Благодаря гостеприимству хозяина и стараниям остальных день прошел вполне хорошо, и вечером мы довольные вернулись на борт. Тем более удивило нас, когда на другое утро, вопреки обычаям островитян, мы не увидели возле корабля ни одного каноэ. Чтобы выяснить, в чем дело, мы опять поспешили к дому Ореа, но, к еще большему своему удивлению, не застали там ни его, ни его семьи. Наконец, от нескольких индейцев, державшихся очень робко, мы узнали, что Ореа отправился в северную часть острова, боясь, как бы мы его не схватили. Чем меньше мы могли уразуметь, что вызвало эту беспричинную озабоченность, тем больше старались развеять опасения и еще раз заверить островитян в нашей дружбе. Для этого мы прошли несколько миль вдоль берега до места, куда он бежал. Там мы нашли все его окружение в слезах; пришлось использовать всяческие уловки, чтобы восстановить доверие. Бусы, гвозди и топоры помогали в таких делах лучше всего. Родственники Ореа рассказали, что капитан Кук хочет их схватить, чтобы заставить их земляков вернуть наших матросов, бежавших на О-Таху. Наконец мы поняли, в чем дело, и заверили их, что эти люди вовсе не бежали, они непременно вернутся еще сегодня. Ореа, однако, этим не удовлетворился, oн назвал по именам командиров каждой из шлюпок и спросил о каждом в отдельности, вернется ли и этот. Ему ответили «да», и он наконец удовлетворился.
Пока мы сидели с семейством Ореа, к капитану вдруг подбежал Пореа, наш таитянин, захотевший ехать с нами в Англию, отдал ему пороховой рог, который до сих пор всегда носил с собой, и сказал, что сейчас вернется. Прождав его довольно долго, мы поднялись на корабль без него, но и там его не нашли. Никто из местных жителей не мог нам сказать, куда он ушел, а капитан не очень-то и расспрашивал, чтобы не вызвать среди них нового переполоха.
После полудня я сопровождал капитана, который вновь захотел посетить Ореа. Там ко мне обратился молодой красивый человек и попросил, чтобы мы взяли его с собой в Англию. Его звали О-Хедиди [Хити-хити], он был лет семнадцати и, судя по цвету кожи, хорошего происхождения. Я поначалу не верил, что он готов оставить спокойную жизнь знатного человека на этом острове, и шутя рассказывал ему, с какими это связано неприятностями. Но все мои слова о суровой погоде, о непривычно плохой еде не произвели на него впечатления. Он стоял на своем. Несколько его друзей поддержали его просьбу. Тогда я представил его капитану Куку, и тот довольно легко дал согласие.
Вскоре мы все возвратились на борт, а еще до заката вернулись шлюпки, посланные на О-Таху, с грузом закупленных там бананов и кокосовых орехов, а также с несколькими свиньями. Отплыв от кораблей, они в то же утро бросили якорь на восточной стороне красивой бухты, называемой О-Хамане [Хамене]. По их описанию, остров и жители его напоминали то, что мы видели на других островах архипелага. Действительно, растения и животные здесь всюду одинаковы, разве что на одном острове чаще или реже встречаются одни виды, на другом — другие. Так, дерево, которое наши моряки называли яблоней (Spondias), очень распространено на Таити, зато весьма редко встречается на Раиетеа и Хуахейне, равно как и на Тахе. Кур на Таити мы почти не встречали, на островах же Общества их очень много. Крысы, которых на Таити тысячи, на О-Тахе не столь многочисленны, еще реже они встречаются на Раиетеа, а на Хуахейне их почти не видно.
