже поставили ногу голландца себе на затылок. Из этого можно сделать вывод об их низости и трусости, но мы, со своей стороны, не замечали за ними ничего подобного; с нами они вели себя свободно и смело, как подобает людям прямым и честным. Они были вежливы, но не раболепны. Впрочем, мне в тот же день самому пришлось убедиться, что, как и в любом другом человеческом обществе, здесь не обошлось без исключений.