Подкрепившись в бухте О-Хамане, наши люди направились на север, чтобы нанести визит правителю О-Тахи, возле дома которого должна была также состояться хива, танцевальное представление. По дороге они издалека увидели женщину, одетую весьма странно и всю раскрашенную черной краской. Это значило, что она в трауре и занята погребальной церемонией. Чем ближе они подходили к жилищу правителя, тем гуще становилась толпа людей, желавших посмотреть как на них, так и на хиву. Наконец они добрались до хижины. Эри, пожилой мужчина, сидел на деревянном стуле, половину которого он, увидев чужеземцев, уступил моему отцу. Вскоре три молодые девушки начали танец. Старшей было не больше десяти лет, младшей не исполнилось и пяти. Оркестр, как обычно, состоял из трех барабанов, а между действиями трое мужчин разыграли пантомиму про спящего путника, у которого воры очень искусно крадут вещи, хотя тот предусмотрительно и положил их рядом с собой. Во время этого представления народ должен был освободить дорогу для нескольких человек, которые подошли к дому парами и остановились у дверей. Среди них были и взрослые, и дети; верхняя часть туловища была совершенно обнажена и натерта кокосовым маслом, вокруг бедер — повязки из красной ткани, а вокруг головы — тамау, то есть шнуры, сплетенные из волос. О-Та назвал их о-да-видди[314], что, судя но знакам, которыми он сопровождал объяснение, должно было означать нечто вроде «скорбящие родственники». Когда эти люди приблизились к дому, на площадке перед ним постелили материю, но скоро ее опять скатали и отдали барабанщикам. Один из них обменялся несколькими словами с другим индейцем, и внезапно оба вцепились друг другу в волосы. Но чтобы праздник не прерывался, к барабану тотчас поставили другого, а спорщиков выгнали из дома. К концу танца зрителям пришлось еще раз освободить место, так как опять появились о-да-видди, но они, как и в первый раз, остановились перед домом, не устраивая никакой особой церемонии.
Перед хижиной вождя да берег были вытащены несколько каноэ, и в одном из них, с крышей, или навесом, лежал труп умершего, ради которого и состоялась упомянутая выше траурная церемония. В связи с этим нашим путешественникам пришлось отвести свои шлюпки немного подальше, к счастью, и там нашелся дом, под крышей которого они нашли защиту в эту дождливую и ветреную ночь.
На другое утро О-Та нанес им ответный визит и вызвался сопровождать их. Они взяли его с собой в шлюпку и пошли вокруг северной оконечности острова, где между его берегом и рифами располагалась целая группа длинных и плоских островов, поросших пальмами и другими деревьями. Здесь они приобрели много бананов и затем, пройдя несколько южнее, подкрепились в доме верховного правителя Бобы, которого Опуни, король Бораборы, поставил сюда наместником. Познакомиться с ним лично, однако, не удалось, поскольку он был в отъезде.
После обеда выяснилось, что, пока они ели, у них украли почти весь остаток их товаров, мешок гвоздей, зеркал и бус. Тогда офицеры решили забрать у жителей часть скота и другое имущество и держать у себя, покуда украденное не будет возвращено. Они приступили к делу тут же, на месте, где шел торг, конфисковали свинью, несколько перламутровых раковин и свертков материи, что удалось, однако, лишь после самых серьезных угроз огнестрельным оружием. Затем наши люди разделились. Часть стала охранять шлюпку, часть — конфискованные товары, остальные под командой лейтенанта отправились дальше, чтобы продолжить экзекуцию. Старый правитель О-Та сопровождал их, хотя, наверное, все это было ему ничуть не более приятно, чем собакам в басне Федра[315]. Всюду, куда они приходили, жители убегали и уводили свой скот в горы. Чтобы проверить, какое впечатление на них произведет огнестрельное оружие, офицер приказал выстрелить из трех мушкетов. После этого предупредительного выстрела вернулся один из беглецов, знатный человек, у которого из-за элефантиоза были невероятно толстые, отечные ноги и бедра. Он отдал нам свою свинью и несколько свертков материи. В жилище Бобы наши люди захватили еще два щита и барабан, с каковой добычей вернулись к дому, назначенному в качестве места сбора. Вечером О-Та попрощался с ними, но скоро вернулся с украденным мешком, в котором оказалась примерно половина гвоздей, бус и т. п., и провел с ними ночь. На другое утро владельцам конфискованных вещей было передано, что они могут все получить обратно, если доставят похищенные бусы и гвозди.
